Гана - Морнштайнова Алена

— Да-да, торговля — это его, — расплывчато отвечала Эльза, чтобы однажды, если понадобится, можно было сказать: «Я же всегда говорила, что это его лавка!»

Она никогда не призналась бы в этом вслух, но теперь жалела, что когда-то много лет назад уволила Урбанека. Если бы они тогда договорились, это избавило бы ее от множества хлопот. Может, и волосы бы у нее тогда так рано не поседели, и озабоченные морщины у переносицы не сделались такими глубокими. Наверное, она бы тогда смогла проводить больше времени со своими дочерями и успевала бы не только их чему-то учить, но и выслушивать, что им нравится, что беспокоит, чего ждут от жизни.

Эльза тяжело вздохнула. Что было, то прошло. Нет смысла понапрасну ворошить прошлое. Она всегда делала то, что считала нужным. И тогда, когда Эрвин так неожиданно оставил их одних, и теперь, когда договорилась с Урбанеком. Больше для сохранения семейного имущества она ничего сделать не могла. Ведь нужно еще позаботиться о дочерях.

Родители уговаривали ее послать их к Рудольфу в Англию, но тогда пришлось бы забрать раньше времени Розу из школы. До конца учебного года оставалось всего несколько месяцев. Должна же младшая дочь закончить среднюю школу, что из нее вырастет без образования? Не будет же эта заваруха длиться вечно. Рано или поздно все как-нибудь наладится. Так было всегда.

А без Ганиной помощи Эльза не могла обойтись. Гана часто заходила вместо нее к Лидушке Карасковой. Помогала ей с уборкой, готовила что-нибудь нехитрое, а иногда просто составляла больной компанию. Нет, девочки останутся там, где родились.

Адвокат Леви говорил, что брак с арийцем — неплохое решение. Роза, разумеется, для этого еще слишком юна, но Гана, видимо, только и мечтает о свадьбе. Она уже много месяцев собирает приданое и вздыхает так, что уши вянут. Пусть и выходит за своего солдата!

Вечером, когда Гана пошла навестить пани Караскову, а Роза корпела над сочинением, Эльза придвинула свой стул к креслу отца в гостиной, которая превратилась в спальню Бруно и Греты, и поделилась с родителями своими мыслями. Но ждать от них совета было напрасно. Отец Бруно покивал головой и в сотый раз повторил, что ей лучше уехать с девочками к Рудольфу в Англию. Мутти Грета тихонька молилась. Придется Эльзе решать самой.

Она вернулась на кухню, села напротив Розы и смотрела, как девочка сочиняет фразу за фразой. Гана вошла в квартиру в тот момент, когда Роза дописала последнее слово и победоносно закрыла тетрадь.

— Ганочка, — сказала Эльза и забрала у дочери сумку с кастрюлькой, в которой отправила Карасковым немного картофельного супа, — а почему бы этому твоему Ярославу не прийти к нам в воскресенье на обед?

Как сказать матери, что Гана и представления не имеет, где Ярослав? Чехословацкая армия после провозглашения протектората перестала существовать. Профессиональные военные по большей части отказывались от предложения вступить в германские правительственные войска и постепенно уходили из армии. Какое решение выбрал Ярослав, Гана могла только додумывать сама, но судя по тому, что после последней случайной встречи он пока не отзывался, видимо, в город еще не вернулся.

Гана решила написать Ярославу записку, чтобы он зашел к ней, когда вернется, и оставить у его родителей. Поскольку они с Ярославом скрывали свои отношения, она никогда еще не была в маленьком домике у реки и с его родителями не знакомилась.

Но теперь, когда мать сменила гнев на милость, все будет по-другому, думала Гана.

Им уже не нужно бояться, что кто-то их выдаст.

Она постучала в дверь одноэтажного домика и стала ждать, оглядываясь по сторонам. Река в последние дни поднялась, водой покрыло даже валуны, торчащие обычно над поверхностью, а голые деревья на берегу напоминали скелеты, протягивающие худые руки за куском хлеба. Холод и дымка тумана висели в воздухе и оседали капельками на всё кругом — на слякотную тропинку, замерзшую траву, стены домика в мокрых разводах и на Ганино зимнее пальто.

Гана снова постучала, на этот раз настойчивей, и не успела убрать руку, как дверь открылась. Гана сначала подумала, что навряд ли эта невысокая женщина в шерстяной безрукавке приходится матерью Ярославу. Она была такая хрупкая и крохотная.

— Чего изволите, девушка? — Женщина улыбнулась той же улыбкой, как ей улыбался Ярослав, и Гана вздохнула с облегчением.

— Добрый день, пани Горачкова. Меня зовут Гана Гелерова. Не могли бы вы передать от меня записку для Ярослава, когда он вернется домой? — Она вытащила из кармана конверт.

Пани Горачкова посмотрела на письмо, но не взяла.

— Так он уже дома, Ганочка. Сейчас его позову, и вы сами ему все передадите.

Она шагнула к двери справа и позвала:

— Ярек, к тебе гости.

Пани Горачкова улыбнулась Гане и скрылась в глубине дома.

Ярослав выглянул в коридор и похоже страшно удивился.

— Гана… — сказал он и поспешно закрыл за собой дверь. Гана улыбнулась, сунула письмо обратно в карман и украдкой осмотрела свои башмаки, как бы не занести грязь в прихожую. Но Ярослав не стал приглашать ее войти. Он снял с крючка в узком коридоре пальто, торопливо набросил его, даже не застегивая пуговицы, схватил Гану за локоть и потащил на улицу.

— Погоди, — вырывалась Гана. — Куда ты меня так тянешь? Ты что совсем не рад меня видеть?

Ярослав оглянулся и, убедившись, что из окон домика их не видно, остановился и отпустил Ганин локоть.

— Что ты тут делаешь?

— Я пришла пригласить тебя на обед. Мама зовет тебя на обед, понимаешь? — Она улыбнулась ему как непонятливому ребенку и махнула рукой назад, откуда он ее так старательно утащил. — Нам уже можно не прятаться. Мама сказала, что мы можем пожениться.

— Пожениться? — повторил Ярослав недоверчиво.

— Она даже сказала, что лучше бы свадьбу сыграть поскорее. — Гана поколебалась, стоит ли продолжать, чтобы Ярослав не подумал, что она хочет выйти за него по расчету. — Мол, даже хорошо, что ты не еврей.

У Ярослава вдруг сделался очень усталый вид.

— Ты ничего не понимаешь, да? — сказал он тихо.

— Что не понимаю?

— Что дело не в твоей матери.

Гана удивленно развела руками:

— А… — и снова опустила руки.

Он вздохнул:

— Дело в том, что ты еврейка.

Гана сделала глубокий вдох.

— Но мама как раз сказала, что, если мы поженимся…

— Мы не поженимся ровно потому, что ты еврейка. В каком мире ты живешь? Ты не заметила, в каком ты сейчас положении? Гитлер ненавидит евреев! Я говорил тебе, чтобы ты уезжала. А теперь меня в это не втягивай.

— Ты ничего такого не говорил.

— Но я тебя не отговаривал.

— Ты говорил, что женишься на мне, что обо мне позаботишься.

— Потому что я думал, что у тебя хватит ума убраться в Англию. У тебя и у твоей матери. Раньше я был для нее недостаточно хорош, а теперь вдруг гожусь. — Он огляделся по сторонам, будто боялся, что его кто-нибудь услышит. — Ты знаешь, какие в Германии законы против евреев? Если они начнут действовать и тут, а они начнут, вам несдобровать.

Гана зажала уши руками. Она больше не могла сдержать слез. Она поняла, почему они в последнее время так редко виделись. Почему их встречи были такими краткими, и в чем причина обеспокоенности, которую Ярослав постоянно сваливал на тяжелые времена. Наконец-то она признала то, что давно подозревала. Она Ярославу просто не нужна.

Гана повернулась и побежала прочь. В глубине души она надеялась, что он окликнет ее, обнимет и попросит прощения. Скажет, например, что она слишком сильно на него давила и напугала его. Но никто ее не позвал, а когда она обернулась на мосту, тропинка была пуста.

Она вытерла слезы, уперлась взглядом в тротуар, чтобы прохожие не заметили ее красных глаз и не гадали, что случилось, и поспешила домой. Прошла мимо писчебумажного магазина, где мама как раз обслуживала солдата в немецкой униформе, взбежала по лестнице и закрылась в комнате. Гана села на кровать и хотела выплакать свое унижение, разочарование и отчаяние.