Иисус Христос – величайшее чудо истории. Опровержение ложных теорий о личности Иисуса Христа и собрание свидетельств о высоком достоинстве характера, жизни и дел его со стороны неверующих - Филип Шафф

«Во Христе, – говорит он, – мы имеем образец спокойного и мирного нрава, примерной умеренности, справедливости, честности, откровенности, прямодушия, – образец расположения духа и поступков, исполненных высочайшей любви и благожелательства. Он никому не нанес зла, не сделал неправды; в устах Его никогда не было обмана; Он ходил и всюду делал добро не только при помощи Своей проповеди, но и посредством исцеления разного рода болезней в людях. Его жизнь была прекрасным изображением природы в ее первобытной чистоте и простоте и вместе с этим доказывала, какими бы прекрасными существами были люди, если б они находились под спасительным влиянием и силой Евангелия, которое Он им проповедал».

Этот французский философ (род. в 1713 г. в Лангре, ум. в Париже в 1784 г.) основал и поддерживал вместе с другими «свободомыслящими» бесславную «энциклопедию» (с 1751 г.), которая хотела вкратце обнять все отрасли человеческого знания и искусства, а на самом деле сделалась главным гнездом революционных идей и неверия XVIII столетия. Не раз преследуемая правительством, она наконец совсем прекратила свое существование. Дидро в продолжение всей своей жизни был совершенным атеистом, но в последние годы он, к изумлению своих друзей, сделал Библию участницей воспитания своей единственной дочери, написавшей впоследствии мемуары, и часто принимал у себя в доме одно духовное лицо.

Гесс, благочестивый и почтенный настоятель одной из цюрихских церквей, автор «Жизни Иисуса» и других хороших сочинений, рассказывает следующий, слышанный им из уст непосредственного свидетеля, интересный анекдот (см.: «Reden Iesu» Штира, ч. VI, стр. 496).

«На одном из вечерних собраний у барона Гольбаха, где обыкновенно сходились люди, известнейшие своим неверием того времени, вольнодумцы свободно трактовали относительно религиозных предметов и выставляли в самом забавном виде, под влиянием собственной фантазии, якобы несообразности священного писания касательно вселенной. Философ Дидро, не принимавший никакого участия в беседе, неожиданно прекратил ее, высказав следующее замечание:

«А merveilles, messieurs, а merveilles, je ne connais personne en France ni ailleurs, qui sache ocrire et parler avec plus dart et de talent. Cependant malgre tout le mal que nous avons dis, et sans doute avec beaucoup de raison, de ce diable de livre, jose vous defier, tous que vous etes, de faire un recit qui soit aussi simple, mais en meme temps aussi sublime, aussi touchant que le recit de la passion et de la mort de Jésus Christ, qui produise le meme effet, qui fasse une sensation aussi forte, aussi generalement ressentie, et dont Vinfluence soit encore la meme apres tant de siecles»[22].

Эти неожиданные слова изумили всех слушавших и наложили на них продолжительное молчание».

Этот известный или, лучше, бесславный философ и ритор род. в 1712 году в Женеве, резиденции Кальвина, а окончил свою бурную жизнь, исполненную приключений и несчастий, в 1778 г. близ Шантильи. Он больше других писателей, не исключая Вольтера, сделал, чтобы проложить дорогу французской революции и ускорить ниспровержение всего социального порядка во Франции. Его жизнь поэтому отмечена рядом ошибок, причуд, поразительной непоследовательности и крайности. Он переходил от кальвинизма к католицизму, от католицизма к неверию, от неверия к полуверию, от бедности и нищеты, преследований и изгнания в ссылку к славе и счастью, и снова к бедствиям и нуждам, от филантропии к мизантропии, от ума к пределам безумия, и все эти фазы осветил молнией своего гения. Он был одним из самых красноречивых и пленяющих писателей, и в то же время одним из парадоксальнейших и опаснейших. Он на все смотрел глазами своего живого воображения и каждую строку написал под влиянием сильного чувства и страсти. Рассуждения его склонялись в пользу религии и добродетели, но в своей жизни он отрицал все те правила, которые проповедовал. Руссо рисовал обольстительные картины женской красоты, а женился, после продолжительных недозволенных отношений, на своей служанке, простой злой женщине. Он громил французских дам за то, что они вверяли своих детей кормилицам; своих же детей отдал в воспитательный дом. Его свидетельство о Христе и Евангелии есть лучшее, что он написал, и останется таким надолго. Это свидетельство написано ок. 1760 г. и явилось в его знаменитом сочинении «о воспитании», которое, как заключающее в себе опасные для религии и нравственности мысли, было запрещено французским парламентом и вызвало изгнание его из Франции. Это свидетельство заключается в следующем рассуждении:

«Признаюсь, величие Священного Писания исполняет меня изумлением, и святость Евангелия сказывается моему сердцу. Как ничтожны философские сочинения, несмотря на весь их блеск, в сравнении со Священным Писанием! Может ли какое-нибудь другое сочинение в столь короткое время так возвыситься, будучи произведением обыкновенного человека? Возможно ли, чтобы Тот, о Котором рассказывают священные книги, был не более как простой человек (Se peut-il que celui dont il fait l'histoire ne soit qu'un homme lui-même)? Неужели в них слышим голос мечтателя или честолюбивого сектанта? Какая прелесть, какая чистота в Его существе! Сколько пленительной доброты в Его учении! Какая высота в Его правилах! Какая глубина мудрости в Его речах! Какое присутствие духа, какая проницательность и верность в Его ответах! Какое господство над Своими страстями! Где найти человека, мудреца, который бы мог так действовать, страдать и умереть, не выказав слабости и тщеславия? Платон, рисуя идеал своего воображаемого праведника и делая его достойным награды за добродетель, точь-в-точь изображает Иисуса Христа: подобие так поразительно, что все отцы чувствовали его, и в этом нельзя обмануться. Сколько предрассудка, сколько слепоты надо предположить в том, кто осмелился бы сравнить сына Софрониска с Сыном Марии! Какая бездна разделяет их! Сократ, умирая без скорби и позора, сохранил спокойствие духа до последней минуты, и если бы не такая смерть увенчала его жизнь, то сомнительно еще, считался ли бы он со всей мудростью более, чем просто софистом. Говорят, что он был творцом нравственных понятий; мы на это скажем, что и до него были же люди нравственные; он пользовался только случаем сказать о том, что каждый должен делать; в своем учении он пользовался известными всем примерами. Аристид отличался справедливостью прежде, нежели Сократ заговорил о справедливости, прежде нежели он сказал: будь справедлив! Леонид умер за отечество прежде, нежели Сократ любовь к отечеству вменил в обязанность. Спарта отличалась умеренностью прежде, нежели Сократ похвалил ее; Греция владела многими добродетельными мужами раньше, чем Сократ сделал определение добродетели. Иисус же высокую и чистую нравственность, которой Он учил и по которой жил, брал единственно у Себя. Из среды самого свирепого фанатизма вдруг появляется высочайшая мудрость; похвальное упражнение в героических добродетелях она считает за дело самое обыкновенное для всех народов. Смерть Сократа, позволившая ему совершенно спокойно философствовать со своими друзьями, – не бесчестная смерть. Смерть Иисуса, окруженная мучениями, проклятиями и поруганиями всего народа, есть самая позорная, которой каждый может ужаснуться. Сократ, конечно, благословлял человека, который, рыдая, подал ему кубок с ядом; Иисус же, перенося мучительнейшую смертную казнь, молился за своих немилосердных мучителей».

«Да, если Сократ жил и умер как философ, то Иисус Христос жил и умер как Бог. (Oui, si la Vié et la mort de Sorcate sont dun sage, la Vié et la mort de Jésus sont de Dieu)».

«Можем ли мы сказать, что Евангельская история есть изобретение? Такие вещи, мой любезный друг, не изобретаются, и история Сократа (в этом никто не сомневается) менее достоверна, чем история Иисуса Христа. Утверждать противное значило бы только отодвинуть в сторону сущность вопроса, но не разрешить его. Наш разум скорее готов принять, что одно лицо своей жизнью действительно дало содержание евангельской истории, чем допустить, будто несколько лиц, сговорившись, сочинили такую историю. Иудейские писатели не в состоянии были изобрести ни такого тона, ни такой нравственности; Евангелие носит на себе такие высокие, удивительные и совершенно неподражаемые следы мудрости, что изобретатель заслуживал бы большего удивления, чем герой (que l'inventeur en serait plus etonnant que le heros). Ko всему сказанному нужно прибавить, что Евангелие есть совершенно непостижимая вещь, которой не может постичь разум, но в то же время и не такая, которой не понимал бы мыслящий человек и с которой бы не мог согласиться. Что же делать среди таких противоречий? Будь всегда воздержан и осторожен, мое дитя; уважай то, чего нельзя отвергнуть и чего ты не в состоянии понять, и смиряйся перед великим существом, которое одно только знает Истину».

Наполеон I вырос в неверующей атмосфере XVIII столетия и в продолжение всей своей жизни так сильно был занят своими военными завоевательными планами, что не имел свободной минуты серьезно подумать о религиозных предметах, когда даже и представлялся к тому случай. При всем том он был слишком умен для того, чтоб сделаться атеистом. Все его намерения склонялись перед роком и, подобно своему племяннику, он верил в свою звезду. Наполеон знал, что религия составляет существенный элемент человеческой природы и есть самая прочная опора общественной нравственности и гражданского порядка. Во время своего похода в Египет он возил с собой Новый Завет и Коран под характеристическим названием «политика». Держась этой политической точки зрения, он восстановил во Франции римско-католическую Церковь, уничтожившую глупости революции, хотя и держал ее в руках светской власти, и обеспечил протестантам свободу совести и общественного богослужения.