Особое задание - Евгений Васильевич Шалашов

товарища из ЧК очень похвально, но после демонстрации участники станут выбрасывать флажки. Куда годится, если в урнах или в канавах станут валяться маленькие красные флаги? Напомню, что флаг является одним из символов нашей борьбы за свободу!

Завязался небольшой спор между высокопоставленными московскими чиновниками, станут ли выбрасывать участники демонстрации флажки или отнесут их домой как дорогой сердцу сувенир? Пришли к выводу, что выбрасывать не станут, но предварительно необходимо провести разъяснительную работу с демонстрантами, на предмет бережного отношения к символам пролетарского государства, даже если этот символ и маленький.

Когда мы возвращались на Лубянку, Кедров спросил:

— Владимир Иванович, а как вам пришла в голову такая идея?

Идея мне в голову пришла, когда я вспомнил, как одна из европейских авиакомпаний в конце восьмидесятых годов предложила одевать на указательные пальцы пассажиров пластиковые колечки на специальной защелке. Такое колечко не помешает пользоваться ножом и вилкой, взять в руки стакан или совершить иное безобидное дело, но вот нажать на спусковой крючок пистолета, или привести в действие бомбу, станет затруднительно, а то и вообще невозможно. Идея понравилась авиакомпаниям, но вызвала резкое противодействие у всех правозащитных организаций и была объявлена незаконной, так как от затеи с колечком недалека идея заковывать пассажиров в кандалы.

Естественно, что про авиакомпании и колечки я говорить не стал, а вслух сказал:

— Читал где-то или от кого-то слышал, что во время сбора винограда работников заставляют петь, чтобы рот был занят, и они не ели чужие ягоды.

— Хм, а ведь и точно, — кивнул Кедров. — Я видел пару раз сбор винограда, там действительно пели песни.

Мы прошли еще метров сто, как вдруг Кедров спросил:

— Владимир Иванович, а не стоит ли оставить в Москве вашу подругу? Собственно говоря, я из-за этого и взял вас с собой, чтобы спросить. Иного времени, чтобы поговорить, у нас просто не будет, а послезавтра, как помню, все делегаты съезда должны уехать домой.

Вот тут я чуть не сел на грязный осенний асфальт. Нет, я не удивился, что Кедрову известны нюансы моей личной жизни — «доброхотов», докладывавших начальству о том, кто, с кем, где и когда, хватало во все времена. Удивило другое. Михаил Сергеевич Кедров, чье имя и биографию я помнил с детства, не то по серии «Пламенные революционеры», не то по иной книжке. Возможно, в которой Михаил Сергеевич описывается как палач, остановивший наступление англичан только благодаря расстрелам.

— Владимир Иванович, я не лезу в вашу личную жизнь, — продолжал Кедров. — Но я все-таки старше вас на двадцать лет. Не могу вам давать советы в таком деле, но если вы решили отложить обустройство вашей семейной жизни до победы мировой революции, до окончания гражданской войны, то можете и не успеть. Все дела подобного рода нужно делать здесь и сейчас, не откладывая.

Нет, я определенно что-то не понимаю в этой жизни! Сколько помню, первую жену Михаила Сергеевича Ольгу Августовну Дидрикиль, кстати, свояченицу еще одного очень известного революционера, Николая Ивановича Подвойского, сумевшего пережить «большой террор», а еще тетушку Артура Артузова, отличал скверный характер. Нынешняя супруга Кедрова Ревекка Пластинина, с которой он сблизился в Вологде, была нервной и больной дамой, причинявшей мужу одни неприятности!

— Михаил Сергеевич, разрешите, я вначале поговорю с Полиной? — осторожно попросил я. — Возможно, она сама не захочет оставаться в Москве.

— Разумеется, Владимир Иванович, — закивал Кедров. — Необходимо дать выбор самой женщине, и никак иначе.

Я с облегчением перевел дух. Вот только Полины мне здесь не хватало! К тому же, я не уверен, что и сам в ближайшее время останусь в Москве. Нет уж, пусть возвращается в Череповец, комсомол поднимает! А завтра, к слову,, она пойдет в одной из колонн демонстрантов. Не то с ткачихами, не то с поварихами. А мне, кстати, вождей охранять.

Человеку, своими глазами видевшему открытие олимпиады в Сочи, привыкшему к чудесам науки и техники, использующимися для увеселения публики, празднества, посвященные Первой годовщине Октябрьской революции, должны были бы показаться наивными. Но нет. Возможно, я настолько вжился в роль Володи Аксенова, родившегося за два года до двадцатого века, что деревянные подиумы, не прикрытые обивкой, и холщовые транспаранты, раскрашенные яркими красками, воспринимались как некое чудо. А может, дело в другом? Возможно, всё в натуральности и естественности? Стареющая светская львица с кукольно-гладкой кожей и неестественной улыбкой прокачанных «губок» проигрывает рядом с женщиной ее возраста, ни разу не лежавшей под ножом пластического хирурга, но сохранявшей первозданное обаяние.

Уже на подходе к Красной площади можно было полюбоваться на балаганчики и палатки Охотного ряда, расписанные за одну ночь молодыми авангардистами. Эх, будь у меня машина времени, разломал бы эти деревянные конструкции, отвез бы в двадцать первый век и «загнал» бы на Сотсби, как образец советского символизма! Нет, не загнал бы. Совесть бы не позволила, а заодно и супруга-искусствовед!

Всю ночь шел дождь, и ожидали, что демонстрация пройдет в пасмурную погоду. Но седьмого ноября тучи рассеялись, и яркие лучи солнца освещали и древнюю Красную площадь, и множество красных знамен!

Что-то меня потянуло на лирику. Но и на самом деле было красиво. Множество знамен, кроме этого, каждая колонна несла оригинальные плакаты профессиональных союзов. Над головами демонстрантов плыли вырезанные и разрисованные изображения грузчиков, согнувшихся под тяжестью мешков, рабочих с какими-нибудь атрибутами профессий — резцом или молотом, химиков в белых халатах, печников с мастерками, плотников с топорами.

Кто-то сравнивал советские демонстрации с карнавалами. А что, в этом сравнении что-то есть!

Демонстранты шли со стороны Исторического музея, проходя мимо руководителей государства, стоявших так, что каждого можно было потрогать, кричали «Ура!». Разве что, в некоторой безопасности находился тот из руководителей,