Они принесли крылья в Арктику - Морозов Савва Тимофеевич

 — Пустите, ребята, мне на вахту надо… — слабо протестовал Михаил Михайлович, вращая воспаленными, больными глазами. Я дотронулся рукой до его I пылающего лба:

 — Лежи, лежи, найдется кому помочь Павлу…

Вода в ведре, натопленная из снега еще на старой стоянке, к счастью, не успела промерзнуть до дна. Я водрузил ведро на плитку, достал сгущенное молоко, сварил какао, нарезал сало, разложил галеты и шоколад. Наши начали завтракать.

Вошел Котов, присев на корточки, вполголоса обратился к Масленникову.

 — Давай думать, Виталий.

 — Думай не думай, Илья, — положение пиковое.

 — Ждать нужно. — Котов взъерошил волнистые серебрящиеся на висках волосы. — Ждать, пока толчея эта закончится…

 — Может, еще сойдутся трещины? — с надеждой сказал Масленников.

 — Погода больно нехороша… Кто на метеовахте сейчас?

 — Шерпаков.

Наблюдение за погодой несли по очереди наши штурманы. Вчера ветерок был слабый, то поднимался, то стихал. Сегодня с утра — полное безветрие. Но вот по стенкам палатки начала пробегать первая дрожь.

Котов глянул на часы:

 — Одиннадцать утра, а полундра началась около двух ночи… Как говорится, в приятных занятиях время проходит незаметно.

Он усмехнулся, допил какао, закурил:

 — Одиннадцать утра, воскресенье… Хорошо, ребята, сейчас в Москве…

Слова эти, произнесенные чуточку нараспев, в обычной котовской манере, перенесли меня в такой далекий, сейчас нереальный мир московского быта. Я представил себе подсохшие тротуары, ребятишек, играющих в классы. На улицах, наверное, уже стучат молотки, визжат пилы. На стены домов поднимаются тросами первомайские плакаты. Яркие пятна кумача расцветили площади. И воздух, конечно, теплый, весенний. И Москва-река, вздувшаяся, помутневшая после паводка, начинает, наверное, уже опадать в каменных своих берегах.

Стены палатки рвануло ветром раз, другой. Входная навесная дверь приподнялась. Миша Шерпаков просунул голову внутрь, крикнул:

 — Оторвало, уносит…

Один за другим мы выскочили наружу. От тяжелых облаков остались редкие клочья. В синем небе высоко светило холодное солнце. Я глянул в сторону недавней взлетной полосы и не поверил своим глазам. Там, где несколько минут назад было ледяное крошево и местами еще держались полоски ровного льда, теперь бурлила река. Да, именно бурлила река! Были явственно видны струи течения.

На противоположном «берегу реки» рядом с паковым полем еще виднелся крохотный ледяной обломок с воткнутым в него аэродромным флажком. Но вот исчез и этот обломок.

Государственный флаг, развевающийся над ледяным холмом совсем недавно, был строго напротив нашей новой стоянки. А сейчас он сдвинулся с места, поплыл куда-то влево. Нагромождения паковых льдов, ограничивавшие чистую воду, плыли, двигались. Значит, плыли куда-то и мы на своем ледяном островке.

 — Ну Виталий, — высокий Котов обнял за плечи приземистого Масленникова.

Тот развел руками.

 — Что же это творится, друзья? — вздохнул подошедший к пилотам Острекин. Достав из-под кухлянки фотоаппарат, он начал снимать бурлящий поток. Надо же запечатлеть столь редкостное зрелище для будущего научного отчета!

Ледяной холм с Государственным флагом уходил все дальше и дальше. Река ширилась на глазах. Вот флаг исчез за чертой горизонта.

Под мехом и шерстяным свитером я почувствовал спиной холодок. Но, оглянувшись по сторонам, тотчас успокоился. Очень уж оживленно выглядели все мои спутники. Сколь ни велика была опасность, все происходящее настолько захватывало, что про опасность просто забыли.

Кинооператор Фроленко, пристроив свой аппарат на самом краю ледяного обрывистого берега, снимал бурлящую реку. Но никакой кинематограф не мог поспеть за стремительным развитием событий.

На стрежне реки вынырнула круглая Голова, блестящая, черная.

 — Нерпа! — завопил кто-то радостно.

Флегматичный Пескарев проявил вдруг охотничью прыть. Мгновенно нырнув в палатку, он тотчас возвратился с карабином, припал на одно колено, выстрелил.

 — Злодеи вы, авиаторы! Нерпа на полюсе, это же сенсация в науке, а вы палить вздумали, — сказал с укоризной Гордиенко.

«В самом деле, — подумал я, вспоминая все прочитанное о природе Северного Ледовитого океана, — экспедиция Шмидта — Водопьянова опустилась на полюсе в конце мая, и тогда здесь были сплошные паковые поля без признаков разводий. Папанинцы во время дрейфа, находясь южнее полюса, видели птичку пуночку — единственного представителя животного мира. А мы на самом полюсе повстречали нерпу! Решительно нам повезло!»

Большой кусок льда бесшумно отломился от края пакового массива, с коротким всплеском поплыл по течению. Мы едва успели отпрянуть.

 — Вот что, Виталий, — обернулся Котов к Масленникову, — давай выгружаться. Приказываю: нарты, клипперботы, ручные рации — на лед. Каждому взять в заплечный мешок самое необходимое.

 — Есть, — круто повернулся Масленников, выслушав старшего в нашей группе командира.

Особых пояснений к распоряжению Котова не требовалось. Самолеты стояли между торосами. Рулить отсюда некуда. Поток продолжал бурлить, ширился. Того и гляди могут затонуть машины.

Молча, без обычных шуток возились мы в холодной, насквозь промороженной кабине, перекладывая личные вещи из чемоданов в рюкзаки. Выносили на лед ящики, пакеты с неприкосновенным запасом, тщательно упакованные клипперботы, лыжи.

Сбежав по трапу на лед, я оглянулся на самолет. Мощный воздушный корабль — летающий дом наш! Как сиротливо, жалко выглядел он сейчас, стиснутый ледяными скалами… Если смотреть снизу, спереди, зеленоватая машина очень напоминала огромную жабу, присевшую на задние лапы, готовую к прыжку… Отсюда не прыгнешь вверх, не взлетишь ввысь…

Пескарев и Шерпаков делали из веревок лямки, в которые нам, возможно, предстоит впрягаться по очереди. Масленников и Черноусов, распаковав лыжи, проверяли их крепления.

Застегивая на левом запястье ремешок ручного компаса, я пытался прикинуть расстояние, которое нам понадобится пройти по дрейфующим торошеным льдам до Второй базы экспедиции. Километров пятьсот, пожалуй, будет. Ведь пойдем-то не прямиком. Вспомнился дневник штурмана Алобанова с примечательным названием: «На юг, к Земле Франца-Иосифа!» Из четырнадцати человек, которые весной 1914 года покинули затертую льдами шхуну «Святая Анна», до островов дошли лишь двое.

Мои мрачные размышления прервал Кекушев. Появившись в дверях кабины с плоским желтым ящиком и складным мольбертом, принадлежащим Масленникову, он спросил:

 — Художество твое тоже грузить, командир?

 — Перестань дурить, Львович, — отмахнулся тот.

 — Зачем дурить? Я об искусстве думаю. Мировую картину напишешь, командир: «Бурлаки в Арктике»…

Все рассмеялись, и довольный Николай Львович унес мольберт и ящик с красками обратно в самолетную кабину.

Покончив с укладкой вещей и памятуя внушенное мне командиром правило «Беда бедой, а дело делом», я пошел в палатку готовить обед. Там было уютно, тепло. Михаил Михайлович Сомов храпел, едва показывая из спального мешка самый кончик носа. Острекин сидел рядом, держа руку на лбу спящего.

 — Вот не вовремя он заболел, — вздохнул Остре-кин.

 — Да, каково-то ему будет теперь идти пешком?

Михаил Емельянович улыбнулся спокойной и доброй улыбкой, сказал:

 — А я думаю, все-таки не придется нам шагать. Еще полетим, наверное. Кстати, который час?

И, глянув на часы, поднялся:

 — Моя вахта скоро. Пойду сменю Сенько, совсем закоченел небось.

По тому, как раскачивается купол палатки, можно было судить, что ветер усиливается. Что-то происходит сейчас там, за дрожащими полотняными стенками в таком холодном, неуютном ледяном мире? Но стремление к теплу оказалось сильнее любопытства, и я остался в палатке, терпеливо доварив до конца наш нехитрый обед: традиционные пельмени и какао.

К столу собрались все «масленниковцы». Пришел вроде в гости и Илья Спиридонович Котов.