Дикие лошади - Дик Френсис

«Прекрати снимать этот фильм или умрешь от ножа сегодня же».

О, восхитительно!

Судя по виду, послание было отпечатано на принтере, бумага офисная, совершенно безликая.

Появился О'Хара, желавший обсудить со мной пару деталей, и спросил, что случилось.

— Что это ты словно к земле прирос?

Я протянул ему записку.

— Мне и раньше случалось получать угрозы, — сказал я.

— Они приходили после того, как фильм шел в прокат. Но на это нам следует обратить внимание. — Он щелкнул ногтем по бумаге.

— Что ты предлагаешь?

— Если ты покинешь съемочную площадку, — прямо сказал О'Хара, — съемки автоматически прервутся. Это может дать нам время на то, чтобы поймать этого типа и засадить его за решетку.

— Мы не можем остановить съемки, — возразил я. — После статьи в «Барабанном бое» и ножа на Хите… еще крупица паники, и боссы совсем перетрусят и откажутся от фильма полностью и навсегда.

О'Хара подозревал, что это правда, но тем не менее встревоженно сказал:

— Это письмо не просто гласит, что ты умрешь, в нем говорится, что ты умрешь сегодня.

— Хм-м…

— Томас, нам не нужна твоя смерть.

— Мне пришло в голову, — сказал я, слегка улыбнувшись его прагматизму, — что тот, кто послал это требование, не хочет на самом деле убить меня, он хочет остановить съемки, не прибегая к крайним мерам. Если бы он — или, я полагаю, она — собирался остановить съемки фильма путем моей смерти, почему бы просто не сделать это? Зачем вступительная мелодрама? Нам просто следует не обращать на это внимание и заниматься своим делом.

— По крайней мере, я дам тебе телохранителя, как Нэшу.

В этот день Нэш был под присмотром даже не одного, а двух бодигардов, но я напомнил О'Харе, что эти двое были нам хорошо известны.

— А если ты наймешь незнакомца, то можешь наткнуться как раз на то, чего хочешь избежать, — сказал я. — В классических триллерах именно телохранитель убивает жертву. — Я очень надеялся, что высказанная мною ложь не окажется правдой. — Не думаю, что я в большой опасности, так что просто забудем об этом.

— Это будет трудно сделать. — Но при этом мое решение слегка успокоило его.

— Сохрани бумагу, — попросил я его, — и конверт тоже. — Я отдал ему конверт. — И давай займемся фильмом.

— Мне это все же не нравится.

Мне это тоже не особенно нравилось, но чтобы пообещать смерть, требуется немного умения или смелости, а чтобы исполнить это обещание, требуется и то, и другое.

Нож, предназначенный Нэшу, был бездарно потерян. Будем держаться за это. Забудем — ради Христа забудем — о ранах, нанесенных Доротее.

— Кто передал тебе письмо? — спросил О'Хара.

— Один из грузчиков. Я видел его то и дело тут и там, но не знаю его имени.

Не было времени, чтобы узнать имена не то шестидесяти, не то ста человек, занятых в работе над фильмом. Я не выучил даже клички лошадей — ни те, под которыми они были зарегистрированы, ни те, которыми называли их грумы, ни те, которые были придуманы для фильма. Я не знал ни имен жокеев, ни имен актеров, занятых в эпизодах. Я запоминал внешность: морды коней, лица жокеев, лица актеров; моя память всегда была в основном зрительной.

Некоторое время спустя я забыл о смертельной угрозе, слишком много было дел и без этого.

Как обычно бывает со сценами, в которых заняты две-три сотни человек, подготовка к заезду растянулась на целую вечность. Я говорил по рации, кажется, несколько столетий, проверяя состояние каждой из дальних секций, но наконец-то к полудню все вроде бы было готово. Грумы привели лошадей из конюшни, жокеи уселись на доставшихся им по жребию коней и направились к старту.

Я решил ехать на съемочном грузовичке вместе с Монкриффом, чтобы быть поближе к месту действий — и чтобы уберечь спину, малодушно и тайно осознавал я.

Эд, вооружившись громкоговорителем, объявил всему хантингдонскому столпотворению сделать соответствующие лица и приветствовать начало скачек. Комментарий вестись не будет; нам предстоит впоследствии записать его отдельно, тем не менее, подбадривал Эд, приветствуйте победителя.

Именно он выкрикнул: «Пошли!», эхо команды отразилось от трибун, и я обнаружил сквозь биение пульса в ушах, что молю неизвестное божество о том, чтобы все прошло хорошо.

Естественно, были и ошибки. Одну из взятых напрокат камер заело, а одну из тех, что были установлены на препятствиях, лошадь ударила копытом в объектив, но заезд начался чисто, и с самого начала стало ясно, что мои экс-коллеги играют честно.

Они видели меня на грузовике, когда все занимали позицию у старта, видели, как я пристраиваюсь на краешке крыши, чтобы поймать лучший вид. Иногда они махали, я считаю, чтобы подбодрить меня, и я махал в ответ, и они действительно вкладывали душу в этот заезд на всей его протяженности.

Сперва грузовик ехал помедленнее, так, что камера была едва в шести футах от головы ведущей лошади, затем мы ускорились, чтобы дать вид издали, потом замедлились опять, меняя угол съемки.

На втором круге две лошади из числа отставших упали. Я с тревогой оглянулся, но оба жокея поднялись на ноги, а лошади без седоков добавили не запланированный заранее аспект, который в конечном итоге заставит всю сцену выглядеть настоящей.

Остальные всадники снова сбились в кучу, огибая поворот, снова растянулись, преодолев последние два препятствия и вкладывая все силы в рывок к победе. Финиш прошел даже быстрее и теснее, чем вчера, но первыми линию пересекли безошибочно Синий, Зеленый и Желтый. Когда грузовик притормозил, я услышал, что толпа на трибунах вопит так, словно и вправду каждый поставил на этот заезд последнюю рубашку. Жокеи вложили в скачку столько неподдельного, истинного куража, что у меня пересохло во рту, я не мог дышать; я был так благодарен им, что не в состоянии был выразить это, я восторгался ими почти до слез.

Как было условлено, когда они трусцой отвели усталых лошадей обратно в загон, второй оператор Монкриффа продолжил снимать их. Я не мог войти в кадр и поблагодарить их, да и никакая благодарность не смогла бы выразить моих чувств.

— Ад и пламя! — воскликнул Монкрифф, давая водителю знак подъехать поближе к усталым наездникам. — И они этим зарабатывают на жизнь?

— Через день, по нескольку раз после полудня.

— Сумасшедшие.

— Ничего подобного, — ответил я.

Мы обрядили актера-жокея в цвета Синего и сняли, как он направлялся в загон для победителей, чтобы принять поздравления от толпы горожан и от «владельца» лошади. Мы должны были отснять это сейчас, пока кони еще тяжело дышали, роняли пену и возбужденно переступали ногами после скачки. Мы сняли Нэша, потрепавшего коня-победителя по шее. Мы отсняли, как актер-жокей расседлывал коня, на мой взгляд, несколько неловко. Мы сняли, как грумы накрывали попонами и уводили четырех лошадей, а потом мы сделали перерыв на ленч.

Нэш, сопровождаемый телохранителем, подписал целую гору автографов, в основном на программках, которые мы щедро раздавали.

О'Хара, вновь возникший рядом со мной, выдохнул мне в ухо:

— Доволен?

— А ты?

— Нэш и я смотрели скачки из ложи распорядителей. Нэш говорит, что эти три жокея, пришедшие первыми, скакали не только по велению долга.

— Так оно и есть.

— Он говорит, что это придаст фантастическую остроту победе его лошади над лошадью Сиббера.

— Это и сведет с ума Сиббера.

— Последняя капля?

— Почти. Сиббер не вынесет того, что его лучшая лошадь побеждена на таких важных скачках лошадью человека, которого он ненавидит.

— Когда я читал пересмотренный сценарий, я думал, что Говард преувеличил ненависть. Я не понимал, что скачки могут вызвать такую паранойю.

— Ненависть может разъесть душу до полного уничтожения.

— Возможно. Но, чтобы показать это, тебе были нужны особенные скачки… — На миг его голос прервался. — И я полагаю, что ты их получил, — закончил он, — как всегда, своим способом.

Я слегка улыбнулся.

— Пойдем поищем чего-нибудь поесть.

— Тебя ожидает ленч в ложе распорядителей, вместе с Нэшем и со мной. Ты осознаешь, что любой может подойти к тебе сзади прямо сейчас и воткнуть нож между ребер? Ты осознаешь, что вокруг нас сейчас слоняется по меньшей мере три сотни посторонних?

Я осознавал. Я пошел с ним, и ленч прошел спокойно и весело.

К тому времени, как мы вернулись на землю и к работе, один из помощников Эда нашел того грузчика, который принес письмо. Какой-то тип передал ему это письмо. Какой тип? Он обескураженно огляделся. Все типы были на своих местах. Грузчик не мог припомнить ни возраста, ни пола, ни одежды типа. Он был занят разгрузкой декораций для следующего дня.

— Дерьмо! — выругался О'Хара.

Еще один работник киногруппы подошел к нам, словно извиняясь, и подал мне визитку.