Секретный дьяк - Геннадий Прашкевич

А сами перемигивались, толкались локтями.

Кто-то, правда, возразил:

– Как не было? Говорят, под Калиновкой неизвестная девка роет по ночам пещеру. А когда роет, все вокруг освещается неестественно. – И вдумчиво предложил: – Пойдем, барин, посмотрим.

– Я не пойду, – отказался Иван. – Я пить хочу. – Но смиренность мужиков Ивану понравилась. Хорошие робкие мужики, землю, наверное, охаживают, и вопче душевная красота. Может, дудошника позовем, подумал Иван, пусть посипит в дудку, потешит мирских людей. Они, видно, и голодны, вон как смотрят на грузди, на моченый горох, на еду постную. Таких покормить, так дойдут до Апонии. Но прежде чем разрешить налить, спросил под подобревшим взглядом рыжего целовальника: – Чем край богат?

– Богатейший комарами наш край, – ответил кто-то с гордостью, не скрывая жадного нетерпения. – Летом бывает, хоть кулаком бей по гнусу! А вот с чудом, барин, никак. Никакого нет у нас чуда.

– А вот Похабин!… – напомнил кто-то.

Ему возразили:

– А чего Похабин?…

– Так не утонул же! Вот сам стоит. Живой.

– Какое же это чудо? Это простая жизнь, – покачал головой Иван.

– Да нет, я мог утонуть, – степенно кивнул рыжий целовальник. – Правда, Господь не дал.

– Ну? – повел глазами Иван.

– Да я что, барин? Я тут как-то ходил к мельнику, поселился у нас новый мельник. Он часто сидит над колесом над водой и перешептывается с щуками. И тут гляжу, сидит. Только странный какой-то. Как бы не стриженный и весь в плесени. Я, барин, присмотрелся, и гляжу – водяной. Спрашиваю с уважением: «Куда собираешься?» А водяной ухмыляется: «Да вот в воду спать». Я говорю: «Возьмешь меня?» А он ухмыляется, дескать, чего же? И говорит: «Пойдем, мужик. Я не против. Только у меня строго. Пальцем ни на что не указывай, не то утонешь». Я согласился. Чего ж? В воде сыро, как в погребе, темно, рыбы великое множество. Я сперва смирно шел, а потом гляжу – щука. Саженей пять, не меньше, и глаз кривой. Мне жалко стало, я ткнул ее пальцем в остальной глаз. Чего, думаю, жить тебе одноглазой? А как ткнул, сразу залило меня водой со всех сторон. Если бы не настоящий мельник, который в то время пришел на берег, не стоял бы я сейчас перед тобой, барин.

Хорошие мужики дружно кивнули – точно, не стоял бы. А один, повязанный бабьим платком, сказал восхищенно:

– Похабин у нас чахотошный.

– Это как? – не понял Иван.

– Да он говорит, что его в детстве бил конь ногой. Через это и пьет, ради большого недуга. Похабина бабы за то жалеют. Он где выпил, там упал. Кабан его порол в канаве, лошадь била, а он пьет.

– Ну, раз пьет, – согласился Иван, – пусть себе нальет с махом. – И показал как это – две трети простой, значит, а на одну треть двойной водки.

Рыжий целовальник, широкоплечий, совсем не похожий на чахотошного, охотно налил себе с махом. И, глядя на все это, опять с тайным значением улыбнулись, перемигнулись, толкнулись локтями хорошие мужики.

– А куда же ты один, барин? – спросил кто-то с напускной робостью. – Вот дожди идут, кругом люди лихие. Смотри, не уберегешься.

– А я далеко, – строго ответил Иван, вспомнив древнего старца, пытавшегося не допустить его в кабак. И, вспомнив этого чюдного старца, наконец, разрешил всем выпить. Чувствовал, что просыпаются в нем санкт-петербурхские бесы, в жилах начинает играть. Он, конечно, пугался бесов, но по большой опытности как бы уже и пренебрегал. В самом деле. чего ему бесы? Он, бывший секретный дьяк, а ныне беглый человек Иван Крестинин, от всего отрекся. Он казенный обоз бросил, он угрюмого господина Чепесюка бросил. Казенный обоз ушел уже, наверное, на Камчатку, а господин Чепесюк сердится. Наморщив белесые бровки, сказал так: – Я не просто иду, я с государевым наказом иду… Мне много чего разрешено… Например, могу имать беглых… Имать, и в обоз без записи! Потому как имею от государя задание – идти далеко.

– А где ж это далеко? – с сомнением начали спрашивать хорошие мужики, и глаза их заблестели еще сильнее. Они все еще говорили смиренными голосами, но толкались локтями чаще, даже рыжий целовальник укоряюще покачал головой. – Где ж это далеко, барин?

– А все к востоку, к востоку, – строго и со значением объяснил Иван. – Я свой долгий путь потом подробно опишу в умной книге, а книгу самолично представлю государю.

– Ну? – дивились. – Отцу Отечества?

– Ему самому. Есть у меня право. Даже в бумаге записано. – Полез в карман, но его остановили:

– Да не надо, барин, не надо! Верим мы, да и не знаем по писаному. Мы все равно не поймем, хорошие там литеры написаны или плохие. Было видно, что хорошие мужики испугались даже упоминания о бумагах. – Мы неграмотные, барин, рассуждать о многом не можем. Ты лучше попроси еще штоф. Похабин плохого не предложит. Он, случалось, сам допивался до анчуток.

Рыжий целовальник охотно кивнул.

– Вот как жить простому человеку, барин? – пожаловался он, как бы примериваясь к чему-то. – У Мишки Серебряника трех сыновей взяли на войну, и всех убили. А теперь, говорят, будут забирать самых лучших в неметчину, чтобы учить всяким ученым фокусам. Зачем это?

– Государю нужны умные люди.

– Да это мы понимаем, – толкались локтями хорошие мужики. – Оно, конечно. Ты нам еще налей. Мы, барин, любим порассуждать. И ты порассуждай с нами. У нас, правда, такое село, что ни разу никакого не было чуда. От рассуждений, барин, голова чище, сердца добрее становятся. У русских людей всюду так заведено – выпить и порассуждать. – И поинтересовались: – Ты вот русский?

– А ты? – остро глянул Иван на рыжего целовальника.

– Я-то русский.

– Да какой ты русский? Ты рыжий.

– Да нет же, – возразил целовальник. – Я невыносимой храбрости человек.

– Ну, тогда русский, – согласился Иван.

– Я и память имею чрезвычайную, – продолжил рыжий. – Похабин меня зовут. Такая фамилия. Я помню все, что было когда-то. Хоть много лет назад! – и посмотрел на Ивана честными зеленоватыми глазами, пригладил ладонью широкие рыжие усы.

– Я верю.

– Нет, ты спроси, ты обязательно спроси! – уперся Похабин. И мужики тоже загудели: – Спроси! Спроси его!

– Ну, ладно, – согласился Иван. – Тогда спрашиваю. Чего вот было три дня назад?

Мужики засмеялись, Похабин смущенно потер голову:

– Ну, как… Приходил тут один дьячок… Пропили мы с ним серебряное яблоко от потира. Ну, дьячок и начал плакать, как де теперь пойдет к службе? Хорошо, случились рядом хорошие мужики, мы яблоко выкупили… – Снова удрученно потер рыжую голову: – Ну, и пропили во второй раз!

Хорошие мужики восхищенно засмеялись.

– А год назад? – спросил Иван.

– А чего ж… И это помню… Память у меня чрезвычайная… Изба год назад горела. Тут рядом. Точно! – он странно глянул на мужиков. – Совсем рядом горела изба, нас всех вытолкали, я в снег упал. Очнулся, гляжу, все бегают и одно кричат: «Воды! Воды!» Мне дивно на сердце стало, я сказал: «Винца мне!»

– Было, было такое! – восхищенно подтвердили хорошие мужики.

– Ну, а три года назад? – прищурился Иван.

– Ой, барин, не спрашивал бы… Три года назад отречься хотел от Господа. Вот свят крест, хотел отречься, такая стояла в сердце печаль. А известно, чтобы отречься, надо пойти на перекресток в полночь. Я и пошел. Да свалился в канаву, пьян был, чуть телега не задавила. Тем и спасся, не погубил душу.

Вот хорошие мужики, решил Иван. И Похабин совсем хорош. Вольные люди. С такими и пойду по дорогам, научусь какому ремеслу. Где ось подправлю, где землицу вспашу. На паперти кусок хлеба протянут, от хлеба не откажусь. Не чувствуя вкуса, пожую. Винца доброго двойного, может, и не удастся попить, но простого, дай Бог, всегда нацедят.

Сопливый мальчишка в длинной рубашонке, сопя, приоткрыл дверь, любопытствуя, стрельнул черным глазом в щелку.

– Кто таков?

– Дитя мое, – заробел один из мужиков, кажется, Мишка Серебряник.

– Звать как?

– Ваня.

Еще один мальчишка, так же сопя, любопытствуя, глянул в щель. И еще один. Много их скопилось за дверью. Совсем как взрослые перемигивались, толкались локтями, хихикали.

– А то чьи дитяти?

– А все мои.

– Каждого как звать?

– Так я ж говорю, Ваня.

– Каждого?

– А то!

– Да зачем так?

– Чтоб не путать.

Хорошие мужики, расслабленно подумал Иван, совсем простые. Может, с ними и пойду по дорогам. А то так останусь в этом селе… Такое село, что тут чудес не бывает… Срублю домишко, Ванек начну плодить. Всех назову Ваньками. Чтоб не путать. Потому что так народ делает.

Задумался, загрустил. И негромко донесло издалека грустную песенку.

Не ходи подглядывать, не ходи подслушивать игры наши девичьи…

Разволновался вдруг. Поднял голову, обеспокоено оглядел мужиков. Им ведь не идти на край света. А мне?… – попытался вспомнить. Мне идти?…

Вспомнил! – и ему не идти. Он ведь сбежал от чугунного господина Чепесюка, сбежал темной ночью. Каждый час разделяет в пространстве его, секретного дьяка, и строгого господина Чепесюка.