Стеклянные тайны Симки Зуйка - Владислав Крапивин

Маме он ничего не сказал. Когда вызовут, тогда и узнает, а зачем ей расстраиваться раньше срока. Но маму не вызывали. Ни через день, ни через два, ни через неделю. Симка успокоился.

А Кочан значок принес. На следующее утро, как и велел директор.

– На!.. – и кинул Симке под ноги.

Симка не стал изображать слишком гордого, нагнулся и поднял. Только все же сказал при этом:

– Если бы разбил, я бы тебе морду своротил налево…

Кочан не ответил. Его лицо было припухшим, а движения осторожными. Клим Негов, когда Симка сел за парту, доверительно придвинулся и прошептал:

– Папаша его знаешь как лупит? Не ремнем, а резиновой скакалкой. Это в тыщу раз больнее. Не пробовал?

– Сам пробуй, если охота, – буркнул Симка, которому было стыдно слушать про такое. Он даже невесомые подзатыльники получал от мамы не чаще раза в год.

…А про всю эту историю со значком и драками мама все равно узнала. На родительском собрании в конце первой четверти. Пелагея Петровна (которой в общем-то было все равно перед пенсией и которая не помнила, кто прав, а кто виноват) сказала, что вот Стеклов устраивал безобразные драки и чуть не заработал пониженную оценку по поведению за четверть.

Вернувшись, мама взялась за Симку, и пришлось все рассказать. Мама только головой покачивала, а брат Игорь, который приехал в короткий отпуск, усадил Симку рядом на кровать.

– Конечно, ты молодец, что прочистил мозги этому подонку…

Симка вдруг вспомнил Нору Аркадьевну и хмыкнул:

– Это были адекватные меры.

– Ну да… Только вот что. Бывает, что человек, почуял силу и сперва тратит ее на войну за справедливость, а потом начинает применять для своей выгоды. Потому что видит: все его боятся, отпору не дадут…

Симка потерся щекой о рукав Игоревой куртки – казалось, что он нее пахнет охотничьим порохом и тайгой.

– Не, я не буду так.

– Вот и ладно…

Симка потерся опять и опять сказал:

– Я не буду…

Он и правда после всех этих скандалов не стал ни нахальнее, ни храбрее. Ни в какие драки не лез, по-прежнему опасался шпаны на улицах и побаивался засыпать без включенной лампы (хотя не признавался в этом и засыпал). И порой он вздрагивал от отвращения, вспоминая, как терзал Кочана в слепой ярости. Неужели только так, остервенелой силой, можно отстаивать правду?

Четвертый «Б» после осенних каникул соединили снова, в прежнем составе. Пришла из пединститута молодая и славная Ирина Матвеевна, с которой класс зажил душа в душу. Симка опять сидел вместе со Стасиком Юхановым.

Прозвище Зуёк осталось за Симкой на долгие годы. Но теперь оно опять стало не обидным (как при Кочане), а вполне нормальным и даже с налетом флотской лихости.

Кочана Симка видел с той поры только изредка, на переменах. Противно было смотреть на него, и все же Симке нравилось, что Кочан обходит его и в глаза не глядит. И значок свой Симка носил в школе безбоязненно. На лацкане все того же чешского пиджачка. Давно уже пришла слякотная осень, перепадал снег. Пришлось, конечно, влезть в старые школьные брюки, но пиджачок Симка надевал постоянно, хотя тот подходил к мешковатым и залатанным на коленях штанам не больше, чем «фрак дирижера дистрофичному медведю» (по словам Игоря). Все равно! Зато это была постоянная память о летнем путешествии!

Про Нору Аркадьевну Симка ничего не знал. В конце сентября она зашла попрощаться. Сказала, что уезжает в Воронеж к троюродной сестре (видимо, той, с которой встречалась в Ленинграде). Уезжает до весны, а может быть, и на более долгий срок, будет видно. Чмокнула в щеку маму, подержала на руках Андрюшку, погладила по голове Симку и ушла.

А в начале декабря на имя Серафима Стеклова пришел из Воронежа заказной пакет.

В пакете оказались листы с чем-то напечатанным на машинке и два письма в разных конвертах. На одном написано было «Симе», на другом – «Анне Серафимовне Стекловой».

Ну, Симка, понятно, сразу ухватил сшитые проволочными скобками листы. Вот это да! На них была поэма «Мик»!

Значит, тетя Нора ничего не забыла! Позаботилась, перепечатала со старой тетрадки африканскую сказку, которая так заворожила Симку в ленинградскую белую ночь. Симка глазами вцепился в первые строчки…

Сквозь голубую темноту,Неслышно от куста к кустуПереползая, словно змей,Среди трясин, среди камнейСвирепых воинов отрядИдет – по десятеро в ряд.Мех леопарда на плечах,Меч на боку, ружье в руках…

– Ох, Господи! Что же это… – сказала мама у Симки за спиной незнакомым голосом.

Он вздрогнул, обернулся, сразу учуяв беду:

– Что?!

– Вот. Посмотри… – Мама, глядя мимо Симки, протягивала развернутое письмо.

Твердым разборчивым почерком там было написано:

Уважаемая Анна Серафимовна!  

Вам пишет родственница Норы Аркадьевны Селяниной. Последние месяцы Нора Аркадьевна жила у нас в Воронеже. С прискорбием должна сообщить Вам, что неделю назад Нора Аркадьевна скончалась, у нее был рак горла.  

Незадолго до смерти Нора Аркадьевна просила, чтобы я, когда ее не станет, переслала прилагаемые бумаги и письмо Вашему сыну Серафиму. Теперь я это делаю и прошу принять мои соболезнования.

Вера Николаевна Гревская.

Симка с минуту одеревенело смотрел на письмо неизвестной Веры Николаевны Гревской. Потом непослушными пальцами взял со стола конверт с надписью «Симе».

Это было ее письмо.

Написанное, когда она была еще живая .

Сима, здравствуй!  

Та тетрадка оказалась в Воронеже, и я рада, что сумела сделать копию тебе в подарок. Перечитывай иногда и вспоминай ту удивительную ночь.  

Надеюсь, ты не забываешь наше путешествие?  

Вспоминай почаще маятник Фуко: он свидетельствует, что в мире есть законы, которые сильнее законов человеческих и самого вращения Земли. Они незыблемы. Пусть и совесть твоя будет такой же.  

«Мика» старайся не показывать посторонним – сам понимаешь почему. А в крайнем случае, если кто-то ненужный увидит и начнет расспрашивать, скажи, что это подарок от тетушки. Как ты понимаешь, мне уже ничего на свете не грозит.  

Вот и все.  

Обнимаю тебя.  

Тетя Нора.  

P.S. А плакать не надо. Ни в коем случае.

Симка не плакал. Мама плакала, а он нет. По крайней мере, при маме. Ночью – другое дело. Но и тогда – не сильно, не взахлеб. Просто он со слезами вспоминал все, что было . Маятник в соборе, парусники, мальчика на берегу и голос тети Норы, когда она читала «Мика». И руку ее – как она трогала его волосы (это была единственная ласка, которую тетя Нора позволяла в отношении Симки).

«Она уезжала прощаться с Москвой и Ленинградом, – понял Симка. – Она уже знала . А меня взяла, чтобы передать мне все это . Все, что любила…»

«Может, я напоминал ей брата, когда он был мальчиком, – подумал он еще. А потом: – Но и самого меня она тоже любила…»

А в голове все вертелась песенка:

Говорят, что назначена свадьба

Капитана бригантины Родриго,

И то, что горделивая невеста

Умна, богата, не мне чета.

Но только пускаюсь я в пляску

И кастаньеты мои стучат,

Вижу, как нежною лаской

Блестит Родриго влюбленный взгляд…

Казалось бы, какое отношение песенка эта имеет ко всему, что случилось. Но Симка вспоминал ее, и становилось легче. Чуть-чуть…

«Наверно, она теперь там же, где Луи, – думал Симка про тетю Нору. – Ну, не в войске Михаила Архистратига, но все равно в небесном царстве…» В те дни и ночи он изо всех сил верил, что это царство есть. Жаль только, что не было жаворонка, чтобы послать его в запредельные небеса…

Симке очень хотелось увидеть тетю Нору во сне, но он не увидел ни разу. А снилось только страшное: про собаку Лайку, которую два года назад запустили на орбиту в запаянном шаре (про это опять недавно вспоминали по радио). Снилось, что он сам эта собака. Симка просыпался с прыгающим сердцем и хватал губами воздух, спешил надышаться. Потом, чтобы успокоиться, вспоминал Мика и Луи.

Он часто перечитывал поэму. Обычно украдкой от мамы. Потому что мама, если видела эти листы, очень тревожилась и говорила, чтобы он не вздумал их никому показывать – она ведь тоже знала, кто такой Гумилев. Симка обещал, что не вздумает…

Один раз Симке приснился зверь с кошачьей головой. Он был не страшный, ростом с котенка и такой же ласковый. Так же мурлыкал. Только гладить его мешали торчащие между ушей колючие рожки…