Случай в электричке - Меружан Григорьевич Саркисян

до конца — чистой воды провокация. Я хочу, чтобы мое заявление слышал отец. Для этого я и требовал его вызвать. Моему отцу должно быть известно, как в милиции умеют подстроить ложное обвинение. Меня обвиняют в попытке совершить убийство. Скажи им, отец, что это чушь собачья и провокация!

Отец молчал. Авдонин-сын зло взглянул на него.

— Если ты молчишь, то кто же меня защитит?

Ответил Чагов:

— Искренность, полное признание — сейчас в этом ваша защита!

Авдонин усмехнулся.

— Сказочки для детей! Свое бессилие, неумение работать следствие хочет прикрыть признанием обвиняемых! Искренность толкуется как признание всякой чуши в обвинении. Я искренен, гражданин следователь, и еще раз заявляю, что Чернышевой не знаю, никогда знаком с ней не был, никого не убивал! С этой минуты ни вы, никакой другой следователь не услышит от меня ни слова!

— Молчать — ваше право, — заключил Чагов. — Наше дело доказать вину обвиняемого и без его показаний.

Авдонина-младшего увели, отца отпустили.

Следующим на допрос вызвали Москалева. Его заплывшие глазки быстро и беспокойно перебегали с Чагова на Долгушина.

— Что вы можете еще сказать о покушении на Чернышеву? — спросил Чагов.

Москалев стрельнул в него глазками.

— Это смотря что нужно? По обстоятельствам...

— Нужна правда!

Москалев притворно вздохнул.

— Правда? Всю правду кто же знает...

— Где вы находились двадцать второго декабря в двадцать три часа пятнадцать минут?

Арестованный улыбнулся.

— Вы меня не так поняли! Врать я не собираюсь, запираться тоже! Мне известно, что следствие и суд учитывают откровенность! Я только сказал, что всей правды не знаю, стало быть, ее и повернуть можно не только в неправду, но и куда угодно. Это уже на вашей совести, что именно двадцать второго декабря! Я за датами не следил! Как-то однажды мы с Авдониным сели в электричку и поехали на дачу.

— Чья это дача? К кому вы поехали?

Москалев хитро прищурился:

— А вы еще не знаете? Что ж отвечу, дача принадлежит моей родной тетушке. Балует она меня! Кислород, озон, воздух-то там какой! И выпить приятно, и музыку послушать, опять же, холодильник всегда полон и есть где потанцевать... Эх, если бы не это дурное дело!

— Добрая у вас тетушка! Надо полагать, состоятельная женщина?

— Нет, нет! Она не работает в торговле, не подумайте чего худого! Скромный человек. В какой-то конторе ставит чернильные точки. Это вы, конечно, проверите! Заранее говорю — не ворует! Овдовела, дачу унаследовала.

— О тетушке пока достаточно, — заметил Чагов. — Итак, признаете, что двадцать второго декабря сели в электричку с Авдониным. У нас есть показания, что в вагон вы вошли вместе с девушкой, сели с ней рядом, переговаривались. Как и где вы с ней познакомились?

Москалев картинно развел руками:

— Да кто же из нас не знакомился на улице? Вы разве не обратите внимания на красивую девушку? Когда мы вышли на платформу, электричку еще не подали. И тут Авдонюшка вдруг встал как вкопанный! Будто его кто по голове мешком с мукой хватил. «Вот она, — говорит, — королева моего сердца! Я ее давно приметил, да боязно подходить, вдруг от ворот — поворот?» А я ему: что же тут страшного-то? Все надо с шуточкой, легко, не тяжеловесно! Авдонюшка — человек тяжеловесный...

Чагов перебил Москалева:

— Авдонюшка — это Авдонин?

— Ну да. Серьезный парень! Всякий пустяк в трагедию возводит. Будто бы всю жизнь видит сквозь узкую щель, и видит только то, что перед ним, а вширь, в стороны да подалее, ничего не видит! Это и вам ясно станет, когда пообщаетесь! Тут моя вина! Знал за Авдонюшкой тяжкий характер, не надо бы способствовать знакомству. И сам не удержался, очень уж приятная была девушка. Я к ней с шуточкой, с анекдотами. Комплиментов не говорил! Комплименты нужны потом, первое знакомство утяжеляют. Представьте себе, не оборвала! В вагон мы, естественно, сели вместе. Авдонюшка напротив, я рядом.

— Много ли народу было в вагоне?

Москалев улыбнулся:

— Гражданин следователь, вы это знаете! Мало было народу, мало!

— Вы, конечно, поинтересовались, как фамилия, как имя этой девушки?

— A-а! Понимаю! Вы нашли ее сумочку на даче... С паспортом!

— Сумочку? — переспросил Долгушин. — Нет! Сумочки мы не нашли!

Москалев будто бы удивился. Вскинул вверх брови и повел взглядом в сторону.

— Хм! Странно! Фамилию мы ее узнали по паспорту... Валентина Ивановна Чернышева. В вагоне она нам сказала, что ее зовут Валей.

Долгушин вспомнил: студенческий билет ее остался в пальто, они его не видели, стало быть, не могли знать, где она училась.

— Ее студенческий билет вы видели?

— Нет! — вырвалось у Москалева, и это было искренне.

Долгушин тут же уточнил:

— Что вообще в сумочке было?

— Денег три рубля, мелочь, паспорт, тетрадь с каким-то конспектом...

— В грабеже вас не обвиняют! — пояснил Чагов. — Однако вернемся к вагону. Вы мирно беседовали, шутили, анекдоты рассказывали... Почему вдруг вам взбрело в голову потихоньку, исподтишка прорезать ей ножом пальто?

— Вы хотите спросить, не сговаривались ли мы заранее затащить ее на дачу и так далее? Нет, не сговаривались! Я не нуждаюсь в этих забавах, гражданин следователь! Я человек веселый, молодой — меня девушки любят!

— Не сговаривались! Так почему же вам понадобилось резать пальто, грозить ножом?

Москалев подался вперед.

— Все шло гладко, гражданин следователь! Но я знал, знал, что возникнут трудности! Обязательно возникнут!

— В чем же? Мне кажется, пока вы говорили правду.

— Трудности есть! — согнав с лица улыбку, вздохнул Москалев. — Я рассказывал о событии вообще. Сейчас я должен показать на товарища... Или, выражаясь вашим языком, — на соучастника! Не товарищ мне Авдонюшка, хоть и ласково я его тут называю.

— Вы что же, намерены торговаться со следствием? — строго спросил Чагов.

— Не надо! Не надо сердиться, гражданин следователь! Почему бы и не поторговаться! Ведь предмет торга не что-нибудь, а свобода! Я за каждый год свободы отдам... Что и говорить, все отдам!

— Торговаться не будем! — оборвал Чагов.

— Жаль! — протянул Москалев. — Вы не будете торговаться, а я все же попробую! Я уже говорил: Авдонюшка человек мрачный и тяжеловесный! Здесь, на следствии, а на суде тем более всплывает, что и как я на него показывал! Вдруг мы с ним попадем