Палач из Гайд-парка - Энн Перри

– Ерунда! – не выдержала Эмили. – Ничего страшного не произошло и не произойдет. – Она сама не очень-то верила в то, что говорила, и поэтому избегала взгляда бабушки.

– Не груби мне, девочка! – Бабушка так грозно стукнула палкой о пол, что железный наконечник оставил царапину на паркете. – Мои глаза все видят; я не слепая и не могу не заметить, когда женщина начинает дурно себя вести под моей крышей.

– Но это не ваша крыша, бабушка. Это мамин дом. И в нем нет дурно ведущих себя женщин.

– Не забывай, с кем ты говоришь, девочка, – сердито оборвала ее старуха и, поскольку Эмили уже направилась к двери, грозно остановила ее: – Нет, изволь выслушать меня. Откуда в тебе эта дерзость, хотела бы я знать?

– Но мы уже обо всем поговорили, бабушка. Я должна спешить домой, и к тому же у меня масса общественных обязанностей.

Старая леди разразилась гневной тирадой, еще раз стукнула о пол палкой и, повернувшись, ушла в свои комнаты. Эмили воспользовалась этим и быстро покинула дом.

Она ничего не сказала Джеку о своем визите к матери. Ему совсем ни к чему знать об этом, а сообщение о намерении бабушки поселиться в их доме, даже предположительное, было бы достаточным предлогом, чтобы отвлечь его мысли от главных дел.

Вместо этого она поспешила в детскую. Появление ее там было неожиданным и произвело переполох. Пожилая няня маленькой Эви, державшая на руках уже засыпавшую девочку, была напугана. Горничная Сьюзи, складывавшая белье, выронила его из рук, юный Эдвард, не доев свой рисовый пудинг, без разрешения встал из-за стола.

– Мама! – с громким криком бросился он к ней. – Мама, я все выучил о Генрихе Шестом, что было задано на сегодня. Ты знаешь, у него было восемь жен, и всем он отрубил голову. А королева Виктория тоже отрубит голову принцу Альберту, когда он ей надоест? – Он стоял перед матерью, выпрямившись, стройненький и тонкий, с сияющими от возбуждения глазами; светлые, как у матери, волосы падали ему на лоб. Он был одет в белую рубашку с широким отложным воротником и темные в полоску штанишки. Мальчик переступал с ноги на ногу от нетерпения поскорее услышать мнение матери. – Правда, здорово?

– Ничего хорошего в этом нет, дорогой, – ответила несколько огорошенная Эмили и ласково дотронулась до его плеча. Ей хотелось обнять сына, прижать его к груди, но она знала, что он рассердится. Все это Эдвард считал ненужными нежностями не по его возрасту и с трудом соглашался на родительский поцелуй перед сном, лишь бы не огорчать отца и мать.

– Во-первых, это был король Генрих Восьмой, – поправила его мать. – У него было шесть жен, и не всем он отрубил голову.

Мальчик был разочарован.

– Да? А что он сделал с теми, что остались?

– Одна умерла, со второй и даже, кажется, с третьей он развелся, а последняя жена пережила его.

– Но остальным он все же отрубил голову?

– Кажется, да. А какие у тебя были еще задания, кроме истории?

– Сложение и география.

Из детской спальни вышла гувернантка мисс Робертс. Она была дочерью священника, аккуратная, некрасивая, почти тридцатилетняя девушка, без всякой надежды выйти замуж. Ей самой приходилось заботиться о себе и зарабатывать на жизнь. Так она стала гувернанткой. Эмили была довольна ею и надеялась, что придет время, и мисс Робертс будет учить малышку Эви.

– Добрый день, – поздоровалась с ней Эмили. – Мой сын хорошо учится?

– Да, миссис Рэдли. – Гувернантка улыбнулась краем губ. – Хотя больше запоминает дворцовые интриги и сражения, чем законы и договоры. Но я думаю, что в этом ничего плохого нет. Я сама любила королеву Елизавету.

– И я тоже, – согласилась Эмили.

Эдвард нетерпеливо посматривал то на одну, то на другую, но был слишком хорошо воспитан, чтобы прервать их беседу.

– Ты не доел свой пудинг, – наконец сказала ему мисс Робертс.

– Он уже холодный.

– И кто в этом виноват? – Мисс Робертс была неумолима.

Эдвард решил было возразить, но, увидев лицо гувернантки, передумал. Спорить и проиграть – недостойно, особенно проиграть женщине, а как юный виконт, он относился очень серьезно к вопросам собственного достоинства, что было весьма важно для семилетнего мальчугана, воспитываемого в основном женщинами. Он невозмутимо проследовал к столу, сел на стул и взял ложку.

Эмили и мисс Робертс с улыбкой обменялись взглядами. Горничная с охапкой чистого белья ушла в детскую спальню. Эмили повернулась к няньке и протянула руки к ребенку.

– Она только что уснула, бедняжечка, – запротестовала нянька.

Это была крупная, излучавшая добродушие женщина, уже в молодости ставшая кормилицей. Она брала младенцев из благородных семей к себе домой, где выхаживала их и кормила грудью до годовалого возраста, а иногда и дольше, чтобы потом вернуть их в детские под опеку нянек и горничных, а позже – гувернанток и учителей. Больше всего она любила трехлетних детишек и часто к кому-нибудь из них привязывалась так крепко, что расставалась с ними крайне болезненно. Она понимала, что не может отказать Эмили. Мать хотела подержать свое дитя в руках, почувствовать тяжесть его тельца, погладить по нежной кожице, вглядеться в крошечное личико. Эмили продолжала ждать с протянутыми руками.

Нянька знала, что спорить бесполезно и безрассудно, поэтому поднялась и протянула Эмили ребенка.

Эви не шелохнулась, переходя из рук в руки. Получив ее, Эмили стала ее легонько покачивать. Прошло несколько минут. Нянька, отвернувшись, чем-то занялась, хотя, по правде, делать ей было нечего. Эмили погладила золотистые волосики девочки, наконец разбудила ее и, сев в кресло-качалку, стала ворковать над дочуркой какой-то милый вздор. А в это время привычный ритм жизни в детской был безнадежно нарушен. Горничная запоздала с уборкой, нянька изнывала от безделья, а юный Эдвард после вечернего чая опоздал послушать свою сказку перед сном. Наконец спокойная Эви издала первый крик.

К этому времени терпению няньки пришел конец. Она взяла из рук Эмили ребенка, окунула клочок ваты в сахарный сироп и сунула в рот плачущей Эви, решительно заявив хозяйке, что пора каждому заниматься своим делом.

Эмили послушно пожелала Эдварду спокойной ночи, не осмелившись поцеловать его, что сначала ужасно понравилось ему, ибо означало его победу, но потом стало выглядеть грустно. Возможно, так много достоинства совсем ни к чему в его возрасте, печально размышлял он. Но, раз приняв решение, Эдвард не собирался его менять, особенно в присутствии мисс Робертс, чьим мнением он особенно дорожил. Завтра он сам подставит щеку для поцелуя и таким образом возьмет инициативу в свои руки. Это было прекрасное решение. Довольный Эдвард лег в постель. К тому же прочитанная на ночь гувернанткой история короля Артура очень ему понравилась.

Эмили проводила сына взглядом, чувствуя, какой нежностью переполняется ее сердце, и, попрощавшись с няней и горничной, спустилась в столовую, чтобы ждать Джека к ужину.

Муж пришел около семи, порядком измотанный предвыборными делами. Он был рад хотя бы за ужином забыть о выборах и новых группах избирателей, которых предстояло убедить, при этом быть убежденным самому. Дата выборов была определена, оставалось три недели, и голова его была занята только этим.

Утром Эмили уже хлопотала за столом в комнате для завтрака, самой любимой из всех комнат в ее огромном доме, когда вошел Джек с двумя газетами в руках. Комната была восьмигранной, с тремя дверями, одна из которых выходила в небольшой тенистый сад с восточной стороны дома. По утрам лучи солнца, проникая через стеклянную дверь, рисовали теплые желтые квадраты на паркете и заставляли весело сверкать красивую чайную посуду в двух горках у стен.

– Только об этом и пишут, – с досадой сказал Джек, положив газеты на край стола, и с озабоченным видом взглянул на жену. – И по-прежнему новость первой полосы.

Эмили не надо было уточнять, какие новости он имеет в виду. Вчера перед сном последнее, о чем они говорили, были убийства в Гайд-парке.

– Что же они пишут на сей раз? – спросила Эмили.

– «Таймс» пытается сохранять спокойный тон. Один из репортеров поддерживает версию о маньяке и предрекает дальнейший разгул убийств. Другой, ссылаясь на венскую школу медицины, развивает идею, что многое в поведении человека объясняется тем, что с ним произошло в детстве, и рассуждает о роли снов и подавлении чувств. – Сев, Джек потянулся к звонку, но в это время вошел лакей. – Яйца и бекон с картофелем, Дженкинс, – рассеянно распорядился он.

– Повар приготовил почки со специями, сэр, – предложил Дженкинс. – И поджаренные хлебцы.

– Это означает, что в доме нет яиц? – Джек поднял на него вопросительный взор.

– Есть, сэр, не менее трех десятков. – Дженкинс сохранял невозмутимость. – Вам яйца, сэр?