В поисках света - Игорь Калинаускас

Дело в том, что, когда читаешь всякие тексты, нужно очень долго думать, думать, узнавать, чтобы понять, что там сказано, собственно говоря. У меня есть друзья, мои помощники, замечательные люди, которые действительно работники. Но из-за этого им почти некогда быть учениками. Они почти никогда у меня ничего не спрашивают по существу вопросов. Но они учатся. Не у меня — сами у себя, потому что работают. Работа их учит. А другие очень много спрашивают, ходят на все мои лекции, слушают все кассеты, смотрят всякое — ничему не научились. Ну, слова разучили некоторые, и все. Цитируют просто слово в слово — и ничего. Потому что не работают. А есть, немного — но есть, которые хотят все-таки прорваться, хотят, чтоб я в них был. Они верят в меня и хотят, чтобы я был в них. Но это очень редкий случай, а я тем более не Будда, даже не Лао-Цзы, так себе — Игорь Николаевич. Вот и придумывают мне всякие разные клички, чтоб торжественнее звучало: Мокша, что там еще, Шейх, Мастер. Ну что такое Игорь Николаевич?

Но если я Мастер, почему вы у меня не учитесь тому, что я умею? Да, я профи, в некоторых вопросах я — профессионал, я умею это делать. Так почему никто не хочет научиться это делать? Все хотят об этом знать, а потом говорят: «Ну, это еще не известно». Вот, жалко, нет Константина Викторовича. Я однажды ему показал, что я умею делать в той области, которой он занимается (кун-фу). Он бы подтвердил вам, что я умею. Но никто из тех, кто тогда присутствовал при этом, не захотел научиться. Делать этого никто не хочет. Потому что, чтобы научиться, надо же на время стать студентом. А как же. Студентом, я?

Есть замечательная суфийская притча. Место действия — гробница великого суфийского святого. И паломники, идут, идут, вокруг могилы три раза обходят, молитвы читают, дотрагиваются. Все делают, как положено. Но что-то реальное происходит только с теми, кто заходит в чайхану по соседству и общается с чайханщиком. Оказывается, великий святой оставил свой халат, то есть передал свое бараке именно ему. А в могиле уже ничего нету. Но паломники: «Ну, чайханщик — это что! Вот про святого точно известно — уже умер, поэтому точно известно — великий святой. О!»

Лечу я в самолете. Первый раз был у Мирзабая четыре дня. Ну, там, со всякими приключениями, с поносом на прощание. Наконец добрался до самолета. Рядом со мной сидит почтенный человек, интеллигентного вида, как потом выяснилось — специалист технического профиля. Он меня спрашивает: «Где вы были?» Я говорю: «Был…» — не рассказывать же, что к Мастеру ездил, это неприлично — постороннему человеку рассказывать. Говорю: «Вот, ходил тут, странствовал, в Султан-Баба был, у гробницы». «А вы знаете, — говорит он мне, — у нас там в Султан-Баба есть такой человек — Мирзабай, у него бараке пророка Мухаммеда». Потом выяснилось: он — кандидат технических наук. Случайный сосед. А вы говорите — Восток. Ну и что мне после этого было делать, если вот как раз накануне в этой самой Султан-Баба после посещения этой самой гробницы, когда у меня было там видение, я впал в экстаз и стал говорить: «Мирзабай, ты — Бог», он так надо мной посмеялся, над моими лучшими чувствами. А тут этот, в очках, интеллигент, летит в Москву, в командировку, мне сообщает. Вот и живи после этого в терзаниях. И все это продолжалось, пока я однажды не увидел, как Мирзабай виноградину в пальцах катает во время бурного проявления эмоций. Машет руками, как бы спонтанно, а виноградинка цела остается. Это для меня был субъективный момент истины. И мне стало неважно, какое у него бараке и какое у него звание. Я этому человеку… я увидел. Если я когда-нибудь научусь этому, если вот этому я научусь, то мне крупно повезет. Восемнадцать лет с ним общаюсь, еще ни разу ни рискнул — боюсь, а потом думаю: ну, восемнадцать, ну, сто восемьдесят, ну, ладно (смеется) — боюсь! А что вы думаете? Разным вещам у него уже научился, а вот это проверить — боюсь. Знаю, какое устройство во мне срабатывает, на языке психологии все могу рассказать — почему боюсь, и все равно. Ну теперь я так говорю: не хочу я пробовать, вот не хочу.

Один друг мой говорит мне не так давно: «Ну вот, Игорь, ну почему так, вот тебя все любят, а у меня ну вечно какие-то неприятности?» Ну, не буду же я ему говорить, что он просто не научился у меня это делать. Это можно делать. Скажет: «Искусственно, неестественно». Я ему рассказал просто эпизод из своей жизни: поехал я с геологами в экспедицию. И вот мы причалили на лодках. И надо было все вещи затащить на косогор, в гору. Я таскал наравне со всеми. Поздно вечером вызывает меня к себе начальник партии, женщина, и говорит: «Игорь, вы знаете, мне сказали, что вы, — и так ищет слово, как бы помягче выразиться, как бы юношу не травмировать, — ну, в общем, сачок». Я стал красный, белый, опять красный, опять белый. Говорю: «За что»? — «Ну вот вещи со всеми таскали на косогор». Я говорю: «Я же наравне со всеми!» Она говорит: «И наравне с Валентином Николаевичем?» А Валентин Николаевич — старший геолог, ему было пятьдесят тогда шесть лет. И тут я покраснел окончательно, попросил прощения, и с тех пор я никогда не оглядывался, кто сколько делает. Я делал столько, сколько мог, на максимуме, и через месяц меня геологи простили, приняли в свои. Месяц они еще не могли забыть, как это я наравне со всеми таскал на косогор тяжести. Так и в жизни: если вы будете оглядываться и подсчитывать, кто сколько сделал по сравнению с вами… По максимуму, и не оглядываться. Тогда может что-то получиться.

Вот я сижу дома, здесь. Формально-то у меня работа, если не считать по пространству — один раз в день с вами встретиться. Валяйся на диване, езди на природу, дыши свежим воздухом. А я ничего не вижу, кроме своей квартиры и вот этого зальчика. Или я все рисую, рисую, рисую как сумасшедший. И люди приходят — с ними разговариваю, или рисую, или разговариваю и рисую одновременно. Что меня — заставляет кто-нибудь? Нет. Я уж давно мог лежать на диване и принимать подношения. Я просто знаю, что если я начну оглядываться: я, мол, столько потрудился, могу уже и отдохнуть, — все, конец мне, амба. И никаких указаний я не жду. Нет, бывает, случаются указания, но это не потому, что я сижу и жду указаний. Вон вчера, взяли, на полуслове, можно сказать, песню оборвали, сказали: хватит. Я аж вздрогнул. Да, давно меня так не останавливали. Думаю: да, увлекся, парень. Я имею в виду то, что показывал вам ночью.

Много хороших мудрых мыслей сокрыто в разных текстах. И у Будды, и у Магомета, и у Иисуса, и у пророков, и у мастеров. Но вычитать, вычитать это сложно. Бывает, пройдет несколько лет, и вдруг открывается: а, вот же там о чем! И это нормально. Пока сам не изменишься в эту сторону, конечно, нечем воспринять. Помните: «Как это у них, у ежиков?»

Вы хотя бы анализируете: а чего вас так тянет ко мне? За что вы деньги платите, на что вы время тратите? И слушаете, слушаете, смотрите? Себе самим-то ответили, или боитесь спрашивать себя на эту тему? А то иногда по вашему поведению воинственному мне кажется, что вы и не задумывались над этим. Поэтому у вас такие сложности иногда возникают. Я вот к Мастеру езжу, никогда у меня не было там какой-то агрессии или желания обидеться на него, например. Я знаю, чего я еду к нему, что во мне туда едет, какое место, мне там хорошо! А от вас иногда такие амбивалентные чувства… По-научному — амбивалентные, по-нормальному — противоречивые. Вы вдруг начинаете злиться на то, что вас ко мне тянет, но злитесь вы не на себя, а на меня. Я не соответствую вашим экспектациям, по-иностранному. По-русски — вашим ожиданиям. В чем проблема? А если соответствую — тогда в чем проблема? Ловите кайф, ловите миг удачи, пусть неудачник плачет, кляня отсутствие денег, которые не позволили ему сюда приехать. Ну он же знает, что я согласен с Гурджиевым: если человек не может решить простые жизненные проблемы, то какой духовностью он может заниматься? Не дорос еще. Так говорил Гурджиев.

«Если ты не можешь заработать денег, чтобы доехать до своего учителя, так что же ты можешь тогда вообще?» Медитируй, медитируй, и рассказывай всем, что ты на расстоянии все слышишь, видишь и ощущаешь. Доказать это ты, правда, не можешь, но если кто усомнится — очень обидишься. Это и будет: «Мамой клянусь».

Помните, Александр Михайлович рассказал замечательный анекдот: грузинская школа. «Сандро, расскажи теорему Пифагора». — «Квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов, учитель». — «Докажи». — «Мамой клянусь!»

Иногда люди не из нашего социально-психологического мира спрашивают: «Расскажи про Школу». Начинаете заученные слова повторять. Вам говорят: «Докажи!» Вы обижаетесь. Многие. Понимаете, обижаетесь на людей за что-то. Они вас просто спрашивают, искренне: объясни! Бе-ме-ме-бе. Верую, потому что не понимаю. Ну, веруй себе на здоровье, что ж ты к другим пристаешь со своей верой? Они не хотят так верить, они хотят по-другому верить: верю, потому что нравится, верю, потому что думаю, что понимаю, и так далее. Вариантов же много. Да, жизнь — вот она, видите, огорчает нас все время своим разнообразием. Только что-то настроишь, выстроишь логическую цепь, и вдруг — блям — да что такое, опять какой-то боковой вариант. Только я создал такой прекрасный мир, все у меня как часики работает, все на своих местах — а мне говорят: бросай! Ну, хорошо — будем бросать. Правда, бросание затянулось. Но как хороший актер я должен три раза выйти на поклон. Что же один раз-то? Столько играл, тридцать лет играл, по одному поклону за каждые десять лет. Немножко оваций. Зато у желающих появляется шанс, даже два шанса: один шанс — наконец-то от меня избавиться, а второй шанс — попробовать-таки пробраться к этому гаду, в логово империализма, и может быть, чему-нибудь научиться, наконец, кроме того, чтобы выполнять указания.