В поисках света - Игорь Калинаускас

Потом я был на сессии, познакомился с Борей Тираспольским. Тоже очень интересно. Я поднимаюсь по лестнице, Боря спускается. Мы останавливаемся вдруг на площадках, поворачиваемся, Боря внизу, он говорит: «Это ты про „Дракона“ пишешь? Все работы контрольные… (по пьесе Е.Шварца „Дракон“), по режиссуре…» — я говорю: «Я». И мы не расставались трое суток после этого. Так у меня появился первый духовный родственник.

Потом получилось так, что мне предложили студию в Даугавпилсе, чтобы возродить там русский театр, который там когда-то был, и группа моих ребят со мной поехала. Началась жизнь в Даугавпилсе, коммуной, в одной квартире. И там, это уже третий год после встречи с Аркадием, там я впервые начал что-то рассказывать. У нас были такие пятницы: в ночь с пятницы на субботу мы сидели и говорили, так пришел к нам «Огненный цветок», метод качественных структур. Там в Даугавпилсе я прочитал, у меня были знакомые такие, хорошая семья, интеллигентная, педагоги, у них я прочел все выпуски журнала «Семиотика» Тартуского университета, потом ездил к Лотману, чтобы проверить себя по поводу метода качественных структур. Потом все это кончилось, поскольку Совет Министров большинством в три голоса отклонил идею возрождения русского театра в городе Даугавпилсе. Мы странствовали, искали место, где бы могли все продолжить… Кончилась эта история тем, что мы оказались на КамАЗе, провели там зиму в одной квартире. Питались так… своеобразно. А, до этого я успел поставить спектакль в Орджоникидзе, ныне Владикавказ. Такая вот жизнь. Но главное все происходило внутри, потому что я учился, и это было для меня самое главное. С тех пор я этим и занимаюсь 32 года уже.

Всю эту жизнь я жил бедно… хотя и не слишком бедно — я получал 125 рублей как режиссер, но не всегда ж была работа. Потом КГБ запретило мне работать в театре. А потом меня не брали на работу в Вильнюсе вообще никуда, даже стрелком пожарной охраны. Как раз Дарька родился, маленький был. Я придумал профессию «интеллектуальная проститутка» — за 10 рублей весь вечер отвечал на любые вопросы. Потом был «кролик». Я участвовал во всяких экспериментах в качестве испытуемого, там и закончил с темой экстрасенсорики. Потом Киев, потом Чернобыль, потом чернобыльцы, клиника… И замечательный человек — Ангелина Ивановна Нягу, профессор, доктор медицинских наук, невропатолог. У нее я тоже многому научился. Еще в моей жизни были прекрасные люди, которые сыграли в ней очень большую роль: Александр Михайлович Паламишев — мой педагог в Щукинском училище. Владимир Павлович Эфраемсон, основатель медицинской генетики. Человек, сидевший до и после войны, в лагерях. Я имел честь редактировать его рукопись «Пять генетических признаков гениальности». И Елизавета Людвиговна Маевская, педагог-консультант ВТО. Бывшая актриса МХАТа, отсидевшая 10 лет в лагерях. Петр Михайлович Ершов — театральный педагог, автор потрясающих книг: «Технология актерского искусства» и «Режиссура как практическая психология». Павел Васильевич Симонов, директор Института высшей нервной деятельности, друг Петра Михайловича. В этом институте я тоже участвовал в различных экспериментах.

Обыгрывал детектор лжи, там… всякие разные другие штучки…

Потом опять меня обманули — обещали прописку и квартиру в Киеве и не дали. Я уволился, уехал в Вильнюс, открыл кооператив по оказанию психологических услуг. Потом опять Киев, театрик, «Зикр», потом Питер.

В 1985 году состоялась моя встреча с Мастером. Это было главное событие после встречи с Учителем, потому что благодаря Мастеру и всему тому, что вокруг было, и всей этой истории, закончившейся так трагично, — это были большие уроки. А с помощью ребят питерских, которые сделали фирму, мы вписались в капитализм. Сначала у меня появилась первая в моей жизни своя квартира в Киеве. Это мне сколько было? 45, что ли, или 47 даже. Потом у меня появилась квартира в Питере и, в общем, зажил я припеваючи.

Когда отец умер, это было тоже в 1968 году, я узнал из бумаг его биографию. Оказывается, у меня отец был с очень интересной биографией, а мне никогда об этом не рассказывал. Потом эти бумаги сжег Коля во время одного из своих приступов. Так что остались у меня только отцовские награды, и все. Из вещей, я имею в виду.

Вот такая биография. Я очень счастливый и везучий человек. Мне повезло, что черепно-мозговая травма не сделала меня инвалидом 2-й группы, как должно было быть по всем медицинским показателям. В силу какого-то стечения обстоятельств, наоборот, это активизировало мои интеллектуальные возможности, а головная боль, которая до 1985 года была фоном моей жизни, и приступы, которые начали учащаться до восьми в год, и я возил уже с собой шприц и ампулы, потому что таблетки не помогали. А вылечил меня Мирзабай за один заход, и с тех пор я просто не знаю этой проблемы — видите, опять повезло. Мне везло на людей, на очень интересных людей, умных, образованных, интеллигентных, мудрых, видевших жизнь в таких страшных ее проявлениях, что после этого у меня не возникало мысли переживать по поводу своих болячек. Я понимал, что на этом фоне это все так мелко. Мне повезло, потому что я был дерзким человеком, наверно потому, что было защищенное детство, защищенное с двух сторон: отец был прокурором литовской железной дороги. И плюс я был еще травмирован, и меня нельзя было особо наказывать. В результате я был очень дерзким и не боялся социума, не боялся общественного мнения. Я позволял себе жить так, как хотел. Мне всегда было жить интересно. И это был мой главный критерий, очень многие годы. И до сих пор это один из важных критериев — чтобы было интересно жить. Поэтому я легко бросал карьеру, материальные блага, уходил, странствовал. И как-то не искал гарантированного будущего. Легко осваивал всякие разные профессии. Одни чуть-чуть, другие более основательно. У меня прекрасная память — опять же благодаря травме. Я не помню до 5 лет, а дальше все довольно прилично, во всяком случае, что стоило помнить. Я очень быстро читаю. И при этом помню то, что прочитал. В борьбе с головными болями я открыл массу медитаций. Я, например, на уроке делал так: давал себе задание: сначала видеть только лицо учителя, потом только рот говорящий, потом только слышать, с открытыми глазами, потом только воспринимать содержание, не слыша голоса и не видя, при этом глаза открыты, уши не заткнуты. Такие упражнения делал. Сам придумал. И у меня это получалось. Когда я готовился к экзамену в Минске по зарубежному театру, я за два часа в библиотеке публичной, в читальном зале, прочел 8 пьес Шекспира. И одна из них мне попалась в билете.

Конечно, главное — люди. Самое главное, мне везло на интересных людей, у которых было чему поучиться. Поэтому я не был такой уж оболваненный совсем. Довольно рано я стал разбираться в истинной природе советской власти, в Иосифе Виссарионовиче Сталине и к 25 даже во Владимире Ильиче Ленине.

Я застал Щукинское училище в период расцвета: параллельно со мной, на дневном факультете учились все звезды теперешнего театра, будущие звезды театра и кино. Начиная от Насти Вертинской и кончая, ну, кем закончить, я не знаю… Михалков… Костя Райкин и так далее. Я видел массу интересного в своей жизни. Мне всегда были интересны люди, и их было очень интересно впитывать в себя. Разные способы жить, разные способы видеть и объяснять мир, разные способы думать, разные способы чувствовать. Мне люди были всегда интересней, чем я сам. Ну и главное — мне повезло — я встретил традицию, которую полюбил с самого начала и которую люблю до сих пор. Я перепробовал почти, наверно, все, кроме телекинеза и левитации. Этим я не занимался. Хотя я слышал про себя, что я якобы левитирую, — нет, телекинезом и левитацией не пробовал даже. Все остальное пробовал, кое в чем были очень приличные результаты, но, слава богу, я вовремя понял, что это баловство и к существу дела не имеет отношения. Я много чего умею делать руками, никогда не боялся, что останусь без средств к существованию, потому что всегда можно найти какую-то работу или придумать, как заработать денег на хлеб. Наверно, я не очень хороший семьянин. То есть, не наверно, а наверняка, потому что я бродяга и волк-одиночка. Но я всегда старался быть искренним в своих отношениях с людьми, потому что очень давно, году этак в 70-м — 72-м, я окончательно пришел к выводу, что высшая ценность в человеческих отношениях — это искренность. Я никогда не верил в то, что детей своих надо воспитывать. Я всегда верил в то, что все, что я могу дать своим детям, — это мир, в котором я живу, и поэтому руководствовался в отношениях с детьми тем же принципом — искренность, больше ничего. И я не изменил своего убеждения в том, что люди вынуждены жить жизнью, их недостойной. Я старался не осуждать никого и делил людей не на достойных и недостойных, а на тех, с кем мне интересно, и на тех, с кем мне не интересно. Я был очень жесткий лидер, азартный, сам от себя требовал по максимуму и также требовал от тех, кто работал со мной, пока однажды не понял, что это не совсем правильно, скажем так.