Герой по вызову - Лоуренс Блок

— Тебе повезло!

— Эван, я знаю, что мне это нравилось, что это была болезнь, я знаю, что была тяжело больна, находясь в непреодолимой власти сил янь, и что ты, прикоснувшись ко мне, тоже заболел. Я это знаю, но вспомнить не могу.

— Есть части жизненности нашей жизни, которые мы должны знать, но не помнить, а есть части жизненности нашей жизни, которые мы должны помнить, но не обязаны знать.

— Маништана вчера говорил мне про это. Или про что-то похожее. Бывают минуты, когда мне кажется, что в словах Маништаны важен не смысл, а их приятное звучание для уха.

— Это вообще свойство человеческой речи. На слушателя как правило большее впечатление производят не сами фразы оратора, а издаваемые его гортанью звуковые вибрации.

— Эван, мне так спокойно, мне так хорошо!

Я поцеловал ее. Рот Федры подобен был меду, корице и имбирю, яблочному сидру, левкою, пенью утренних пташек, мяуканью котят, лепесткам розы. Дыхание ее было подобно ветру в листве, шороху дождя по соломенной крыше, пламени в камине. Кожа ее была как бархат, как лайка, как хлопковый шарик, как атласный пояс, как шелковое одеяло, как лисий мех. Плоть ее была как пища и питье. Тело ее было моим телом, а мое тело — ее телом, и гром загремел над вершинами гор и вспышки молний заметались по небу словно перепуганные овцы.

— Ах! — прошептала она.

Ее тело слилось с моим телом, мое тело — с ее телом, инь и янь, тьма и свет, восток и запад слились воедино. Харе Кришна! Харе Кришна! Харе рама, харе рама! И сошлись полюса земли…

Ом!

— Такого еще не было! — изрекла Федра Харроу.

Бусинка пота покатилась по склону ее алебастровой груди. Я слизал бусинку кончиком языка. Она замурчала. Тогда я стал слизывать невидимые капельки пота. Она хихикала и мурчала.

— Такого еще не было, — повторила она. — Несколько минут назад я думала, что мне хорошо, а получается, я и не знала, что такое хорошо. Ты меня понимаешь?

— Более чем когда-либо.

— Мне даже не нужно лопотать, как Маништана. Его, конечно, забавно слушать, но я понимаю, что он просто пудрит мозги. Хотя цветы и впрямь очень красивые.

— Цветы изумительные!

— Но только можно малость свихнуться, если целыми днями ничего не делать, а только любоваться цветами.

— Верно.

Я обнял ее и притянул к себе. Федра приоткрыла рот в ожидании моего поцелуя. Мы заключили друг в друга в объятья.

— Эван! То, что сейчас было… Это что-то!

— Необязательно это обсуждать.

— Знаю. Но мне почему-то хочется. Только слов не могу подобрать.

— Ну и ладно. Нет никаких слов.

— Там в Афганистане, в борделе. Там ткого никогда не было.

— Знаю.

— Да я там и не была. Мое тело было там, но душа покинула тело. И витала где-то далеко-далеко, замороженная, как льдинка.

— А теперь она оттаяла.

— Оттаяла! И это так приятно!

— О да…

— Три ступени к просветлению, — так говорил Маништана. — Три ответвления триединства. Три части времени: прошлое, настоящее и будущее. Вчера, сегодня и завтра.

— О да!

— Три заповеди святости ашрама. Набожность, бедность и непорочность.

— Мы набожны, — сказал я.

— Это так.

— И бедны.

— Да. По прибытии сюда вы отдали ашраму все свое золото. Это так.

— Э-э… и еще то третье. Ну…

— Да, — сказал Маништана. Его глазки, еле заметные на морщинистом личике вроде как подмигнули мне. Но наверняка утверждать не могу. Он сорвал цветок и стал созерцать его, как бы вдыхая одними глазами. — Да, — повторил он.

— Два из трех, — заметил я, — не так-то плохо для среднестатистических послушников.

— Многие послушники ашрама нарушают заповедь непорочности, — заметил Маништана.

— И я о том же. Э-э…

— Но не очень часто.

— Ну…

— Редко в дневное время.

— Да?

— Но на цветочных клумбах — никогда!

— Э-э…

Маништана сорвал еще один цветок.

— Когда ты прибыл сюда, ты не умел очищать свое сознание, ты не умел ослаблять контроль над внутренней работой своей души, ты не умел обретать покой, ты не умел найти связующую нить с единством, а равно с единичностью самого себя и самостью своей единичности.

— Верно.

— А теперь?

— А теперь я избавился от этих проблем, Маништана.

— Ты умеешь медитировать?

— Да.

— Ты следуешь мантре, которой я тебя обучил?

— Следую.

— Так, — сказал Маништана. — Теперь ты, Федра. Когда ты прибыла в ашрам, ты была в разладе с собой. Твоя душа покинула твое тело, а в теле поселился демон, и этот демон управлял тобой. А до этого демона, до того, как этот демон поселился в тебе, был лед и хлад, и даже в дни до демона ты не была собой. Так ли это?

— Это так, — ответила Федра.

— А теперь демон оставил тебя, ты изгнала его силой своих мыслей и чувств, а твои медитации превозмогли силы демонизма и дьяволизма, но и лед также растаял, и ты обрела себя. Это так?

— Так.

— Значит, время пришло. Отправляйтесь!

— Медитировать?

Он покачал головой.

— В Америку.

— Но у нас нет денег, — жалобно произнесла Федра. — Здесь у нас нет знакомых, и кроме этих дурацких нарядов у нас ничего нет. И из ашрама нас попросили… Ума не приложу, что же нам теперь делать!

— Мы займемся любовью, — сказал я.

— А потом что?

— Ты же слышала его наказ. Мы поедем домой.

— Но как?

— Найдем способ. Возрадуйся настоящности настоящего. Ты больше не девственница и не нимфоманка. При этом ты сохранила наиболее желанные аспекты каждой ипостаси своей самости. Я бы даже сказал: яйности своего "я".

— Сущность сути.

— Королевское величие королевского величества.

— Предельность предела.

— Давай займемся любовью прямо тут, прямо посреди этой сраной клумбы!

— Он вышвырнет нас вон!

— Он уже нас вышвырнул.

— Да? Ну тогда давай.

На борту частного авиалайнера всемирно известного вокально-инструментального квартета «Би-би-битлиз» Ллойд Дженкинс жадно затянулся коричневой сигареткой, глубоко вдохнул дым и несколько секунд молча наслаждался ароматом цветка, которого, насколько я мог судить, нигде в самолете не было.

— Так вот и говорю, чувак, — продолжал он, — если ты не можешь трахнуть цыпку, когда ты этого хочешь, какой тогда прок от этой медитации?

— Прок.

— Когда мы вас там увидели, ну, на той клумбе, и когда тот святой человек напустился на вас, я подумал: ну и какого хрена этот старикан выгоняет Адама и Еву из райского сада в тот самый момент, когда они только-только вкусили райского наслаждения. А я вспомнил, что у нас в Ливерпуле цыпок до фига, понимаешь, и цветочных лавок до фига и больше, а тут одни только назойливые мухи. А этот Маниш-шманеш…

— Маништана.

— Ну да. Так он нам сказал, что мухи есть часть единичности и троичности трех, и что человек духа внушает себе, что назойливых мух не существует. Хорошая идея, я бы сказал, но мне придется укуриться в дупель, прежде чем я смогу отвлечься от мухи, залетевшей мне в ноздрю.

— Мне нравятся ваши пластинки! — заметила Федра.

Он бросил на нее вожделеющий взгляд.

— Ах, девушка, — сказал он ей. И, обратившись ко мне, добавил. — Твоя?

— Моя.

— Ну и повезло ж тебе, чувак! Мы сделаем остановку в Нью-Йорке, но ненадолго — только чтобы поцеловать благословенную американскую землю и покедова! Наши цыпки в Ливерпуле, понял? Цветочки — это прекрасно. Но цыпки все же лучше. Цыпки во сто крат лучше цветочков.

— Аминь! — подытожил я.

Глава 16

— Убийство в Лондоне, — угрюмо перечислял Шеф, откинувшись на спинку вертящегося кресла. — Нелегальный въезд в ряд европейских стран. Беспорядки в Кабуле.

Он уткнулся взглядом в свой стакан с виски. Я умудрился провести в своей квартире целых два дня, прежде чем один из его гонцов прислал мне от него весточку. И вот мы сидели у него, в номере одного из неприметных отелей в центральном Манхэттене, где он был зарегистрирован под nom de guerre-froide*. Он отпил виски. У меня в руках тоже был стакан, но я не пил, а только вдыхал аромат испаряющегося виски.

— Я же многого от тебя не требую, — продолжал он, — меня интересует только отчет в самых общих чертах. Что касается твоих похождений в Англии, то, полагаю, мы сумеем тебя выгородить. Коль скоро ты здесь, а они там, это не выльется в неразрешимую проблему. Высокое начальство примет решение не начинать процедуру экстрадиции, а среднее звено спустит все на тормозах и не станет поднимать шум из-за столь незначительного нарушения. Но мне бы очень хотелось от тебя услышать, что же там, черт побери, все-таки произошло на самом деле.

Я не мог на него обижаться. Шеф считал, что я работаю на него, и если бы дело обстояло именно так, вполне логично ожидать, что я дам ему полный отчет о проделанной работе. Его сотрудники, к числу которых я принадлежал — или не принадлежал (это зависит от того, как на все посмотреть), обычно работают в автономном режиме. Никаких тебе регулярных отчетов в трех экземплярах, никаких паролей и отзывов, то есть вообще ничего, кроме действий исключительно на свой страх и риск и по личной инициативе, действий, как считается, во благо человечества и родины, хотя и не обязательно именно в такой очередности. Поэтому Шеф никогда и не требовал слишком многого, но был вправе выяснить, чего я добился и зачем.