Наше дело правое - Сергей Раткевич

И теперь я могу позвать их — и они придут, испив моей крови, придут, покорные моему зову.

Ты рассчитывал, что будешь драться только со мной?

Ты просчитался.

Вот оно, мое воинство — павшие на этом поле. И неважно, кем они были — пусть даже и уроженцами этого мира, — они не признают тебя своим. Они покорны мне и только мне…

Ты можешь быть гибким и ловким, яростным и стойким, хитрым и расчетливым — тебе это больше не поможет.

Ты погибнешь — и очень, очень скоро!

Проклятия, похожие на вой, — и вой, похожий на проклятия. Таких звуков не исторгла бы ни людская, ни волчья глотка. Нечеловеческая сила человеческих рук. Клыки и когти.

Кровь. Много крови.

Она струится из ран, заливает глаза, во рту от нее солоно. Когда два оборотня сражаются, в этом нет ничего возвышенно прекрасного. Это клыки и когти, хриплый рык и очень много крови. Человек бы от таких ран упал замертво — но мы не люди, и мы продолжаем сражаться… и если хоть один из нас переживет этот поединок, его раны затянутся — только смертельные раны не исцеляются, а все остальное для оборотня всего лишь помеха… помеха в бою… как же кружится голова… счет идет уже не на минуты — на мгновения… неужели все было напрасно? Неужели Эттин все-таки не успел добиться своего от привратных магов, неужели опоздал?

Никогда в жизни я еще не был настолько один.

Я один… только я и он… только когти и зубы, только сила, только ярость… только я, и никого больше за моей спиной…

Темный холод пробирает меня до костей, темный, как осенняя вода, темный и шершавый — и шерсть у меня на загривке становится дыбом, — потому что он мертвый, этот холод… от него пахнет землей на краю незасыпанной могилы и старой кровью…

От него пахнет смертью. Старой смертью, давней… но она не знает, что она давняя — она пришла за мной сейчас…

Духи мертвых кружат вокруг меня.

Но я продолжаю сражаться.

Я пока еще не мертвый! Хотя бы еще несколько мгновений я не мертвый! А пока я живой — я не отступлю!

Мы оба залиты кровью, и призраки кружат вокруг нас…

Они щедро делятся с тобой своей силой, наделяют тебя ловкостью, помогают сражаться… но я пока еще жив — слышишь?!

Я потерял слишком много крови, ноги мои подкашиваются, и я падаю на колени — но я еще жив!

Мы ничем не можем помочь тебе. Пока твой бой не окончен, круг не подпустит ни нас, ни даже наши стрелы или шары с заклятиями не только к твоему противнику, но и к тем, кто по ту сторону круга ждет исхода поединка.

Мы можем только ждать. Только стоять, закусив губы, и ждать. Только стоять и смотреть.

Я стою и смотрю — и вижу, как седеет алое поле.

Одуванчики блекнут, выцветают. Седой, как смерть, пух летит по ветру.

И я едва удерживаюсь, чтобы не закричать, потому что я понимаю, что происходит. Но ничего, ничего не могу сделать…

Их слишком много.

И к тому же они уже призваны и подчинены… призваны и подчинены не мной. Сколько раз их пытались увести отсюда — и всякий раз безуспешно… потому что обычного призыва было мало! Кровь и предательство — то, что погубило их… только это и могло призвать их вновь… и теперь они пришли… пришли, покорные зову… они слышат только его и повинуются только ему — и чтобы заставить их слышать меня, обычного призыва мало!

Есть только одно средство. Только один зов.

Я вынимаю кинжал из ножен, провожу им по своей ладони — а потом…

Дорога мертвых разворачивается, словно свиток, незримая для живых.

Немыслимой мощью зов обрушивается на землю.

И зов этот слышен не только мертвым.

Вот она, ваша дорога домой… она ждет вас… вы устали бродить бесцельно и беспамятно среди живых? Вернитесь домой…

Но это для мертвых — дом и отдых, а для живых…

Для живых это — мертвая холодная пустота. Отчаяние — беспредельное. Тоска — настолько лютая, что любая смерть покажется избавлением. Пустота, отчаяние, тоска — неизбывная… она не снаружи, о нет, она внутри… она с тобой, она в тебе, она исполнена таким смертным одиночеством, что душа готова расстаться с телом…

У меня распорот бок, и я пытаюсь зажать рану. Но заживление идет слишком медленно, потому что мне приходится тратить силу, чтобы удержать призраков, подчинить их своей воле…

Я скалю зубы и… падаю на колени.

Из груди будто весь воздух вышибли, и не осталось ничего. Я не чувствую ни звука, не слышу ни запаха, лишь медленно подбирается отчаяние, которое невозможно терпеть, оно обжигает холодом, и сердце рвется от тоски…

Холод… холод смерти, который знаком мне лучше, чем кому бы то ни было здесь… Мне — здесь и сейчас вампиру, нежити!

Холод смерти и зов смерти — ТВОЙ зов, Далле…

Ты никогда не давала нам ощутить свою силу в полной мере, мы и думать не могли, какова она на самом деле, — и вот наконец она сняла белые перчатки и показала свою реальную власть!

Это владеет сейчас всеми — на лицах всех бойцов, и наших, и вражеских, такая запредельная тоска, что им даже не страшно, страх ничто рядом с этим… эта тоска вынимает душу из тела… смертная тоска… вот она, твоя власть, — и мне требуется вся моя сила, чтобы не упасть на траву, не рухнуть на колени перед тобой, не поползти… чтобы просто стоять, обнять тебя за плечи и стоять рядом, помогая тебе удержаться на ногах. Потому что я мертв — и этот зов для меня стократ страшнее, чем для живых…

Но я стою рядом с тобой и не пытаюсь отсечь тебя и твой зов щитом — я вливаю в тебя еще и свою силу: давай же, давай, еще… сильнее, девочка моя…

Зови же!!!

Из меня словно жизнь высосали… мне хочется закричать — но мне нечем кричать… отчаяние полное, чудовищное, свинцово тяжкое и холодное… убийственное…

Но меня оно не убьет.

Стрела, летящая во врага, холодна — но тетиву натягивает теплая рука.

Твоя рука.

Далле, это ты, ты, это твое прикосновение — а оно не обязано быть теплым, любовь может прийти и в обличье смерти… отчаяние означает, что помощь пришла, одиночество значит, что я не один! Что ты рядом, что вы успели, что все вы рядом… здесь, сейчас, в муках безысходного отчаяния и тоски, только я один знаю, что отчаяние и тоска — это второе обличье любви… и поэтому я жив, и у меня есть силы жить, и победить… и подняться, и занести руку для решающего удара…

На какое-то мучительное мгновение мне кажется, что ты уже мертв… но нет — ты поднимаешься, пошатываясь… твоя рука неловко замахивается — и опускается вниз, тяжело и медленно, как во сне…