ГРУ в Германии. Деятельность советской военной разведки до и во время объединения Германии - Юрий Пушкин

Когда я рассказал моим знакомым из группы связи КГБ о моем переводе, я услышал от одного из них интересное мнение: «А что же ты себе думал? Во — первых, ты часто бывал вместе с Черновым. Во — вторых, ты был последним, кто видел Чернова, и не доложил об этом своевременно!»

В конце концов, эта логичная цепь вела к тому, что, по мнению моих знакомых, перевод меня в полк радиоэлектронной разведки был вполне естественным делом. Но самое большое впечатление произвели на меня следующие слова в беседе с одним из моих теперь уже бывших коллег. Он сказал: «На твоем месте я был бы очень осторожен, иначе ты не останешься долго и в этом полку. В принципе, я бы на твоем месте сам бы ушел, так как тебя всегда теперь будут связывать с делом Чернова, а такие вещи, как ты знаешь, никогда не прощаются».

В общих чертах вся ситуация с точки зрения одного из моих тогдашних коллег выглядела так. До тех пор пока не было никаких однозначных доказательств того, что Чернов сбежал на Запад, ни его имя, ни его дело не появлялось в формулировках на перевод. Но люди, которых переводили в качестве наказания из‑за Чернова, получали все же в своих личных делах отметку, которая указывала на случай Чернова и делала их дальнейшее карьерное продвижение в ГРУ невозможным.

По мнению моего тогдашнего коллеги, то, что меня перевели не в Советский Союз, а в полк тактической разведки объяснялось, прежде всего, моими значительными профессиональными знаниями, а также вечной нехваткой переводчиков на оперативном и тактическом уровнях военной разведки.

Коллега из группы связи КГБ полагал также, что особый отдел с этой минуты сконцентрирует свое внимание на мне, и самая незначительная мелочь с моей стороны, хотя бы еще одна маленькая точка над «i», станет моей последней ошибкой. Тогда я не мог и представить себе, насколько он был прав. Но заботы и огорчения, связанные с моим переводом, очень быстро вытеснили из моих мыслей этот разговор.

Так как один из оперативных офицеров, некий подполковник Савин, в день моего прибытия в полк проводил встречу с одним из его неофициальных сотрудников в Дессау, ему приказали также привезти меня в Кёхштедт и представить командиру полка. Полк радиоэлектронной разведки в Кёхштедте, задача которого состояла в слежении и подслушивании за действиями военно — воздушных сил стран НАТО на территории старой территории ФРГ, сразу огорчил меня той гнетущей армейской атмосферой, которая ощущалась всюду в полку. Буквально за один день я превратился из референта, занимавшегося анализом «важных» разведывательных сведений, в одного из старших лейтенантов, которыми и так кишело в части. С другой стороны, мне нравилась возможность раствориться в массе.

Официально моя новая должность называлась «старший помощник начальника центрального командного пункта полка». Пока никто из моего нового начальства не оказывал на меня никакого давления, я не делал абсолютно ничего, чтобы ознакомиться с моим новым кругом задач. Единственная вещь, на которой сконцентрировалось мое внимание, была ожиданием положительного ответа на мое заявление на отпуск, которое я подал сразу после моего прибытия в полк. В конце концов, мое заявление утвердили, и я отправился в путь, поехав в Магдебург, откуда советские поезда везли исключительно военных и гражданских служащих Советской армии. В Магдебурге я мог несколько дней пожить у одного знакомого, так как он тоже был выпускником Военного института иностранных языков и служил тогда в штабе 3–й танковой армии.

Я сразу скажу, что в последний раз я был в отпуске в январе 1989 года. Поэтому второй отпуск, который я получил тогда в июле 1990 года, т. е. практически спустя полтора года, для меня был настоящим важным событием.

Когда я в первый день отпуска проснулся в квартире моего магдебургского знакомого, то почувствовал, что я могу, наконец, через полтора года, как минимум тридцать дней жить бесконтрольно. Я больше не должен был каждое утро появляться на полковом построении, не должен был больше питаться в офицерской столовой, не должен был больше прятаться от начальства, чтобы оно не нагрузило меня каким‑то поручением и т. д. Когда это все промелькнуло в моей голове, я понял, в каком напряжении я прожил эти последние месяцы. Я погрузился в особенное состояние, когда я автоматически отвергал любое действие, основывающееся на слове «должен». Я не мог заставить себя пойти на вокзал, чтобы, наконец, получить билет, или в визовом отделе поставить печать в моем служебном паспорте.

Я жил в сонном состоянии и снова и снова в мыслях возвращался к событиям последних месяцев. Прошло уже три или четыре дня моего отпуска, но я все еще не мог заставить себя сделать хоть что‑нибудь. Время от времени я принимал участие в различных вечеринках, которые устраивал мой знакомый. Когда я сегодня размышляю над этим, то объясняю мое тогдашнее состояние тем, что я, хоть и не мог постичь это, все же был в шоковом состоянии. Меня постоянно мучило чувство, что должно случиться еще что‑то. Сегодня я больше не могу понять, к сожалению, подоплеку этого чувства.

На одной из таких вечеринок с моим участием это чувство достигло, наконец, критической границы. Я знал только одно, я должен был освободиться от этого чувства. Как раз в тот вечером это и произошло. Сегодня я больше уже не могу сказать, что именно тогда привело к сильной вспышке ненависти, направленной против всего мира. Я думаю, это было настоящим истощением нервной системы. В тот момент я ненавидел всех — Чернова, Жердева, Кравцова и себя самого — и я вел соответствующие диалоги, преимущественно с самим собой. Все это так бы и осталось в области монологов, если бы в этой вечеринке не принимала участие одна женщина, которая показалась мне как‑то знакомой. Я неоднократно встречал ее на улице, и мы даже обменивались несколькими словами, когда здоровались, хоть я и не знал о ней больше ничего.

Тем вечером она продемонстрировала человечную озабоченность и глубокий интерес к диалогам, которые были больше предназначены для меня самого. Этот факт поощрил меня, и речь, которую я произносил, становилась все жестче. Я не мог предвидеть, что мое излияние чувств тем же вечером было дословно передано особому отделу, так как именно там служил супруг этой женщины. Вследствие этого стало возможным, что сотрудники особого отдела получили возможность убедиться в моей «полной политической неблагонадежности» и, исходя из этого, приступить к контрмерам против «потенциального предателя». Исполнение «ответных мер» было кратким и проводилось с хорошо испытанной режиссурой.

Утром после упомянутого вечера в дверь квартиры моего знакомого постучали. Когда я открыл дверь, то увидел двух крепких парней в форме десантников, которые после установления моих анкетных данных, попросили следовать за ними в штаб 3–й армии, которому подчинялся полк радиоэлектронной разведки. Единственная мысль, возникшая у меня в тот момент, была, что, возможно, я потребовался штабу для какого‑либо перевода. Я быстро оделся и сел в машину, на которой приехали оба. На мой вопрос, почему они оба сели вместе со мной на заднее сидение, они отреагировали с безмолвной усмешкой.

Когда мы прибыли в штаб армии, меня сразу препроводили в приемную начальника штаба армии. Спустя пятнадцать минут меня вызвали в кабинет, где я столкнулся с начальником особого отдела. С этого момента мои мысли потекли в совсем другом направлении. В ходе короткой беседы мне предъявили обвинение, составленное на основе собранных особым отделом «фактов». Ряд «преступлений», к которым причислили даже мои посещения кабачков и ресторанов и беседы с людьми за столом и классифицировали их как не санкционированные контакты, увенчивали показания женщины, которая так внимательно слушала меня на вечеринке. Сутью этих показаний были, очевидно, мои слова, что я поддерживаю Чернова и что, если он действительно сбежал на Запад, я бы на его месте сделал бы то же самое.

Еще в кабинете начальника штаба армии у меня забрали все мои личные документы. Все развитие ситуации забавляло меня так сильно, как будто у меня было чувство, что все происходящее касалось кого‑то другого, а не меня. «Такого не может быть», думал я. Все было как в кошмарном сне. В конце этого импровизированного «следствия» мне сообщили, что отныне мной будут заниматься не другие учреждения в Магдебурге, а люди из Москвы.

Когда я покинул кабинет, двое десантников, забравшие меня из дому, снова отвели меня к машине. Молодые люди сообщили мне, что отвезут меня в «гостиницу», где я должен буду провести ночь. Я попытался отказаться от предложения. Но оба объяснили мне, что это приказ и они ничего тут не могут поделать. В принципе, я настолько был занят событиями последних часов, что мне в тот момент было все равно, где мне ночевать. «Пусть так и будет», сказал я себе и попытался успокоиться. По дороге в «гостиницу» мне еще сказали, что на следующий день меня с сопровождением отправят в СССР, где следствие по моему делу должно было продолжиться.