Легенды о призраках (сборник) - Коллектив авторов

– Не смейся, меня это пугает, – прошептала Мило. Моряк закрыл ей уши руками, как бы для того, чтобы заглушить звук его смеха, который по спирали забирался на вершину громкости и высоты тона. Потом у него изо рта и из ладоней пошла вода – вода вливалась в нее, морская соль очищала ее, ракушки и рыба, и песок, и кровь выплескивались из него прямо в ее уши, ее лоно, ее рот. Она отплевывалась и кашляла – он проталкивал сквозь нее море, и ее губы стали синими, как волны, волосы струились, как бурые водоросли, его пальцы оставляли на ее ребрах пурпурных актиний.

– Разве ты не рада, что я вернулся? Почему ты не поцелуешь меня? Неужели ты меня не любишь? – И он целовал ее снова и снова – мокрое, соленое чмоканье в темноте, аккомпанементом которому служил тихий плач Рафу, словно ненужная мебель, валявшейся в углу.

Нельзя любить мясо

Извергнутая мной рвотная масса сидела на полу, скрестив ноги, и дожидалась, когда ей подадут чай. Мило неподвижно лежала перед ним – лицо распухшее, изо рта струйкой вытекает вода.

– Твое имя Кабу. Акакабу, – медленно произнес он. Дитя узнало своего отца. – Меня зовут лейтенант?

– Нет. – Я вышел из тени тумбочки с американским телевизором и по-собачьи присел рядом. – Тебя зовут Габриэль Салас, но ты не он – не совсем он.

– Да, я знаю. Если бы я был Габриэлем Саласом, то и поныне находился бы в пустыне, и неподалеку мерцало бы море, и я бы видел вдалеке города, полные осмотрительных птиц.

– Ты – сон. Понимаешь?

– Чей сон?

– Твоей жены. Посмотри, что ты с ней сделал в ее сне.

Моряк-греза посмотрел на жену. Его лицо ничего не выражало.

– Я любил ее.

– Да.

– Я больше не люблю ее. Нельзя любить мясо.

– Это тебе решать.

– Что мне теперь делать, Акакабу?

– Это Рай Чистой Земли. Ты можешь начать с Праведной Мысли. И еще это Йокосука. Ты можешь начать с похорон твоей жены и возжигания в ее честь благовоний.

– Мне не нравится ни то ни другое. Вряд ли я буду это делать. Я голоден.

– Ты голоден, потому что это я изверг тебя, а я всегда голоден.

– Тогда я пойду в город. Будут есть то, что мне нравится.

– А что тебе нравится?

Лейтенант Габриэль Салас задумчиво склонил голову набок. Затем подобрал с пола офицерскую фуражку и надел ее:

– Павлины. Бабочки. Жженый сахар. Праведные Мысли.

С прямой и гордой спиной он вышел из дома и направил шаги к Синей улице.

Когда он ушел, Рафу выползла из угла, отталкиваясь створками от татами. По мере того как она ползла, рамы ее створок, сделанные из прекрасного темного дерева, обрели пальцы – их ногти ломались о плетеную траву, ее шелковые полотнища стали плечами, животом, сильной спиной. Она поднялась, раскрываясь в женщину, с длинными, расписанными тиграми, шелковыми руками на петлях, выдвинувшимися из ее прекрасного тела и заканчивающимися деликатными ладонями. Она преклонила колени перед утопленницей Мило.

– Спаси ее, – плакала моя Рафу. – Спаси ее из-за ее наготы, из-за того, как беззащитна она была передо мной, из-за того, как я любила ее меньшую грудь.

– Не получится, похитительница моего сердца. Я умею только поедать.

Потому что ты новая

Рай Чистой Земли существует внутри Йокосуки, словно волос, застрявший в гребне. Зубы города поднимаются высоко в небо и ничего не знают об ониксовых прядях, бьющихся у его основания. Естественно, безжалостная рука может очистить гребень от этих прядей. Они не будут сопротивляться.

Я и Рафу последовали за Габриэлем-грезой через Йокосука-Тюо и вдоль шоссе, через влажный, пахнущий илом туннель и вверх по заросшим террасам. Нам нетрудно было за ним следить – он был шумен и чужероден этому месту. Он поедал вишневые деревья, росшие по обочинам дороги, – открывал рот и заглатывал их целиком, как мог бы сделать я. Добравшись до города, он схватил одной рукой Павлина Верного Намерения, брызнувшего синим и зеленым, а другой – девушку, возвращавшуюся со свидания с американским солдатом на серой, разросшейся во все стороны военной базе. Он одновременно засунул их себе в рот, как две ножки золотистого цыпленка.

На Синей улице он ел шляпы, пояса, плиты для варки риса, керосиновые лампы, уличные фонари, дорогие итальянские туфли, Торговцев Совершенной Уравновешенностью, аквариумы, Проституток Чистого Разума, Мотоциклы Благочестивого Суждения. Рафу сморщила нос и хлопнула в ладоши.

– Неужели ты такой – с изнанки? – спросила она.

– С изнанки абсолютно все мы такие, – вздохнул я.

– Но я не такая!

– Это потому что ты новая. У тебя не было желудка в течение сотни лет. Ты еще только начинаешь познавать, как наполнять его. Ты еще не знаешь, что его никогда не наполнить.

Невдалеке впереди нас Габриэль-греза раскрыл пасть и проглотил автомат с напитками. Он испарился с музыкальным лязгом.

– Он всех нас съест?

– Да, – спокойно ответил я. – Он же сон; он не знает, что это не сон. Настоящий он находится сейчас где-то в невероятно жарком месте и грезит о своей мягкой, послушной жене, не названной как первая леди. Он поедает мир с помощью серого корабля и красивой фуражки. Сны более буквальны. Более откровенны.

– Почему ты не боишься?

– Потому что я знаю кое-что о Чистой Земле, чего он не знает. – Рафу обняла мою тапирью тушу своими руками-полотнищами и поцеловала меня прямо в горячее рыло. В ее руках я распустился в человека, чтобы соответствовать ей, чтобы ей было хорошо. Я так хотел, чтобы ей было хорошо.

По прекрасному золотому осколку

В Чистой Земле Йокосуки нет места более священного, чем розовые дворцы с залами патинко. Я должен был привести туда Рафу, чтобы помедитировать вместе в голубом сиянии электронных экранов и пьянящем сигарном дыму. Здесь бодхисаттвы с голыми, дрожащими в экстазе шеями, распростертые перед неумолимыми богинями удачи, практикуют Истинную Игру. Одного за другим лейтенант-греза съел их, лежащих ниц на потолке, – зеленокрылых серафимов Идеального Шанса. Он хватал их ртом за пальцы ног и всасывал в себя. Их крики заглушались звуком падения многочисленных серебряных шариков. Старые, ссохшиеся мужчины, поворачивавшие колеса сверкающих машин, даже не пошевелились – они не видят Чистой Земли, даже когда солнце поднимается над гаванью и дарит каждому обитателю Праведного Города по прекрасному золотому осколку. Он – сон; и я – сон; все мы сны, ослепленные неоновыми вывесками.

Габриэль засмеялся – это был густой, жирный звук, как будто он прополоскал горло. Зал взорвался крупными выигрышами. Богини, дающие и берущие назад по своему усмотрению, исчезли в его огромном, ненасытимом брюхе – больше они уже ничего не возьмут назад.

– Пожалуйста, – тихо сказала Рафу. Старики закричали от радости и, отталкивая друг друга, бросились к изумленному владельцу. Голос Рафу был едва слышен среди их криков, но Габриэль повернулся к ней – голодный, с алыми губами, измазанными тайной кровью. – Ты помнишь, – сказала Рафу, скользя по направлению к нему, – как Мило в возрасте шести лет сломала палец на ноге? Она пыталась догнать друзей, убегающих от нее в лесу позади ее дома. Он навсегда остался кривым, и в плохую погоду ты растирал его, чтобы он не болел. Ты помнишь, как сладко изгибалась ее талия? Ты помнишь вкус ее губ? Даже в дни болезни она пахла, как ребенок, – чистотой, невинностью, постоянством. Ты это помнишь?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});