Сословная структура постсоветской России - Симон Кордонский

Эта видимая социальная безместность отечественных ученых лишь внешнее проявление их межеумочного статуса. Ведь социальные ученые либо интеллигентные лица свободных профессий, обслуживающие разного рода государственные служения, либо замшелые бюджетники, озабоченные «распилом» средств, выделенных государством на развитие образования, науки, культуры и СМИ. Сами идеология, культура и наука в сословно-государственном единстве представляют собой в основном лишь формы сословности, а не продуктивные деятельности.

Члены сословий ученых и деятелей культуры за редкими исключениями являются бюджетниками, отстаивающими свои претензии на получение ресурсов для осуществления научной и другой деятельности. На саму профильную деятельность получение нового знания, создание культурных ценностей у них, как правило, не хватает ресурсов, о чем они только и говорят. Реальные достижения и результаты в науке и культуре возникают, как правило, не благодаря сословно-государственной системе, а вопреки ней. Свидетельством этого могут служить многочисленные воспоминания «выдающихся советских ученых и деятелей культуры», в которых описывается, как их начальники, по привычкам и манере поведения смахивающие на самодуров-феодалов, мешали им работать.

Основной формой деятельности в гуманитарной сфере в сословном мироустройстве является цитирование признанных и тривиальных результатов. Именно поэтому обязательными для обществоведов в СССР были ссылки на труды классиков марксизма-ленинизма, а основным критерием качества научной работы было соответствие базовым мифам. Точно так же для современных российских обществоведов обязательными стали знание английского языка, цитирование «классиков мировой науки», ссылки на свежие иностранные публикации и вершина творческих достижений публикации за рубежом и участие в международных научных мероприятиях[61]. Причиной неприятия производящей деятельности в идеологической, культурной и научной сферах, с моей точки зрения, является то, что в результате продуктивной деятельности возникают новые не поделенные знания — ресурсы. Процесс их раздела «распила» настолько жесток и конфликтен, что гораздо проще и безопаснее осваивать уже имеющиеся «классические» концептуальные ресурсы или привлекать импортированные знания, чем исследовать собственную реальность. Новые, полученные в результате эмпирических исследований, знания чаще всего отторгаются, если не удается вписать их в уже существующие схемы «распила» обществоведческих ресурсов: в систему институтов, кафедр, учебных курсов и специальностей. Если в результате творчества возникают новые ресурсы и они ценны сточки зрения сословного строительства, для их распределения, как правило, приходится формировать новый сословный слой, институализировать новую для системы деятельность научно-исследовательский институт, вуз, кафедру, вводить новые специальности как форму сословного учета. Но в этом случае общий эффект от создания нового ресурса оказывается минимальным, так как расход других ресурсов на институализацию нового ресурса обычно превышает возможное расширение ресурсной базы. Именно поэтому, с моей точки зрения, СССР был невосприимчив к инновациям, и «внедрение достижений науки и техники», как и научное, идеологическое и художественное творчество, представляло собой нетривиальную задачу, решавшуюся чаще всего путем импорта идей, технологий и изделий, а в области культуры и искусства импортом результатов творчества людей, в той или иной форме эмигрировавших из страны, но сохранивших отечественную культурную идентификацию. Такой путь не предполагает изменения привычной схемы «распила» ресурсов. И сегодня сословные политики, формируя идеологическую «повестку дня», ссылаются в основном на эмигрантов и диссидентов-отсидентов Ивана Ильина, Солоневича, Солженицына или на другие, менее известные публичные фигуры с такой же фактурой, как на источник идей, концепций, интерпретаций и самое главное социальных фактов.

В области эмпирических знаний о стране уже много лет существует парадоксальная ситуация: с одной стороны, вся жизнь определялась и определяется постановлениями партии и правительства, указами президентов и другими нормативными актами. С другой стороны, мало какие из властных директив исполняются, и страна живет по-своему, часто вопреки официальной политике. Страна известна, причем настолько, что кажется, что нечего изучать, кроме нормативных актов и хода их исполнения. Но она и неизвестна, причем настолько, что даже сформулировать задачи исследований невозможно нет необходимых понятий.

Научная, технологическая и идеологическая зависимость от разного рода импорта стала уже общим местом, и о ее преодолении рассуждают по меньшей мере четыре поколения руководителей страны. Эти рассуждения сопровождают, как правило, изложение планов строительства очередного светлого будущего. Однако пока еще никто не пытался выяснить причины неудач предыдущих практиков сословного строительства и сословных мифотворцев, если причинами не считать обвинения уже отставленных власть имущих в предательстве, пьянстве, болезни и пр. Прежде чем что-то снова строить, надо бы понять причины неудач предыдущих поколений строителей светлого будущего, понять, что же мешает нашим «плохим танцорам» реформаторам. Кроме того, надо бы определиться с тем, что такое «ресурсы», о необходимости наращивания которых не говорит сегодня только ленивый, а также с тем, что представляет собой «государственное служение», о котором практически не говорят ни исследователи, ни сами служивые.

Насколько мне известно, политологи, социологи и экономисты не обращают свое обремененное импортными стереотипами исследовательское внимание на эти столь значимые в нашей стране феномены, предпочитая персонифицировать причины неудач или объяснять их тем, что очередные строители светлого будущего использовали неадекватную импортную теорию.

Теории «прогрессивного» общественного устройства с их стратификациями заимствовались и двести, и сто, и двадцать лет назад. Сегодня в терминах этих теорий вопрос о социальной структуре нашего общества социологами решается просто: постулируется, что она у нас классовая (или сословно-классовая), и ищутся индикаторы классового расслоения или профессиональной дифференциации. При этом предполагается, вопреки очевидности, что социальные группы нашего общества формируются сами по себе, без участия государства. Даже профессиональная дифференциация исследуется этими учеными так, как будто бы она возникает естественным рыночным путем в отношениях между спросом на квалифицированный труд и предложением, а не в результате внешнего управления институтами образования, ориентированными в первую очередь на сословную социализацию. Заимствованные методы и техники исследования не предполагают существования таких очевидно «рукотворных» групп, поэтому в результате исследований в лучшем случае возникает знание о некотором подобии отечественных и зарубежных социальных структур, но отнюдь не научное знание об отечественном социальном расслоении. Непрекращающиеся попытки понять (с негодными средствами), как устроено наше общество, мотивируются тем, что при видимой вопреки множеству попыток реконструкции бесструктурности социального устройства социальная структура в стране формируется, однако ее тип не ясен ни политикам, ни ее исследователям, мировоззрение которых определяется импортными стереотипами. Строители демократии и капитализма, как и строители «новой империи», сходны в том, что на дух не принимают того, что в стране уже есть. Они ориентированы на будущее и надеются, что в результате их усилий возникнет общество потребления: высший, средний и низший классы, интересы которых интегрируются в политических институтах представительной власти. Или сформируется жесткая сословная структура, в которой единый российский народ будет противостоять своим врагам сионистам, радикальным мусульманам, агентам влияния геополитических противников и пр.

Сейчас прогрессисты разного рода, ориентированные на создание классовой структуры, занимают практически все усыхающее со становлением сословной системы «публичное пространство». Гораздо менее известны другие строители светлого будущего традиционалисты, которые обосновывают необходимость возврата к сословной структуре, характерной, по их мнению, для имперской России. Так, Александр Елисеев пишет: «Партийная система возникла в свое время как альтернатива системе сословий. Партия стала некоторой лабораторией, в которой представители разных сословий создавали усредненный и смешанный человеческий тип. Этот тип можно назвать буржуазным, хотя он весьма далеко ушел от „третьего сословия“, существующего в традиционном обществе. Средневековые предприниматели все-таки представляли собой самобытный культурный тип. Однако буржуа устремились к социальной гегемонии и попытались перестроить все другие сословия, сделав их похожими на себя. В результате получился некий коктейль, в котором основным компонентом была буржуазность, но при этом она оказалась разбавленной другими социальными компонентами. Партия как раз и является тем сосудом, в котором образовывался коктейль новой и новейшей буржуазности.