ОЧЕНЬ Петербургские сказки - Андрей Зинчук

– Ты? – вытаращилась на нее Петровна.

– Это за кого еще? – прищурилась Лизка.

– Должно быть, за одного мущщину, – вконец оробев, призналась Аглая.

– За которого именно? – пошла в наступление Петровна.

– Сама еще толком не знаю, – добродушно сказала Аглая, тая прямо на глазах. Получив это признание, Лизка растерялась, а потом осторожно спросила у Петровны:

– Такое разве бывает?

Петровна пожала плечами в двояком взаимоисключающем смысле, мол: "с тоски и не такое может приключиться!" и "чего же ты хочешь от умалишенной?" А Аглая добавила, видимо, только затем, чтобы их обеих позлить:

– Третьего дня стрела мне ночью в светелку влетела!

– Какая еще стрела? – вконец растерялась Лизка.

– Рассказывай, – буркнула Петровна.

– А должно быть волшебная! – хвастливо заявила Аглая. – Ну, уж что каленая – это верняк! – А после того как Петровна послала ей осуждающий взгляд за использование в разговоре ненормативной лексики, пояснила: – Из тех, что добры молодцы во все стороны пуляют. А я в таком виде… Почти как бомжиха! Теперь в моде бодибилдинг!

На этот раз на крыльце молчали долго.

– Какой такой "бо… дебилдинг"? – очень тихо и отчего-то вкрадчиво спросила Петровна. А Лизка одновременно с Петровной так же тихо и вкрадчиво решила узнать о своем:

– Какие такие добры молодцы?

– Да те, что в сказках по всему свету рыщут! – заявила Аглая. – ПустИте в лес! – Воспользовавшись замешательством сестер, она вырвалась и подхватила с земли свою корзинку.

– В светелку, говоришь, залетела? – закусила губу Лизка.

– Ну, в палату, – уточнила Аглая.

– Покажь ее нам?… Тогда и иди! – предложила Лизка. Но Аглая уже была от нее далеко, поэтому она ответила отважно:

– Чего это вдруг? Не дам!

Лизка с Петровной переглянулись.

– Хм… – сказала, помолчав, Петровна. – Слушай… А может, это… и не стрела вовсе?

– Стрела, стрела, – испугалась Аглая. – Мне ли не знать!

– А может… и не к тебе этот мущщина стрелял? – сделала новое предположение Петровна.

– Это как? – Аглая насторожилась.

– Да так, – сказала Петровна, принимаясь загибать почерневшие узловатые свои пальцы (их, собственно говоря, можно было даже и не загибать). – Моя палата ведь рядом с твоей…

– И моя рядом! С другой стороны, – пискнула Лизка.

– Вполне мущщина мог промахнуться! – заключила Петровна, поборов очередной палец.

– Не смеши, – как-то не очень уверенно попросила Аглая. Воспользовавшись ее растерянностью, Лизка пошла в наступление:

– Со мной теперь мущщины тоже очень даже знакомятся. О-го-го! – И буркнула тихо: – Это нечестно.

– Нет, честно! Может, я ему больше нравлюсь?

– Кто? Ты? – задохнулась Лизка. – Ха!… Я тебе, Аглая, на это, пожалуй, вот что скажу…

– Ничего не хочу слышать! – замолотила кулаками в воздухе Аглая. И тут же наивно спросила: – Ну? Что?

И в этот момент Петровна брякнула, не подумавши и совершенно некстати:

– Это покушение!

Впечатлительная Лизка схватилась обеими руками за ватник в области сердца: "Ой!" – смертельно побледнела и даже покачнулась на крыльце.

– Да не на тебя, Лизка! – отмахнулась от нее Петровна. – Ты-то что? – И после этого обратилась к Аглае: – Помнишь, что намедни злой диктор сказывал?

– Покушение? – переспросила Аглая, вся еще под впечатлением заявления Петровны. – Ах, покушение… – Она закусила губу: – Ну что ж… – На ее глаза навернулись мгновенные слезы: – Коли так… Ладно. Пусть будет покушение. – Пошатываясь, она спустилась с крыльца. – Все равно! – И пошла куда-то наискосок нетвердой походкой с корзинкой в руках. Дождавшись, пока Аглая отойдет, Петровна и Лизка, не сговариваясь, скинули ватники и внезапно и одновременно начали "качаться" – то есть приседать, отжиматься на руках и т.п.

– Вы это что, а? – обернулась Аглая. Но Петровна и Лизка продолжали "качаться" – сосредоточенно и молча.

– Слышите? Эй! – строго сказала Аглая. И вдруг улыбнулась: – Отражать будем вместе, что ли? – Она все еще колебалась. – Ну да, так я вам и поверила. Все одно потом снова разругаемся!

Лизка же с Петровной, переглянувшись, сделали следующее и довольно странное: они молча сорвались с места и так же молча помчались на стадион. Глаза Аглаи мгновенно просохли:

– Погодите! Я с вами! Лизка!… Петровна!… Там турник совершенно расшатался! – Она кинула корзинку, сбросила мешающее ей платье (под которым оказался все тот же ватник, и только уже под ним – спортивный костюм) и полетела следом за сестрами на стадион. Видно было, как на стадионе они работали втроем на чудом оставшихся с прежних времен спортивных снарядах.

Если бы я был художником, я нарисовал бы их в повести следующими летними красками (эх, лето! лето!): Лизка – черненькая, худенькая, бледная, с большими зелеными глазами, одетая в потертый шоферский комбинезончик и в белых, будто подвенечных, туфлях. Ну уж а как хороша – так просто смерть! Верная смерть всем этим пионерским вожатым, которые потом по ночам не спят, воздыхают, пытаются погасить в памяти светящиеся колдовской болотной зеленью окаянные Лизкины глаза. Отчего и выходят утром на линейку в майках отчаянные и хмурые. Да что там вожатые! Старшие отряды на излете своего пионерства в столовку гурьбой ходили бы глядеть на мою Лизку! А там встречала бы их полногрудая, рыжеволосая Аглая в крепдешиновой довоенной юбке и свитере, в стоптанных тапках с толстыми и всегда голыми пятками. И иссохшая, почерневшая, как в зиму прибрежный камыш, Петровна с мышиными бусинками-глазами и огромным горским носом, даже в звонкое жаркое лето одетая во все теплое и в галошах на босу ногу – вот что о прошлой, полной смешных опасностей и лучших в мире грез молодой жизни поведал бы я, и что осталось бы вам потом вспоминать. Вот какую Лизку я выдал бы миру!

Глава третья,

Но прошло время, как в волнении и беспрерывном колыхании проходит на свете все. Ближе к вечеру в лагере стали заметны первые перемены: частично ликвидированы следы прежнего запустения, подметена территория, что возможно – расставлено по местам, убрано с веревок белье. Теперь три похорошевшие женщины сидели на крыльце (которое, разумеется, тоже было выметено). Причем Аглая – заметно отодвинувшись от сестер с корзинкой полевых цветов в руках.

– А стрела большая? – спрашивала, не выдержав долгого молчания, Лизка.

– Большая, большая! – незло огрызалась Аглая.

– Такая или вот такая? – продолжала приставать Лизка.

– Вот такая! – вновь огрызалась Аглая.

После этого Лизка закусывала хорошенькую нижнюю губу: