Избранное - Роже Вайян

— За Жана я не пойду.

Они молча повернули к дому. Возле старой липы, укрывавшей в своей тени колодец, старик Амабль остановился, решив довести до конца откровенный разговор с племянницей.

— А ведь покойная-то жена Жана держала лавку…

— Вот оно что! — ответила Пьеретта. — Я и не знала. Лет пять ничего о них не слышала.

— Да, лавку держала, — повторил старик. — Скобяным товаром они торговали в Сент-Мари.

— Так вот почему у него такой прекрасный мотоцикл. На жалованье железнодорожника не очень-то разойдешься…

— В прошлом году в декабре, — продолжал старик, — моей старухе операцию делали, так мне пришлось волов продать, чтобы заплатить докторам. А Жан нынче весной продал лавку своей жены и дал мне взаймы двести тысяч франков, я на эти деньги купил новую упряжку волов. Жан с меня взял закладную на нашу землю.

— Он берет с тебя деньги за работу, когда приезжает пособить?

— Нет, не берет. Ведь он свое собственное добро бережет. Если еще недели две не будет дождей, нечего и думать сена на продажу накосить, для своих коров и то не хватит. А если сена не продадим, значит, нечем будет даже проценты по закладной заплатить. Жан понимает, что когда-нибудь он нас прижмет.

Они снова пошли по дороге, и, когда были уже около дома, Амабль сказал:

— Ты подумай, поразмысли. От тебя зависит, чтобы все хозяйство перешло к твоему сыну, а не к Жану.

Пьеретта отрицательно покачала головой.

— Может, ты боишься?.. — спросил Амабль.

Пьеретта вопросительно поглядела на него.

— Боишься, вдруг с тобой что случится и Жан в третий раз женится. Конечно, бывает так. Может, у него дети пойдут… Так я уж все обдумал. По завещанию все отпишу твоему сыну, а вам, значит, чтобы доход только шел.

Пьеретта опять покачала головой.

— Нет, — сказала она, — не выйду я за вашего толстого Жана.

Дядя заглянул ей в лицо.

— Неужто пойдешь за голодранца макаронщика?

Глаза у Пьеретты загорелись гневом.

— Он такой же рабочий, как и я, — сказала она.

Жан был уроженцем Юры и, как все его земляки, искусно вырезал ножом из дерева забавные игрушки. Роже не отходил от него. Когда Пьеретта, вернувшись с прогулки, вошла в кухню, она застала их за работой: Жан мастерил колесо с лопастями, которое предполагалось установить на ручейке, чтобы оно приводило в действие миниатюрную лесопилку.

— Ну, теперь пойдем к ручью, испробуем, как наша машина действует, сказал Жан.

— Идем, идем скорее! — закричал малыш.

— А ты не пойдешь с нами? — спросил Жан Пьеретту.

Очевидно, все было предусмотрено заранее.

— Нет, мне не хочется, — ответила Пьеретта.

— Ну что ж ты, Жан? Пойдем скорей! — молил маленький Роже.

— А может, останешься, сыночек, побудешь немножко с мамой? — спросила Пьеретта.

— Не знаю… — уныло протянул Роже, которому было гораздо веселее с Жаном, чем с матерью.

— Да иди уж, иди, — сказала Пьеретта.

Жан отправился с мальчуганом к ручью, но почти тотчас же Роже побежал за Пьереттой.

— Пойдем с нами, мамочка, — сказал он с умильной рожицей. — Мне так хочется, чтобы и ты пошла…

Было совершенно ясно, что его подослал Жан. Пьеретта притянула малыша и, стиснув в объятиях, расцеловала его. Потом подтолкнула к двери.

— Ступай играть, — сказала она.

Бомаск куда-то исчез. Старуха Адель повела Раймонду Миньо в заброшенный сад церковного дома, где можно было нарвать роз. Пьеретта кивнула Миньо: «Посиди, мол, здесь» — ей не хотелось оставаться с дядей с глазу на глаз. Миньо принялся читать старые номера «Французского охотника». Эме Амабль молчал, погрузившись в свои мысли. Так прошел целый час. Пьеретту обуревали самые разноречивые чувства. Чтобы успокоиться, она взялась за вышиванье, к которому не притрагивалась с тех пор, как вышла замуж.

Бомаск тем временем дошел до церковной площади, где находилось две пивных, одна против другой: в одной было пусто, в другой четверо молодых парней играли в карты. Парни поздоровались с Бомаском — в окрестных деревнях все знали сборщика молока, — но не пригласили его к своему столику. Он сел у окна, украшенного каким-то чахлым вьющимся растением, захиревшим оттого, что его ни разу не пересаживали в свежую землю.

Старуха хозяйка подошла к столику.

— Так вы, значит, с Пьереттой пришли из Клюзо? — спросила она итальянца.

— Мадам Амабль показала мне, как можно пройти кратчайшим путем, через горы.

— Поди устали. По кручам карабкаться не то что на грузовичке ездить.

— Ну понятно, — ответил Бомаск.

— Ничего. В приятной компании время незаметно идет, — заметила хозяйка и хитрым взглядом посмотрела на итальянца.

— Мы отправились целым отрядом, но остальные на подъеме сдали.

— Бедняжка Пьеретта, нелегко ей живется! — продолжала хозяйка.

— Да, на фабрике работниц не кормят сосисками, а то растолстеют да обленятся.

— Ха-ха-ха, — рассмеялась старуха. — Вот уж шутник, право. Всегда что-нибудь выдумает. А только Пьеретте не век бедовать… У дяди-то, кроме нее, нету родни, он, верно, ей все и оставит.

— Я уж этого не увижу, — сказал Бомаск, — собираюсь в скором времени на родину вернуться.

— У вас там, может, семья есть? — спросила хозяйка.

— Какая ни на есть, у каждого есть, — ответил Бомаск. (Он узнал это выражение недавно, когда писал диктовку с Пьереттой.)

— И жена есть?

— И даже не одна.

— Ха-ха-ха! С вами по-серьезному, а вы все смеетесь. Может, и детки есть?

— Я вижу, вы любите.

— Что люблю?

— А это самое занятие.

— Какое занятие?

— Деточек делать.

Хозяйка закатилась смехом и долго не могла уняться.

— Куда мне, небось не молоденькая, — сказала она.

Красавчик посмотрел на нее, лукаво прищурив глаз.

— А вы тряхните стариной, глядишь, и помолодеете.

Старуха смеялась от души. Красавчик отпустил еще несколько шуточек и, расплатившись, вышел.

Он не спеша поднимался к Верхним выселкам. В огородах стеной стояли сорняки, заглушая овощи; стволы плодовых деревьев были покрыты мхом и лишайником, перезрелые вишни гнили на веточках. Он хорошо знал: здесь, на этой лесной прогалине, сады умирали от нехватки рабочих рук, а рук этих не было потому, что крестьянский труд уже не мог прокормить человека; но сам-то Бомаск был из такой страны, где рабочим рукам не хватает земли и где приходится крепко стеречь огороды и сады, так много кругом голодных ртов, и оттого все это запустение было для него особенно неприятно. Навстречу ему попалась компания молодых парней, они шли молча: ни смеха, ни песен, ни шуток. Никогда еще Бомаск не чувствовал себя таким чужаком во Франции… «Вот даже с Пьереттой… — думал он. — Ничего понять нельзя!..» Он вдруг страстно затосковал по родине.

Когда он проходил по Верхним выселкам, над его головой отворилось окно.

— Здравствуй, Красавчик!

Он поднял глаза и увидел Эрнестину с аккуратно уложенными кудряшками и в праздничном наряде — в белой шелковой блузке и красной безрукавке.

— Здравствуй, — ответил он.

— А у меня как раз кофе варится, — сказала Эрнестина. — Может, зайдешь?

Он вошел в ворота, в которые каждое утро въезжал на грузовичке, собирая молоко. Эрнестина выбежала на крылечко встретить его. В кухне никого не было.

— Что, разве мужа дома нет?

— Нынче у него на фабрике дежурство.

Он сел на скамью. Совсем близко от него Эрнестина варила на плите кофе, по капельке подливая кипятку в кофейник. Как очаровательна молодая миловидная женщина, когда она деловито хозяйничает на кухне. Она снует туда-сюда, быстрыми уверенными движениями берет то одно, то другое из знакомой до мелочей утвари; платье ее колышется, шелестит, задевая за ножки столов и шкафы, особенно трогательно шуршат шерстяные платья. Мужчина сидит, смотрит и думает, что стоит ему слово сказать, и это ласковое существо, что хлопочет сейчас ради него, скользнет к нему в объятия, но он молчит, он длит сладость ожидания. Красавчик обычно был чувствителен к такого рода незатейливым утехам. Но сейчас его мысли были далеко.

— Так ты, значит, теперь с Пьереттой гуляешь? — спросила Эрнестина.

— Что ты глупости говоришь!

— Я сама видела, как вы с горы спускались.

— Ну и что тут такого? Пьеретта Амабль — хороший товарищ.

Эрнестина подала на стол кофе и села на скамью рядом с гостем. Он молча выпил чашку, потом подошел к окну и, облокотившись на подоконник, стал смотреть на обвитые плющом развалины и миссионерский крест. Во дворе шел яростный петушиный бой. Два петуха, взлетая одновременно вверх, наносили друг другу бешеные удары и клювом и шпорами; в воздухе кружилось облако пыли и выщипанные перья; потом противники падали камнем на землю один против другого, подстерегали, хитрили, старались выклевать друг другу глаза. К окну подошла Эрнестина и облокотилась на подоконник рядом с Красавчиком. Вдруг один из петухов оставил поле боя, но удалялся он не спеша, степенным шагом, пытаясь сохранить достоинство.