Частная жизнь Гитлера, Геббельса, Муссолини - К Енко

"По словам шефа, нет ничего тяжелее того, чтобы снова завоевать авторитет и известность, утерянные ранее; об этом говорит его собственный горький опыт. Ему потребовалось целых четыре года, чтобы восстановить уважение и доверие к себе, утерянные по легкомыслию в 1938 году. Все же, несмотря ни на что, он убежден, что добьется своих целей и что его звезда взойдет высоко и засияет в самом зените".

Говоря об "утерянном авторитете", Геббельс, несомненно, имел в виду "дело Бааровой", едва не погубившее всю его карьеру. Тем не менее, несмотря на полученный тяжелый урок, он не отказался от своих амурных похождений и не упускал возможности развлечься в полные тревог и забот военные годы. Об этом говорит история, тоже рассказанная Земмлером в июне 1944 года.

"Вчера мне пришлось узнать об одном смешном происшествии, случившемся в Ланке, в загородном доме министра. В последние два дня Геббельс жил в маленьком бревенчатом домике, расположенном среди леса, в 800 метрах от главных построек. Нам он сказал, что желает побыть в тишине и одиночестве и разрешает беспокоить его только в случае срочной необходимости, предупреждая об этом по телефону. Обед ему приносил слуга, возвращавшийся потом в главный корпус. Госпожа Геббельс находилась на лечении в санатории "Белый олень" в Дрездене, а дети - в имении Шваненвердер.

Немногочисленные посетители, прибывавшие к министру, попадали сначала на проходную, откуда их провожали через заграждения. Но однажды вечером, где-то около одиннадцати, дежурный заметил на лесной дороге велосипедистку, уже заехавшую на охраняемую территорию. Это была очень красивая молодая женщина; когда часовой её задержал, она самым решительным образом отказалась назвать и свое имя, и причину появления во владениях министра. Тем не менее дежурный не стал ей грубить и как галантный кавалер провел через темный лес, помогая вести велосипед. Он собирался препроводить гостью к дежурному адъютанту, находившемуся в главном здании, как вдруг заметил недалеко от себя, примерно в 20 метрах, ещё одного нарушителя, прятавшегося за темными елями. Часовой не медля навел на него автомат и закричал: "Стой! Руки вверх!" - как и положено по уставу, но тут же едва не выронил оружие от испуга, узнав в незнакомце, выходящем из-за деревьев, самого рейхсминистра; тот засмеялся и сказал ему: "Пиф-паф!"

Геббельс извинился перед незнакомкой за недоразумение, и часовой понял, что министр поджидал красотку в лесу, чтобы её встретить.

Солдат побрел к проходной, а парочка двинулась в сторону лесного домика, где жил Геббельс.

Ясно, что Геббельс заранее договорился о встрече с молодой киноартисткой (которая, между прочим, и теперь, после войны, известна как очень красивая женщина и, к тому же, уважаемый деятель искусства). Чтобы избежать сплетен, он не предупредил о её прибытии ни секретаря, ни адъютанта, ни тем более обслуживающий персонал. По той же причине таинственная незнакомка прибыла не на автомобиле, который пришлось бы проводить через проходную и посты, а приехала на велосипеде по ровной лесной дороге".

Армии союзников продвигались все дальше по территории Германии, и все больше немцев теряли веру в военное искусство и дар предвидения Гитлера. Только Геббельс продолжал возвеличивать своего героя и прославлять "эру Гитлера", заслуги которого будут оценены, когда минуют испытания войны. Поразительно, но он славил фюрера с ещё большим жаром и размахом, чем прежде.

К тому времени, когда прозвучала последняя речь Геббельса, поздравившего фюрера с пятидесятишестилетием, главный нацистский пропагандист уже оставил все надежды на заключение почетного мира. Поражение стало неизбежным; русские стояли у ворот Берлина, и всего через две недели фюрер, а вслед за ним и Геббельс вместе со всей своей семьей совершили самоубийство. Третий рейх рухнул, но неуемный сочинитель хвалебных речей продолжал до самого конца повторять штампованные фразы, как испорченная граммофонная пластинка. В его речах фюрер так и остался "человеком столетия", до конца прошедшим свой путь и увидевшим "не гибель нации, а счастливое начало беспримерного золотого века германизма".

В последний раз, перед лицом надвигавшегося краха, прозвучали клятвы в "верности заветам Нибелунгов" и нерушимом единстве фюрера и народа: "Мы чувствуем его в себе и рядом с собой. Пусть Бог даст ему силы и здоровье и защитит его от опасностей; остальное сделаем мы сами. Несчастья не раздавили, а закалили нас. Германия полна веры, она празднует последний триумф, презирая опасность! Нация не покинет своего вождя, и вождь не оставит свой народ. Это и есть победа!.. Сегодня, в дни страданий, мы просим для фюрера того же, что и в прежние добрые времена - чтобы он всегда оставался с нами!"

Геббельс уже расстался с надеждой на победу, но в его сознании мерцала мысль о последнем утешении: войти в историю как героическая фигура, как верный рыцарь своего фюрера. На одном из последних встреч с сотрудниками своего министерства он призвал их "исполнять свои обязанности до конца" "Через сто лет, - провозгласил он, - будут поставлены прекрасные картины о страшных днях, которые мы переживаем, и мы вновь оживем в них! Разве вы не хотите сыграть свою почетную роль, чтобы стать героями такого фильма? Я верю: это будет достойное и возвышенное зрелище, ради которого стоит вытерпеть страдания. Держитесь же, чтобы через столетие, увидев вас на экране, публика не встретила вас насмешками и свистом!"

Таковы последние отчаянные пожелания "постановщика пышных церемоний", увидевшего, что его роль сыграна, и пожелавшего сохранить для себя местечко в истории рядом со своим обожаемым фюрером.

РУССКИЕ ДЕВУШКИ, ИДЕМТЕ ПОГУЛЯЕМ!

А война против большевистской России начиналась с больших надежд на скорую победу. В те времена Геббельс даже вставил в одну из лент кинохроники бравую солдатскую песню о русских девушках:

Русские девушки, идемте погуляем,

Пошли погуляем с немецкими офицерами!

Геббельс даже приказал чтобы ему отыскали на захваченной территории несколько красивых русских девушек и доставили их в его загородный дом Ланке, якобы для съемок кинохроники.

22 июня 1941 года стало сюрпризом для большинства немцев. Приготовления к вторжению в Россию производились под завесой величайшей секретности. Правда, к середине июня по Берлину уже ходило множество слухов. Чтобы отвлечь внимание любопытных, ведомство Риббентропа запустило "новость" насчет того, что Сталин собирается приехать в Берлин в специальном бронированном поезде. В дипломатических кругах ожидали крупных политических событий. Было отмечено несколько интересных "утечек информации", подтвердивших их обоснованность. Самой сенсационной стала оплошность, допущенная профессором Карлом Бемером, начальником отдела иностранной прессы в Министерстве пропаганды, который имел слабость давать волю языку, когда выпивал лишнее. Весною 1941 года, на приеме дипломатов из Болгарии, он выболтал точную дату готовившегося нападения на Россию, вызвав этим самое живое удовольствие у недоброжелателей из министерства иностранных дел. Ему грозило обвинение в измене и смертная казнь, и только энергичное обращение Геббельса к фюреру спасло беднягу от наказания. Впрочем, иностранные журналисты, посмеявшись, так и не придали значения откровениям профессора.

Простые граждане и не подозревали о назревавших событиях, но когда они разразились, пропагандистская машина сразу же набрала полные обороты. Нужно было объяснить публике столь неожиданный и крутой поворот, превративший недавнего "друга" в смертельного врага. К тому же вновь возникла ситуация войны на два фронта, всегда страшившая германских генералов, и требовались веские аргументы для подтверждения правильности решения, оправдания которого пошли по двум направлениям. Во-первых, было сказано о необходимости предотвратить неизбежное нападение русских: "Ведь эти отвратительные коммунисты снова начали концентрировать войска на восточных границах рейха, создав серьезную угрозу безопасности Германии, и лучшим способом защиты в таких условиях было нападение".

Вторым козырем пропаганды стал страх перед большевиками: "Невозможно себе представить, - надрывался Геббельс, - что произойдет, если эти дикие орды наводнят Германию и запад континента!"

Ссылки на "заботу о безопасности" и запугивание "образом врага" стали ловким оправданием идеи "крестового похода против большевистских варваров". Так германские солдаты, охотно последовавшие приказу Гитлера "пройти по России победным маршем", выступили, по выражению Геббельса, в облике "спасителей европейской культуры и цивилизации от угрозы со стороны мира политических уродов и недочеловеков". "В ваших руках, - вещал он - факел цивилизации, свет которого будет всегда сиять для человечества!"

Все же объявление о войне против России не вызвало особого энтузиазма у населения, принявшего эту новость как неизбежный поворот судьбы. Пожалуй, что особых опасений тоже не высказывалось. У многих были ещё свежи в памяти успехи "блицкрига" 1940 года, и они не возражали против идеи "крестового похода". Среди немцев с давних времен бытовало чувство превосходства над славянами; эти настроения были сильны задолго до того, как Гитлер добавил к ним свои истеричные лозунги. Главное же - всех привлекала возможность новой блестящей победы, которую можно будет одержать всего за несколько месяцев. Большинство населения ожидало, что кампания будет короткой, заняв от двух до шести месяцев, после чего русских можно будет вовсе не принимать в расчет. Такие же настроения царили и в британском военном министерстве, и в посольствах многих европейских стран. Один известный дипломат сказал в конце июня 1941 года в Лондоне: "Германские армии раскромсают Россию, как нож - каравай сливочного масла!" И это суждение не вызвало возражений.