Ограбление по-беларуски - Пилип Липень

Внутри тётиной комнаты было спокойно и буднично. Пёстрый в синих тонах диван, двустворчатый шкаф, пара стульев, таких же, как на кухне, пыльное окно с тюлевыми занавесками и закрытой форточкой, полосатая ковровая дорожка на полу. В углу возле окна стоял скромный журнальный столик, над ним висела бумажная репродукция пейзажа Левитана в деревянной рамочке. Лявон раскрыл шкаф и отразился в зеркале, висящем на одной из створок. На полках стояли пустые обувные коробки, с перекладины для одежды свисал пакетик со средством от моли.

Лявон устало сел на диван, оказавшийся сильно продавленным и бугристым. Сразу под синтетической, неприятной на ощупь обивкой неравномерно твердели пружины. «Забавно, — думал он. — Так значит, это правда? Женщин нет, и, может быть, не бывает вообще? Ни тётушек, ни хуторянок?» Тётю он так и не смог себе представить, сколько ни пытался, мать тем более. Хуторянку, о которой он мечтал каждый день, вдруг стало очень сложно представить. Звуков её голоса и смеха, так легко слышавшихся раньше, воспроизвести не удалось вообще. Осталось только воспоминание, что голос высок и нежно мелодичен. Закрыв глаза, Лявон долго, изо всех сил вызывал её образ, и она наконец явилась, но как бы вдалеке и в сумерках. Смотрела себе под ноги, не двигалась и не говорила ни слова. Ему казалось, что она бледнеет и отодвигается всё дальше. С тревогой и горечью он заснул.

Рано утром Лявон, дрожа и шатаясь от слабости, перешёл в свою комнату и забрался в постель, укрывшись одеялом и покрывалом. Весь день он не вставал, то засыпая, то ворочаясь в полудрёме. Он уже использовал все свои носовые платки, и они ссохшимися комками лежали на полу у кровати. Лявон забывался, а очнувшись, снова принимался размышлять. Например, о связи идеи женщины и идеи машины, или о тётушке, как он мог раньше считать, что она есть, или о том, почему им с Рыгором вдруг открылись вещи, ранее скрытые. Лявон пришёл к выводу, что самая вероятная причина прозрения — это простуда. Поглаживая рукой прохладную простыню на краю постели, он задавался вопросом, вернётся ли былое мироощущение после выздоровления, или оно потеряно насовсем?

Хотелось пить, но сил сходить на кухню не хватало. Лишь вечером он заставил себя подняться, и это ему удалось на удивление легко, казалось, что голова стала воздушным шариком, а тело — ниточкой. Он налил сока в стальную миску и несколько минут грел её на плите, опершись рукой на подоконник. Как раз в эти минуты горизонтальные полоски облаков на небе отразили свет вечернего солнца, окрасившись в розовый и нежно-сиреневый. Лявону захотелось на крышу, но он побоялся совершать подъём в таком состоянии. Пока он пил горячий сок, облака медленно погасли. Лявон вернулся в постель, взяв с собой вместо носового платка вафельное полотенце. «Сильное решение, достойное талантливого изобретателя!» — сказал он себе. Настроение поднялось, и от этого даже немного прояснилась голова, и стало легче дышать. А может наоборот — ему полегчало, и от этого поднялось настроение? Когда Лявон уже погружался в сон, в нём родилась ещё более свежая и смелая мысль: пора переселяться на крышу. Эта идея сделала его окончательно счастливым; засыпая, он улыбался.

На следующее утро Лявон почувствовал себя немного лучше. Глядя на лампу под потолком, он вспомнил своё вечернее счастье и то, что его вызвало: жизнь на крыше. Даже в свете обычной утренней трезвости и скептицизма вечерняя мысль совсем не показалась ему глупой. На крышу можно перенести диван, стулья и столик из тётиной комнаты и устроить над ними съёмный навес из какой-нибудь плёнки на случай дождя. Беспокоясь, как бы подъём сил не кончился, он решил начать переезд прямо сейчас.

Со стулом под мышкой Лявон поднялся на крышу, снова с необъяснимым опасением, что выхода туда больше нет. Но дверь по-прежнему была открытой, небо — чистым, и с прошлой недели ничего не изменилось. Лишь несколько сухих берёзовых листьев, занесённых сюда сильным ветром, напоминали о субботнем дожде. «Какой сегодня день? Кажется, среда». Поставив стул, Лявон прошёлся вокруг кирпичной кубической будки, из которого выходила дверь на крышу. Будка была чуть повыше человеческого роста и примерно такой же длины и ширины — отличное место для обустройства жилища! К стене будки можно поставить диван, и защищённая спина создаст ощущение спокойствия и уюта.

Не теряя времени, Лявон вернулся в квартиру. Порывшись в ящике с инструментами, стоящем в шкафу в прихожей, он нашёл там гаечные ключи и подступился к дивану. С перерывами на утирание соплей и чихи он открутил несколько гаек, скрепляющие составные части дивана между собой. Частей получилось пять: две боковинки, два матраса и основание с ножками. Разъединяя тяжёлые матрасы, он защемил себе палец кронштейнами и, чуть не плача от боли и накатившей слабости, без сил опустился на пол. Вся энергия уже растратилась, и Лявон даже не мог пошевелиться. Только спустя полчаса он смог добраться до ванной, смыть с рук чёрную смазку, покрывающую диванный механизм, и вернуться в постель.

К вечеру Лявон отлежался, и деятельное настроение опять посетило его. На этот раз он не захотел тратить с трудом накопившиеся силы на диван, а занялся исследованием. Он вылез из-под одеяла, включил музыку, взял в книжном шкафу пару журналов и, улёгшись поудобнее, начал листать их в поисках информации о женщинах. За последние дни, бессвязно, но много думая, он проникся сознанием важной и таинственной роли этой разновидности людей, поскольку в жизни каждого человека находилось для них место, пусть и иллюзорное. Даже он сам постоянно мечтал о встрече не с каким-нибудь парнем, а именно с хуторянкой, которая — он был твёрдо уверен — являлась девушкой, то есть молодой женщиной. Обосновать эту уверенность логически Лявон не мог, и ему хотелось разобраться, в чём конкретно заключается идея женщины, и чем женщина должна отличаться от обычного человека. Кроме одежды, длинных волос и высокого голоса, ему ничего не приходило в голову, но этого казалось слишком мало.

Лявон принялся за журналы. Раньше он не обращал особого внимания на иллюстрации с женщинами, но теперь рассматривал каждую жадно и пристально. Поскольку подборка журналов у Лявона была тематическая — «Наука и жизнь», «Популярная механика», «Наука и религия» — то в основном там попадались фотографии или рисунки мужских лиц. Иногда проскальзывала женщина-другая в белом лабораторном халате, в скафандре или в комбинезоне, но из таких изображений ничего нового для себя Лявон вынести не мог. Более мягкие черты лица, порой длинные волосы, вот и всё.

Перелистав несколько журналов, он откинулся на подушку и, бродя глазами по потолку, попытался самостоятельно сформулировать признаки женщины, хотя бы внешние. «Как мы вообще определяем при встрече, мужчина перед нами или женщина? Например, Рыгор — мужчина? Или Адам Василевич? Неужели идентификация сугубо лексическая: по имени и по обращению «он», а не «она»? Но если мы с человеком ещё не знакомы, как мы находим верное обращение? По тембру голоса? Но он может молчать. По мягкости лица? Это слишком расплывчатое понятие… По длине волос? Но если любой человек перестанет стричься, то волосы у него станут длинные. По одежде? Юбку или платье тоже может надеть любой. Тупик! Может, женщина — это дело самосознания? Человек решает быть женщиной, отпускает волосы, берёт себе новое имя, переодевается и старается говорить тонким голосом? Нет, не подходит, иначе такие случаи были бы известны. Ситуация в корне иная: в понедельник выяснилось, что ни я, ни Рыгор в жизни не видели ни одной женщины. Хотя нам казалось, что мы жили с ними рядом. Надо бы поговорить с Рыгором ещё раз, поподробнее, всё-таки он старше и женат, а женатость предполагает наличие жены, женщины». Лявон потряс головой, начиная запутываться в своих мыслях. «Стоп, он же не женат на самом деле! Никакой жены у него нет, как нету и тётушки у меня. И наверняка Рыгор ничего нового мне не скажет. Только ругани наслушаешься».

Подъём дивана на крышу Лявон совершил в четверг. Решив начать с самого громоздкого, он вытащил на лестничную площадку основание дивана, поставил его вертикально и затолкал в лифт, с трудом протиснувшись в кабину рядом с ним. Дверцы автоматически закрылись, и Лявон только тогда заметил, что стал не с той стороны и не может дотянуться до кнопок. Он провозился минут пять, пока смог повернуть основание, просунуть руку к пульту и на ощупь нажать кнопку девятого этажа. Обливаясь потом от слабости и отдыхая через каждые несколько ступенек, он дотащил свою ношу до последнего рубежа — короткой железной лесенки и ржавой дверцы, ведущей непосредственно на крышу. Этот этап оказался самым тяжёлым. Перетаскивать основание со ступеньки на ступеньку здесь не получалась, пришлось снова поставить его вертикально, наклонить так, чтобы оно попало одним концом в дверцу, выбраться на крышу, и оттуда тянуть его наверх. Но когда всё наконец получилось, Лявон ощутил себя настоящим героем. Спустившись на кухню, он разогрел сока и выпил его из любимого вечернего стакана.