Невидимые силы - Евгения Грановская

— Ты сделал мне предложение? — спросила она.

— Вроде того… — Платон слегка смутился. — Я понимаю, что все это должно было быть романтичнее. В ресторане, с цветами и кольцом…

Он замолчал. Она, с любопытством глядя на него, ждала продолжения.

— И все же это предложение, — сказал он тогда. — Я хочу прожить с тобой всю жизнь. Растить вместе с тобой наших детей. Нянчить внуков.

Ника улыбнулась.

— Далеко же ты загадываешь.

— Я люблю тебя, — повторил Платон. И осторожно, с величайшей нежностью погладил ее по щеке.

Ника засмеялась, наклонилась и легко поцеловала его в нос. А затем весело проговорила:

— Не дури. Ты же знаешь, я еще не выбрала — ты или Игорь.

— Но, Ника…

— Ника? — Она удивленно подняла брови. — Почему вы называете меня Никой, Платон Багратович?

Платон с изумлением вгляделся в лицо девушки, которую сжимал в объятиях, и понял, что это Настя Лаврова.

— Настя, я…

Он смутился и хотел разжать объятия, но не смог. Ему вдруг стало хорошо и радостно из-за того, что перед ним Настя, а не Ника. Но вдруг все закончилось. Девушка исчезла, испарилась, будто ее и не было, а кухня превратилась в тюремную камеру с черными стенами и тусклой лампочкой под высоким потолком, забранной железной решеткой.

— Узнаю друга Платона, — услышал он голос Келлера и обернулся.

Игорь сидел на железной койке и смотрел на Платона холодным, насмешливым взглядом.

— Хочешь угадаю, о чем ты сейчас думаешь? Ты думаешь, что я охочусь на нее и рано или поздно ее настигну, а ты ничем не сможешь ей помочь. Потому что ты валяешься на койке с простреленной грудью и вряд ли уже очухаешься. Верно?

— Как ты меня нашел?

— Почему ты думаешь, что это я тебя нашел? Быть может, это ты забрался в мою голову. А? Как тебе такой поворот?

— Мне плевать, кто из нас в чьей голове. Я хочу, чтобы ты оставил девочку в покое.

Келлер хмыкнул.

— Ей двадцать лет. Она молодая женщина. Нике было столько же, помнишь?

Платон облизнул пересохшие губы.

— Ника не имеет к этому никакого отношения, — сказал он дрогнувшим голосом.

Келлер, пристально на него глядя, медленно покачал головой.

— Ошибаешься, Платон. Девчонка отдаст свою жизнь за жизнь Ники. Впрочем, ты ведь и сам это знаешь, правда?

Платон сжал кулаки.

— Ты бредишь, — крикнул он.

Келлер усмехнулся и холодно возразил:

— Это ты всю жизнь бредишь. А я живу в реальном мире.

— Ты живешь в кошмарном сне, — ответил на это Платон. — Мир совсем не такой, каким тебе кажется.

На лице Келлера появилось разочарование.

— Опять собираешься морализаторствовать? — спросил он скучающим голосом. — Как пятнадцать лет назад? Кажется, тогда ты собирался меня прикончить.

— Я всего лишь исполнял свои обязанности, — сказал Платон.

— Вот как? Просто «выполнял обязанности»?

Платон и сам почувствовал некоторую фальшь в своих словах.

— Ты это заслужил, — сказал он. — Ты переступил черту. На твоей совести полтора десятка загубленных жизней. И ты за это заплатишь.

Келлер дернул щекой и небрежно проговорил:

— Вряд ли. Бюро уже не то. Я слышал, государство больше не хочет спонсировать вашу работу. И правильно. Зачем спонсировать бездельников, гоняющихся за тенями? Эксов не существует. Иллюзионисты, телеклоуны, мелкие мошенники. Кто угодно, только не эксы. Нас нет! Ни тебя, ни меня!

Келлер тихо засмеялся. Платон посмотрел на него исподлобья и вдруг попросил:

— Не трогай Настю. Пожалуйста.

Келлер оборвал смех и неприязненно скривился.

— Перестань, Платон. Тебе не идет роль просителя. И потом, ты не должен за нее переживать. У девчонки завидная миссия. Разве это не прекрасно — подарить жизнь другому существу? Разве не об этом мечтают все девушки земли?

Платон побледнел и, стиснув зубы, шагнул к своему собеседнику.

— Я не отдам ее тебе, — холодно и твердо произнес он.

Келлер хмыкнул.

— А я не буду тебя спрашивать, — заметил он. — Просто приду и возьму то, что мне нужно. Как делал всегда. И, кстати, откуда такое нежное отношение к этой девочке? — он внимательнее вгляделся в полные гнева глаза Платона и вдруг все понял. — Постой-ка… — с кривой ухмылкой проговорил Келлер. — Уж не влюбился ли ты в нее, а? Железный Платон влюбился! Ей-богу, смешно!

Платон стоял перед Келлером со сжатыми кулаками, устремив на него хмурый ненавидящий взгляд. Внезапно лицо Келлера тоже стало бледным и ненавидящим.

— Только вот что я тебе скажу, Платон, — отчетливо произнес он. — Ты понятия не имеешь, что такое любовь. Как многие стареющие мужики, ты принимаешь за нее одержимость молодостью. Но к любви эта одержимость не имеет никакого отношения.

— Не тебе анализировать мои чувства, — прорычал Платон.

— А почему бы нет? — поднял брови Келлер. — Я хорошо тебя знаю, Платоша. Кроме того, твои «чуйства» столкнулись с моими. Ты одержим юной студенткой, а я… Я все еще люблю Нику. Посмотрим, чья одержимость сильнее. Прощай.

Келлер исчез. Платон остался один в тюремной камере своего сознания.

Он вдруг подумал, что здесь, в этом великом НИГДЕ, заключена сейчас и Ника. Заключена уже больше двадцати лет — без всякой надежды когда-нибудь выбраться.

Но без надежды ли? Что, если она ждет, пока Келлер освободит ее? Что, если она знает, что Игорь не сдается и ищет способ прорубиться к ней и освободить ее?

«Но ведь это уже не Ника, — с горечью подумал Платон. — Двадцать лет заключения превратили ее во что-то другое. Во что-то похожее на Нику, но ею уже давно не являющееся».

Настя резко села в постели и открыла глаза, но тут же снова зажмурила их. В окно ярко бил солнечный свет. Из соседней комнаты донеслись громкие голоса.

Ей приснился странный сон. В этом сне она стояла за кухонным столом и нарезала овощи для салата. Рядом стоял Платон Багратович и открывал какой-то пакет. С майонезом? Да, кажется. Но неважно. Потом Платон Багратович подошел к ней, обнял ее и — поцеловал. И это было… это было волшебно.

Волшебно!

Настя улыбнулась, подняла руку к лицу и легонько провела кончиками пальцев по губам, которые, казалось, еще ощущали сладкую истому этого поцелуя.

Настя вспомнила лицо Платона — строгое, худощавое, чуть скуластое, лицо бесстрашного военного врача или средневекового рыцаря, отправившегося в безнадежный поход за Святым Граалем. И вдруг поняла, что скучает по нему.

Это было странно и удивительно. Ведь они виделись всего раз в жизни. И потом, Платон Багратович был намного старше ее. Лет на двадцать, наверное. Может, даже больше.

Из-за стены снова послышался шум голосов. Там явно о чем-то спорили. Настя откинула одеяло, поднялась с дивана и быстро натянула джинсы и футболку, которые приготовила для нее Машка.

Потом сунула ноги в тапочки и направилась в комнату, из которой все это время доносились голоса Маши и Мигеля. Судя по всему, разговор у них шел на повышенных тонах. По крайней мере, со стороны Маши.

Войдя в комнату, Настя услышала горестный Машкин возглас:

— Ты хоть понимаешь, что сломал его?

— Он оскорбил меня, — холодно и с достоинством отозвался Мигель.

— Что случилось? — спросила Настя, протирая кулаками сонные глаза.

Маша дунула на длинную прядку волос, упавшую ей на лицо, и гневно произнесла:

— Твой друг убил телевизор!

— Как убил?

Настя глянула на телевизор. Он был разрублен ровно пополам, и обе половины валялись на черной резной тумбе. Испанец тоже посмотрел на сломанный прибор и презрительно осведомился:

— Из какой страны явился этот нечестивец?

— Из «Электромаркета», — убитым голосом отозвалась Маша.

Мигель сдвинул брови.

— Судя по тому, каким невежей и негодяем был этот подлый телевизор, в «Электромаркете» творится полный беспредел.

Маша открыла было рот, но не нашлась, что сказать, и посмотрела на Настю. Та пожала плечами и, едва сдерживая улыбку, осведомилась у испанца:

— Мигель, неужели ты до сих пор не видел телевизора?

— Нет, — ответил тот.

— Они же у нас повсюду. В каждом доме. Люди смотрят по нему новости и сериалы.

— Я мало бывал в чужих домах, — спокойно и строго сказал Мигель. — А там, где я был, никто не смотрел телевизор.

— Это просто электронное устройство, — сказала Настя. — Вещь, сделанная человеческими руками.

Некоторое время Мигель молчал, а потом виновато покосился на Машу:

— Прости, я не подумал.

— Ладно, чего уж теперь, — удрученно вздохнула та. — Родители рассердятся, когда приедут из своей командировки, но я им навешаю лапши на уши. Если, конечно, сумею.

Испанец еще немного помолчал, а потом вздохнул:

— Вы, люди двадцать первого века, — удивительные создания. Вы не владеете магией, но изобретаете вещи, которые творят магию по вашему приказу.