Дом, который сумасшедший - Василий Лобов

Поднимая восстание, я призвал:

— Братцы счастливчики! Сегодня утром я добровольно сложил с себя корону! Теперь, братцы счастливчики, я — один из вас! Но мне кажется, и я не боюсь этого страшного слова, что мы все глубоко несчастные братцы! Мы несчастны потому, что всех нас лишили свободы! Мы должны быть свободными как птицы! Давайте возьмем в наши руки вот эти метлы и навсегда избавимся от несправедливости и несчастья! Нам нечего, братцы счастливчики, терять, кроме вот этих мётел!

Братцы счастливчики широко улыбнулись и промолчали. Я бросил в массы прокламацию:

— Я очень много думал умом, пока сидел в подполье. И мои мысли подсказали мне, что братцы в Нашем Доме готовы перегрызть друг другу все глотки, только чтобы получить новую корону. Братцы счастливчики, давайте возьмем метлы и навсегда сметем короны! Да здравствует свобода!

Братцы счастливчики улыбнулись еще шире, но опять промолчали. Тогда я бросил в массы братцев еще одну прокламацию:

— Да вы просто не знаете, чем вас кормят! Так называемый продукт переработки — это не что иное, как экскременты наших сумасшедших мыслеводителей! Вас кормят экскрементами, братцы счастливчики!

Братцы счастливчики улыбнулись так широко, как только могли, и хором ответили:

— Продукта переработки у нас хоть и не очень много, но на всех хватает, слава Самому Братцу Президенту!

А один из них добавил:

— И нам все равно, как что называется по-научному.

— Да ведь экскременты — это обыкновенное дерьмо! — крикнул я. — Вас кормят обыкновенным дерьмом, братцы счастливчики!

Тут самый старый из них, улыбаясь, сказал:

— Ты ври, но не завирайся; ври, но знай меру; ври, но не порочь; ври, но не вбивай клин; ври, но не подпевай; ври, но не подрывай основ Нашего замечательного Дома.

А тот, кто добавил первым, снова добавил:

— А если кто-то и называет продукт переработки обыкновенным дерьмом, то это только временно. Как хозяева Нашего Дома, вот призовем к порядку — враз называть перестанет.

У меня не было никакого опыта работы с прокламациями, и восстание явно срывалось. Оно, наверное, срывалось также потому, что на моей голове не было соответствующей авторитетной короны. Вот если бы я был Самим Братцем Президентом, тогда, конечно, восстание ни за что бы не сорвалось… А так оно срывалось… И я пожалел, что не стал Самим Братцем Президентом, поскольку, если бы все-таки стал, мог бы поднимать сколько угодно восстаний. Пожалев, я плюнул на асфальт, чтобы прибавить массам братцев счастливчиков работы, чтобы в этой работе они осознали, как безрадостен и тяжел их труд, и пошел к своей подпольной щелочке.

Я плюнул на асфальт и пошел к своей подпольной щелочке, поскольку поднимать на восстание таких непонятливых в своем непонятном несчастии счастливчиков мне больше ни капельки не хотелось. В нехотении поднимать восстание прошла ночь, прошло утро, прошел вечер, который прошел после того, как прошел день, прошла еще одна ночь и пришло воскресенье.

А по воскресеньям с десяти утра и до часу дня по всем улицам всех ярусов всего Нашего Дома, исключая разве что самые нижние, ходили марширующие марши колонны братцев-мыслеводимых, которые носили с собой знамена, портреты и транспаранты, при этом распевая наши славные домовые песни, славящие наших любимых братцев-мыслеводителей, мыслеводящих этими мыслеводимыми колоннами.

Я вылез из подполья окончательно. Вылез и остановился прямо посреди улицы. На меня неотвратимо надвигалась мыслеводимая колонна.

— На месте… стой… раз… два!.. — скомандовал возглавлявший колонну братец вожатый, когда нас разделял какой-нибудь десяток метров.

Колыхнувшись знаменами, портретами, транспарантами, на которых красовались гениальные мысли Самого Братца Президента: «Делу — конец венца!», «Делу — два конца» и прочие, колонна остановилась.

— С какого ты яруса, братец? — спросил меня вожатый. — Почему не в рядах? Почему без короны?

Я набрал полные легкие воздуха и возопил:

— Я вам не братец! Я — ЧЕЛОВЕК!

Колонна открыла рот и осуждающе ахнула.

Я снова набрал полные легкие воздуха и еще раз возопил:

— Я — ЧЕЛОВЕК! И плевал я на все ваши колонны, транспаранты, портреты и короны!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Братец дежурный ревизор нехотя оторвал свой недремлющий взгляд от лежавшего на столе иллюстрированного портретами и знаменами журнала «Портреты и знамена».

— Ну-с? — спросил он сопровождавшего меня братца вожатого.

— Вот этот братец, братец ревизор, разгуливал по нашему славному орденоносно-знаменосному ярусу без короны, хотя даже невооруженным знаниями Самого Братца Президента глазом видно, что он — не счастливчик.

— Да? Без короны? Забавно…

— Он кричал, что он не братец, а человек!

— Ясно, предельно все ясно. Ты, братец вожатый, можешь идти. Благодарю за службу!

— Служу Нашему Дому! — рявкнул вожатый и, громко щелкнув каблуками, покинул приемное отделение.

Братец дежурный ревизор вышел из-за стола, поковырял пальцем в зубах и лукаво спросил:

— Так. Значит, братец, тебе кажется, что ты не братец?

— Я — человек, — спокойно ответил я.

— Так. Забавно. На что еще жалуешься, братец человек? Что еще тебе кажется?

— Что я несчастлив.

— Да ну? Интересный случай.

— Что я несвободен.

— Ну да? Забавно. А что еще тебе кажется? Не кажется ли тебе, что ты не веришь в нашу святую веру о братстве в Великой Мечте? Может, тебе это кажется?

— Кажется, — сказал я.

— Вот так так! Так-так-так… Так, может, тебе кажется, что ты веришь в разваливающуюся Псевдовеликую Мечту разваливающегося Верха? Может, тебе это кажется?

— Мне кажется, что я уже вообще ни во что не верю.

— Вот так вот! Крайне, крайне интересный случай! И что же ты хочешь, как тебе кажется?

— Я хочу быть свободным и счастливым.

— Так-так-так… Свободным. Как что? Как тебе кажется?

— Как птица.

— Так — так-так-так! Значит, тебе кажется, что ты хочешь быть свободным, как иллюзия? Непредсказуемым, как иллюзия? Враждебным всем братцам, как иллюзия?

Братец дежурный ревизор схватился за корону руками и забегал по приемному отделению.

— Иллюзия! Ничто! Ноль! Тебе кажется, что тебя нет? Так, что ли, братец человек? А с кем же я тогда сейчас разговариваю, сам с собой, что ли? Или тебе кажется, что ты мне только кажешься?

— Кажусь, — охотно согласился я.

— Это что же, ты утверждаешь, что я сошел с ума? Так тебе, что ли, кажется? — Братец дежурный ревизор, обхвативший корону руками, забегал по приемному отделению с удвоенной скоростью.

— Мне кажется, что тебе кажется, что мне кажется!..

Я было решил, что его тут и хватит кондрашка от моего крайне интересного случая, но вдруг зазвонил телефон, братец дежурный ревизор поднял трубку и рявкнул:

— Так точно!

Потом скосил лицо на меня.

— Одну крошечную секундочку… Как твоя кличка, братец человек?

Я не ответил, а он продолжал рявкать в трубку:

— Молчит… Так точно!.. Ему кажется, что мне кажется. Так точно!.. Ярко выраженный птичий синдром! Крайне заразен… Так точно!

Братец дежурный ревизор положил трубку на место трубки, метнул в меня испепеляющий взгляд, который, однако, меня не испепелил, так как я плевал на испепеление, и нажал большую черную кнопку, встроенную в крышку стола. От нажатия взвыла сирена, замигали черные лампочки, в приемное отделение вбежали два братца ревизора в черных халатах.

— В Стационар, — приказал им братец дежурный ревизор, — в двадцать первую палату.

Двадцать первая палата находилась в левом крыле Стационара. В палате с покрашенными в клеточку стенами стояли одиннадцать застланных клетчатыми одеялами коек. Вокруг круглого, застланного клетчатой скатертью стола сидели десять братцев сумасшедших, одетых в клетчатые фраки.

Застыв на пороге двери, я с ужасом в уме и в глазах смотрел на их повернутые ко мне сумасшедшие лица.

Наконец один из них, тот, кто был старше всех возрастом, выдвинул из-под стола свободную клетчатую табуретку.

— Садись.

Я сел.

— За что они тебя к нам направили, человек?

Услышав обращенное ко мне обращение «человек», я тут же изгнал из себя весь ужас и совершенно спокойно ответил:

— Птичий синдром.

— Это хорошо, что птичий, — сказал самый старший. — У нас у всех тут птичий. О птицах мы как раз сейчас и говорим, вот послушай…

Он обвел всех ярким сумасшедшим… нет, свободолюбивым взглядом, от которого глаза у всех братцев сосиндромников в палате вспыхнули ярким свободолюбивым огнем, и провозгласил:

— Наши так называемые мыслеводители кормят людей экскрементами своей пищеварительной, но главное мыслительной деятельности! Это превращает вполне хронически здоровых человеческих обитателей Нашего Дома во вполне законченных идиотов, страдающих слабоумием вожделения новых корон, низких ярусов и персональных привилегий! Мы не желаем быть идиотами! Нам не нужна их вонючая Великая Мечта! Наш просвещенный глубокими знаниями разум сопротивляется! Долой их сумасшедший порядок! Мы хотим быть свободными как птицы! Да здравствует Движение Сопротивления!