Город - Дэвид Бениофф

Ко мне направлялись трое с винтовками в руках — довольно целеустремленно. Форма вроде не гитлеровская. На ближайшем был маскхалат финского лыжника, и я сообразил, что это тот самый партизан, который сосал палец у мертвого немца, чтобы снять кольцо. Его тоже называли только по фамилии — Марков. В этот миг узнавания я любил его — и грубоватое обветренное лицо, и запавшие глаза, которые прошлой ночью показались мне глазами убийцы.

За ним быстро шагал Коля, и при виде его я расхохотался в голос. Мы познакомились в среду вечером, а до субботы он мне даже не нравился, сегодня же — в воскресенье — я чуть не плакал от счастья. Он жив! Каракулевую шапку он потерял где-то на бегу, светлые волосы падали ему на лоб, и он отбрасывал их рукой на ходу. Вот он повернулся к третьему и что-то сказал ему, ухмыльнувшись. Должно быть, сострил.

А этим третьим оказалась Вика. У нее шапка уцелела — Вика надвинула ее на самые брови, но даже издали я видел, как ее волчьи глаза из-под меха цепко осматривают местность. То, что сказал Коля, ее явно не развеселило. Похоже, она его даже не слушала. Каждые несколько шагов она оглядывалась: нет ли погони?

Сколько я бежал — двадцать минут? Десять? Казалось, очень долго, потому что охотничья сторожка представлялась мне чужим краденым воспоминанием. Подлинный ужас — убежденность, что сейчас твоя жизнь резко и больно прервется, — стирает из мозга все. Поэтому даже узнав Колю, Вику и Маркова, даже несмотря на то, что лиц прекраснее во всем Советском Союзе в тот миг не было, я не мог ни позвать этих людей, ни помахать им. Тень под низкими разлапистыми ветвями была моим схроном. Покуда я под деревом, ничего плохого со мною не будет. Меня и немцы не нашли. И я здесь не видел, как кому-то оторвало челюсть, не видел, что от лица человеческого остались одни глаза, а ниже — кровавая клякса, как на полу у живодера. Я не мог поманить Колю, хоть за эти четыре дня он и стал мне лучшим другом.

Но, может быть, я шевельнулся, поежился — что-то, видимо, зашуршало или щелкнуло, и Вика мигом развернулась в мою сторону. Ее винтовка уже упиралась прикладом в плечо, а на меня смотрело дуло. И даже тогда я не сумел сказать ничего внятного, чтобы спасти себе жизнь. Мог бы ее имя крикнуть. Любую фразу по-русски.

Сидел я в тени, под заснеженными ветками, но Вика чудом меня узнала. И не нажала на спуск.

— Дружок твой, — сказала она Коле. — Может, ранен?

Коля подбежал ко мне, раздвинул ветки, схватил меня за отвороты шинели и принялся телепать мое тело туда и сюда. Видимо, искал входные пулевые отверстия.

— Задело?

Я потряс головой.

— Тогда пошли. — Он поднял меня на ноги. — Они совсем близко.

— Поздно, — сказала Вика. Они с Марковым зашли к нам в укромную низинку, и девушка повела стволом винтовки выше по склону.

На гребне нарисовались немцы в белых куртках. До них было меньше двухсот метров — с автоматами на изготовку они осторожно продвигались цепью, опасаясь засады. Сначала на снегу появилось лишь несколько солдат, но из-за гребня возникали все новые и новые, и вскоре уже весь склон кишел людьми, охотившимися на нас.

Из кармана маскхалата Марков вытащил полевой бинокль. Осмотрел наступавших немцев.

— Вторая пехотная бригада СС, — прошептал он, передавая бинокли Вике. — Видишь?

Девушка кивнула, а от бинокля отмахнулась. Между шеренгами солдат плелись поникшие фигуры. Перемазанные грязью красноармейцы шли рядом с ошеломленными гражданскими — кто в чем, кто что успел набросить на себя, когда в деревню ворвались немцы. Некоторые бедняги шли в одних рубашках — ни пальто, ни варежек, ни шапок. Они шлепали по мокрому снегу, не поднимая голов, не говоря ни слова. Шли прямо на нас.

— Похоже, целая рота, — произнес Марков, засовывая бинокль обратно и беря винтовку на изготовку. — Вот стоило золотишко прикарманить…

Вика жестом остановила его:

— Не терпится мучеником стать?

Партизан глянул на нее, уже целясь в ближайшего фашиста.

— Пехоту бить, — сказала Вика, — это игрушки. Нам нужны айнзацы.

Марков насупился и сбросил с плеча ее руку — словно к нему на улице пристала ненормальная, денег просит.

— Не нам выбирать. Я вижу только автоматчиков.

— Айнзацгруппа А придана Второй пехотной. Сам знаешь. Абендрот где-то рядом.

Мы с Колей переглянулись. Вчера ночью мы услышали эту фамилию впервые, а сейчас каждый слог ее вселял ужас. У меня из головы не шла эта незнакомая Зоя — как она корчится на полу рядом со своей отпиленной ногой. Самого Абендрота я представить себе не мог — девушки его не описали, — но мысленно видел его руки: все в крови, а ногти ухоженные, безупречные. Эти руки откладывали пилу на половицы сельского домика.

— Да все уже, — сказал Марков. — Некуда бежать.

— А я и не говорю «бежать». У них тут больше сотни пленных. Смешаемся с ними…

— Совсем опизденела, дурища? Думаешь, если выйдешь к ним, подняв руки, они дадут тебе сдаться?

— А мы и не будем сдаваться. — Вика пригнула ветку, привстала на цыпочки и вбила винтовку покрепче между веткой и стволом. Потом опустилась на землю, стряхнула снег с перчаток и кивнула Маркову, чтоб и тот спрятал свою. — Смешаемся с пленными и дождемся нужного момента. Этих баранов они уже обыскали. У тебя же тоже пистолет есть? Давай быстрее, прячь винтовку.

— Могут еще раз обыскать.

— Не могут.

До ближайших немцев оставалось меньше сотни метров. Маскировочные капюшоны туго натянуты на головы. Марков не сводил с них глаз: розовые лица — отличные мишени для искусного снайпера.

— К ночи они половину пленных поубивают.

— Значит, мы будем в другой половине.

Коля улыбнулся и кивнул — ему замысел понравился. Такой смехотворный план он и сам мог бы разработать. Я совсем не удивился, что он доволен.

— Стоит попробовать, — прошептал он. — Если примкнем к остальным, шанс есть. А если нас заметят — ну что, вот тогда и устроим перестрелку. Хороший план.

— Говно, а не план, — проворчал Марков. — А как мы туда попадем, чтоб не заметили?

— Гранаты остались? — спросила Вика.

Марков уставился на нее. Похоже, по лицу его били неоднократно: нос — как у боксера, половины нижних зубов недостает. Наконец он покачал головой, примотал винтовку за ремень к ветке у ствола и вгляделся в наступающую колонну.

— Ну и хитрая же ты мандавошка.

— Снимай маскировку, — скомандовала Вика. — Похож на лыжника. Выделяешься.

Марков быстро расстегнул маскхалат, сел на снег и стащил его через ноги. Под низом на нем были подбитый охотничий жилет, свитера в несколько слоев и рабочие брезентовые штаны, заляпанные краской. Из подсумка он извлек «колотушку» развернул и ввинтил капсюль-детонатор.

— Надо момент рассчитать, — сказал он.

Мы сбились плотнее вокруг елового ствола, ежились и затаились. Мы почти не дышали. До первых немецких солдат оставалось метров двадцать.

Посоветоваться со мной никто не удосужился — да и с чего бы? Я рта не отрывал, ничего не предложил. После сторожки я вообще ни слова никому не сказал, и уже было поздно.

Варианты мне не нравились. Последняя перестрелка перед смертью — может, это и хорошо для такого закаленного партизана, как Марков, но я к самоубийству не готов. Выдать себя за пленного — здесь явная ошибка в расчете. Сколько нынче пленные вообще живут? Если бы спросили меня, я бы предложил либо бежать дальше — хоть и сам не знал, сколько еще пробегу, — либо залезть на дерево и переждать, пока немцы не пройдут внизу. Спрятаться в ветвях — эта мысль все больше привлекала меня: первые автоматчики уже миновали нас, не заметив.

Когда мимо ели поплелись первые шеренги пленных, Вика кивнула Маркову. Тот поглубже вдохнул, подошел к самому краю тени от дерева и швырнул гранату как можно дальше.

Я не разглядел, заметили немцы, что у них над головами летит граната, или нет. Во всяком случае, никто не закричал, не предупредил остальных. Граната глухо стукнулась о землю метрах в тридцати от нас. На секунду я решил, что не взорвется, — но она рванула. Да так, что на нас посыпался снег с ветвей.

Все, кто шел с ротой — и автоматчики, и пленные, — присели или в панике бросились в снег, глядя влево, где в воздух выстрелил огромный гейзер грязи и снега. Мы выскользнули из-под дерева и, незамеченные, двинулись к группке замурзанных русских, пока немецкие офицеры орали свои приказы и распоряжения. Все они вглядывались в окружавшие леса через бинокли — искали снайперов. До пленных земляков оставалось немного — пятнадцать метров, четырнадцать, тринадцать… мы ступали мягко; подавляя в себе позыв кинуться вперед очертя голову. Немцам показалось, что в дальних кустах что-то движется; они закричали, показывая пальцами, солдаты попадали наземь, готовясь открыть огонь.

Пока они осознавали, что слева неприятеля нет, мы проникли в группу пленных справа. Несколько человек нас заметили. Но не выдали — ни приветствием, ничем. Похоже, вообще не очень удивились, что к их рядам прибилось четверо новеньких; все пленники — что солдаты, что гражданские — были так подавлены, что, вероятно, считали, будто это нормально — выйти из леса и втайне сдаться врагу. Женщин в этой группе не было — только мужчины: от мальчишек с выбитыми зубами и замерзшими соплями под носом до согбенных стариков с седой многодневной щетиной. Вика надвинула кроличью шапку еще ниже; в бесформенной своей экипировке она вполне могла сойти за подростка, на нее лишний раз даже никто не глянул.