Метелица - Николай Ватанов

Шуба делегата каким то образом нарушила шаткое равновесие вешалки и вся временная система мгновенно пришла в движение. Все зашаталось, загудело и рухнуло. Там, где только что гордо стоял человек и высились вешалки, не было ничего. У подножья же громоздились руины из пухлого снега, камней и обломков столетних сосен и елей. Безучастно сияло солнце, кругом — жуткое безмолвие. Тишину нарушал лишь монотонный голос докладчика, чуть слышный из приоткрытых дверей зала заседания.

Первым опомнился я, и с тревогой позвал:

— Иван Филиппович, вы живы?!

В ответ послышался приглушенный, идущий как бы из перины, стон пострадавшего.

— Шевельните, голубчик, ножкой или ручкой, если они у вас еще целы, — попросил я. — Мы должны знать место, где начать раскопки.

Затем, используя, главным образом молодые силы Толи, нам удалось благополучно вытащить отважного альпиниста, и поднять вешалки вместе с висящими на них робами.

Иван Филиппович предстал перед нами несколько помят и красен лицом, но вполне еще жизнеспособен. И такова сила советской закалки, что он не стал себя ощупывать, а прежде всего поинтересовался состоянием вверенного ему имущества.

— Какое счастье, — сказал он, — что ни одна шуба не сорвалась со своего номера! А то было бы нам дело! — Потом обвел взором ряды вешалок и не без сарказма заметил:

— Вот вам и хваленая американская техника!

— А шляпы?! — воскликнул Толя.

Только тогда мы обратили внимание, что все головные уборы разлетелись по комнате, и не было никакой возможности снова водворить их по месту и номеру.

— Теперь, господа, мы пропали! — выразил общую мысль Иван Филиппович. — Пять лет «строгой» нам обеспечены.

Стали мы судить и рядить. Ничего лучшего не придумали, как принести длинный стол и разложить на нем для обозрения клиентов их злополучные шляпы.

— Не хотел бы я быть на месте одного из владельцев, — сказал Иван Филиппович. И действительно, качалось безнадежным делом среди сотни шляп найти спою, единственную.

— Считаю целесообразным, чтобы Толя перешел на нашу, а мы на его сторону, — предложит Иван Филиппович. — Он и опыт имеет и лучше владеет английским языком.

— Совершенно верно, — поддержал я Ивана Филипповича.

— Нет, господа, я не считаю это целесообразным, — сухо возразил Толя.

Стали мы с тоской на сердце, но и не без любопытства, ожидать нашей судьбы. Первыми появились бегумы, не досидевшие до конца заседания. Нечистая совесть не позволяла им быть слишком требовательными. Иван Филиппович сначала выносил пальто, потом жестом широкого гостеприимства указывал на стол, и предлагал выбрать шляпу по вкусу. Время от времени Толя со своей половины давал краткие разъяснения по-английски. Делегаты задумчиво подходили к столу, обходили вокруг, иные по каким-то неуловимым для нас признакам находили свое имущество, другие долго беспомощно бродили, не зная, что предпринять. Когда начался массовый разъезд, возле стола образовалась настоящая ярмарка. Некоторые смеялись; желчные — начинали нам выговаривать. Но так или иначе число делегатов медленно, но верно убывало, убывали и шляпы.

— Уходят лучшие шляпные экземпляры, дрянь же остается, — тревожился Иван Филиппович.

Постепенно выявлялось чудо. Через час в зале оставался один только делегат (возможно сам докладчик!) и на столе в холле лежала одна шляпа. Когда запоздавший явился, я помог ему надеть пальто, Иван Филиппович же с большой готовностью подал последнюю шляпу.

Господин докладчик не раздумывая ее надел, но тут же снова сорвал.

— Это не моя шляпа! — сердито сказал он.

— Другой, сэр, у нас в настоящее время нет, — любезно сообщил Иван Филиппович. Нам на помощь прибежал Толя, с хода давая краткие пояснения по-английски.

Господин докладчик презрительно отшвырнул от себя шляпу, церемонно поблагодарил нас за хорошее обслуживание и с обнаженной головой вышел на улицу, под снег и ветер.

— Вот еще чудак, наверно венеролог! Совсем еще приличный шляпец, — говорил Иван Филиппович, примеряя шляпу перед зеркалом. — Если не возражаете, я ее оставлю себе.

Очень довольные, что шляпная трагедия кончилась столь благополучно, мы быстро убрались, подсчитали чаевые (пришлось по 15 долларов на человека!) и на рысях двинули домой.

По дороге к собвею я вспомнил и попросил Ивана Филипповича досказать историю с дядей Пьером.

— Что тут досказывать, — нахмурился Иван Филиппович. — Этот субъект выплыл уже после капитуляции. Арина Алексеевна вспомнила тогда, что у нее есть еще один дядя, старый эмигрант, проживающий в Париже. По ее соображениям он мог бы нас выручить из скверного положения, в которое нас поставил дядя Отто. Она узнала его адрес и ему написала. Вскоре пришел ответ. Дядя Пьер сообщал, что он сейчас очень занят перед отъездом на родину. Он получил, мол, уже советский паспорт и надеется скоро быть в своем доме в Москве. Нам всем он советует ни мало не медлить и поступить так же.

Арина Алексеевна была заметно смущена посланием дяди Пьера.

— Насколько я помню, он всегда был притрушенный, — только сказала она.

— Нет ли у тебя в Америке еще дяди Джека? — спросил я.

— Такого нет, почему?

— Жалко! Мы, переехав туда, возможно могли бы ему помочь. Он, наверно, как рецидивист, отбывает пожизненное заключение!

— Какие ни есть, а все же родственники! — решила Арина Алексеевна по дамской своей логике. — А вот у тебя никого нет!

Встреча на пристани

Вскоре после войны выписал из Европы старый эмигрант, профессор Сергеев, нового, и стал ждать. Время идет, новый не едет и напали на профессора сомнения: не нажил ли себе беды. На родине он не был много лет (эмигрировал еще при царе), что там за люди, как преобразились, совершенно неизвестно. Может народились за советское время марлоки какие, приедет такой голубчик в стоптанных валенках на босу ногу, возись с ним! Может быть они по человечески и разговаривать разучились! Генеральша Авакумова, что из Югославии, женщина мистической складки, так и разъяснила: «В Совдепии говорят лишь начальники, остальные только взвизгивают». Профессор было испугался: — «Вы так полагаете?!, но тут же усумнился: — «Не может этого быть, Варвара Петровна, не думаю!», — впрочем с благодарностью взглянул на генеральшу: не рассказала на этот раз ничего об антихристе!

Вначале писал старый новому длинные, вдохновенные письма (писать любил и умел). В особенности когда узнал, что новый — врач, окончил Московский университет. — «Дорогой коллега! Я совершенно счастлив, что могу вам быть полезен по мере своих малых сил и средств. Приезжайте же поскорей, будет у нас с вами о чем поговорить, что вспомнить. Вечные идеалы, вдохновлявшие нас в юности, еще живут в глубине наших душ. Стареет плоть, дух же вечно молод… и т.п.», на многих страницах.

Ответы получались без просрочки, но без всяких изъяснений чувств.

— «Многоуважаемый Николай Николаевич! Письмо ваше от такого-то получил и прочел с интересом. Полагаю только, что плоть наша еще кое-как сохранилась, с духом же слабовато, порастеряли в пути. Дело наше задерживается: документация, проверка личности и прочая скучная труха. Немедленно извещу при продвижении. Извините за причиненное неудобство, с уважением Р. Фокин».

Старый не унимался, все писал. И вот, однажды, получил ответ не от папаши, а от сына. Последний писал, что уполномочен ответить «на Ваше великолепное послание» и в дальнейшем, по случаю сильной занятости отца, переписку будет вести он, Фокин-младший.

Профессор Сергеев обиделся; писать Фокину-младшему интереса не было. Пол года прошло как в потемках. Вое происшествие стало постепенно забываться, как вдруг пришла телеграмма из Бремена: — «Формальности закончены, выезжаем вчетвером, генералом Мюром. Просим встретить. Фокины».

И пошли по стоячей воде большие и малые круги. Надо было приготовить для новых жильцов комнаты, запастись лишними деньгами и продуктами, следить за ходом корабля в море, встретить на пристани и прочее. Практическая часть, как всегда, легла на Лику, единственную профессорскую дочь и «золотце», смолоду заменившую в доме рано умершую мать. Профессор же взял на себя научную разработку вопроса.

— Будь с ними осторожна и снисходительна, — поучал он. — Помни, мое золотце, что к нам едут люди «оттуда». За время большевизма они одичали не только в моральном смысле, но вероятно и в своем поведении. Это примитивы!

— Но Фокин ведь врач, — осторожно сказала Лика.

— Врач! — скептически чмыхал профессор. — Это ничего не означает. Там не старые врачи, а советские лекспецы, то есть малокультурные, узко обученные люди. Старая русская интеллигенция, явление мировое, небывалое, давно вымерла, народилась… и пошел и пошел, лишь с трудом сумела Лика вставить: