Дневник пани Ганки (Дневник любви) - Доленга-Мостович Тадеуш

— Ты не узнаешь меня? — снова спросил он.

От страха и удивления у меня даже голос пропал. Руки у меня дрожали.

— Узнаю, — еле проговорила я.

— У меня мало времени, любимая. Я пришел забрать то, что ты вынула из сейфа. В другой раз, примерно через два или три дня, я позвоню тебе. Пакеты у тебя?

Я кивнула головой:

— Конечно.

Сердце мое стучало, как молот.

— Вот и хорошо, — сказал он. — Вот и прекрасно. Я тебе бесконечно благодарен. А теперь, Ганечка, поспеши, пожалуйста. И постарайся принести пакеты так, чтобы никто в доме не увидел. Это для меня очень важно. Где они у тебя?

— В спальне. В комоде.

— Ну, так поспеши.

Ноги мои подкашивались, голова шла кругом. Как назло, я не могла найти ключик от комода. Прошло почти пять минут, пока я вынула пакеты и вернулась в прихожую.

Он встретил меня чуть ли не с гневом.

— Что ты так долго делала? Сейчас же говори, что делала! Где у вас телефон?

Он больно сжал мою руку. Я была так потрясена, что не знала, как на это реагировать.

— Пусти меня, — прошептала я. — Я искала эти пакеты. Где-то делся ключ от комода.

— Где у вас телефон? — зашипел он, еще сильнее сжав мою руку.

— Тут рядом, в кабинете.

Он смотрел мне в глаза с яростью и ненавистью. Вид у него был ужасный. Сколько жестокости в этом человеке! Он грубо оттолкнул меня и зашел в кабинет. Только убедившись, что телефон действительно там, он несколько успокоился и стал вскрывать пакет. Вдруг у него вырвалось страшное проклятие, и он со злостью швырнул пакет на пол. По ковру рассыпались обрезки газет. Вне себя от ярости, он посмотрел на меня и произнес сквозь зубы:

— А все из-за тебя. Почему ты не пошла в банк в тот день, когда получила мое письмо? Они успели найти и подменить. Почему не пошла сразу?

Он двинулся ко мне, и я просто из страха соврала:

— Но я пошла. Сразу…

— Врешь! — почти крикнул он. — Ты пошла на другой день в одиннадцать. Я был дураком, что доверил тебе это дело!

Он пнул ногой разбросанные газеты и сказал:

— Впрочем, теперь уже все это не имеет значения. А теперь слушай: ты должна молчать, как могила. Если выдашь, что я здесь был, убью тебя без малейшего сожаления. Учти, что я умею держать свое слово, поняла?

— Поняла.

— Никому не скажешь?

— Никому.

Он погрозил мне кулаком и добавил:

— Запомни!

Потом повернулся и, даже не попрощавшись, вышел.

Трудно найти слова, чтобы рассказать, что со мной произошло. Знаю одно: я совершенно поверила первому ошеломляющему впечатлению. Ведь этот человек еще недавно был совсем другим. Вместе с внешностью он изменил и свой характер. Он, который умел одаривать меня самыми прекрасными ласковыми словами, сегодня разговаривал со мной, как со злейшим врагом. Смотрел на меня, как на бездушную отвратительную вещь. В те минуты я понимала только это. Меня охватил какой-то безграничный пронзительный стыд — стыд за поруганную честь, стыд за собственную доверчивость, стыд за то, что я могла верить этому человеку.

Он вел себя со мной, как с прислугой. Даже хуже.

С грохотом закрылась наружная дверь, и этот звук вернул меня к действительности. Не знаю, зачем я побежала в гостиную, не знаю, проснулась ли во мне жажда немедленной мести, или это был просто бессознательный порыв. Знаю только, что я отчетливо помнила наставления майора. Надо было подойти к окну и условленным способом приподнять занавеску. Правда, помнила я и то, что надзор за моими окнами, очевидно, давно уже прекращен. Я не видела на улице никого, кто следил бы за ними. Вместе со стремлением наказать Роберта, родилась и досада на майора. Почему за ним не следили? Вот теперь могли бы его схватить.

Еще никогда в жизни не испытывала я такого потрясения. Я чувствовала себя совершенно опустошенной, жестоко обиженной, униженной. Значит, он врал, что любит меня, подло меня обманывал! Он видел во мне лишь орудие для своих гнусных махинаций. И теперь я была счастлива, что хотя бы эта его махинация не удалась. Он заслужил это. Заслужил, чтобы его схватили.

«Что делать?» — думала я лихорадочно.

Я уже хотела бежать в кабинет, чтобы позвонить майору, но тут же осознала, что они все равно не успеют.

Именно в этот момент я увидела Роберта внизу. Он переходил улицу. Вдруг от толпы прохожих отделился приземистый дородный пан и направился к нему.

И тут произошло нечто страшное. Роберт молниеносным движением выхватил из кармана револьвер. Раздался выстрел, за ним второй и третий.

Прохожие панически бросились врассыпную. Теперь я увидела, что из машины, стоявшей поодаль, какой-то мужчина в коричневой шляпе тоже начал стрелять. Роберт метнулся в сторону и побежал к перекрестку. За ним гнались уже двое или трое мужчин. Они стреляли в него, а он то и дело оборачивался и отстреливался. Выстрелы звучали непрерывно, откуда-то издалека доносились свистки полицейских. Я открыла окно и высунулась наружу.

На углу Роберт, по всей видимости, увидел полицейских, бежавших ему наперерез, и на мгновение остановился. Этого было достаточно. Видимо, в него попало несколько пуль сразу, потому что он упал, как подкошенный. На снегу вокруг него быстро начало расплываться красное пятно крови.

Я вздрогнула и отошла от окна. Мне стало дурно. В глазах замелькали красные точки. Вся комната вокруг меня закачалась. Я еле дошла до дивана и упала без чувств.

Только через час меня нашла там прислуга. Накрывая на стол в столовой, Юзеф заметил, что из-под двери гостиной тянет холодом. Он догадался, что в гостиной открыто окно, и зашел туда. Все так испугались, что сейчас же побежали за врачом. Но пока пришел врач, горничная привела меня в чувство. Хуже всего было то, что я больше часа пролежала в выстуженной комнате, одетая в легкий халатик. Уж насморк будет наверняка. Вот только бы не присоединился еще и грипп. Я так не люблю болеть! Когда у меня насморк, я не могу показываться на людях, так как у меня сразу краснеет кончик носа.

К счастью, до возвращения Яцека я успела настолько прийти в себя, что убрала из кабинета обрезки газет, которые разбросал Роберт. Сразу же после этого я легла в постель.

Весь дом растревожен уличной стрельбой. У каждого свои сведения. К счастью, никто не связывает этого происшествия с посыльным, который был у меня. Да, впрочем, его видел только Юзеф. А так как Юзеф выбежал на улицу уже тогда, когда все закончилось, то я могу не бояться его длинного языка. Он утверждал, что на улице подстрелили мужчину, который хотел ограбить ювелирный магазин. Горничная уверяла, что это была какая-то любовная драма, потому что один пан стрелял в женщину, которая шла в обществе другого мужчины. Экономка слышала от очевидцев, что это было нападение на полицейского. А кухарка доказывала, что произошла обычная драка между пьяницами.

Следовательно, с этой стороны я могла быть спокойна. К тому же Яцек, придя домой обедать, не проявил большого интереса к этому случаю. Его встревожило лишь то, что я потеряла сознание, и он упрекал меня, что во время стрельбы я выглядывала в окно.

— Ведь ты могла поплатиться за свое любопытство серьезным увечьем, — сказал он.

Хорошо, что он должен был вернуться на какое-то заседание. Мне надо было побыть одной. Надо было собраться с мыслями и обдумать эти потрясающие события.

Постепенно я пришла к выводу, что в первое мгновение несправедливо осудила Роберта так строго. В конце концов, его поведение вполне понятно. Можно очень любить кого-то, но в минуту, когда человеку угрожает смерть, не совладать со своими чувствами и сказать что-то обидное или даже грубое. Когда пришел Роберт, я еще не осознавала толком положения, в котором он оказался. Подумать только: в грязной одежде посыльного, с приклеенной бородой и в парике бродить улицами и знать, что первый попавшийся прохожий может посягнуть на твою жизнь.

А тут еще его постигло такое разочарование. Он надеялся найти свои вещи, рисковал ради этого головой, а когда вскрыл пакет, увидел там жалкие обрезки газет. Надо быть ангелом, чтобы при таких обстоятельствах владеть собой.