Разбег - Валентин Рыбин

Беседуя с женщинами, Иргизов все время думал о Ратхе и Амане и решил, что сегодня не дождется их, пора уходить — солнце уже село, да и Нина, наверное, заждалась. Но вот по ту сторону забора, в переулке, зарокотал мотор, и Тамара Яновна облегченно воскликнула:

— Ну, вот и он!

Иргизов поднялся с тахты, посмотрел на ворота: они распахнулись, и во двор на мотоцикле с коляской въехал Ратх. В сумерках Иргизов разглядел на нем белый китель, галифе и сапоги. Отметил сразу: «Выправка все та же, военная».

Оставив мотоцикл у веранды, Ратх снял китель, бросил на перила и, не подозревая, что на тахте гость, подставил голову и плечи под водопроводную струю. Заохал, зафыркал, дурачась, словно маленький. Тамара Яновна поспешила к мужу:

— Ратх, ты что, не видишь, кто у нас?! Иргизов приехал! Ждет тебя не дождется.

— Иргизов? — удивился Ратх и, приглаживая мокрые волосы, посмотрел в глубину двора. — Томочка, дай поскорее полотенце.

Поднявшись на веранду, она бросила ему рушник. Но он не успел ни утереться, ни надеть китель. Иргизов, торопливо идя и приговаривая: «Ну-ну, поглядим, какой ты стал», — приблизился к нему, подал руку, а потом схватил его в охапку, оторвал от земли и вновь поставил на ноги.

— Ваня, дьявол ты этакий, задушишь! — смеясь, закричал Ратх. — Откуда ты взялся? Три дня назад получил твое письмо из Ташкента — и вдруг ты здесь собственной персоной. По-моему, ты собирался в Саратов на лето?

— Передумал, — баском пророкотал Иргизов, наблюдая, как Ратх надевает китель и застегивает пуговицы. — Хотел податься к теще на блины, да перехотел. Мар прислал письмо: приглашает на раскопки Нисы. Вот я и решил, что не стоит терять время.

— Изменился ты, — сказал Ратх, направляясь к тахте. — Скулы заострились и глаза вроде бы синее стали. Да и плечи пошире.

— Зато тебя время не берет. Такой же шустрый и легкий, и выправка армейская.

— Меня служба обязывает быть таким. Знаешь, сколько работы! — Ратх усалил Иргизова, сел сам и, прищелкнув пальцами, моргнул Тамаре Яновне, чтобы подала по случаю встречи вина.

— Значит, говоришь, получил мое последнее письмецо? — Иргизов неловко усмехнулся. — Извини, но, по-моему, я тебе врезал что надо в этом заключительном послании. Обидно, Каюмыч! Поздравляешь меня с окончанием САГУ, завидуешь моему упорству — и тут же обзываешь рухлядью и меня, и всю историческую науку.

— Ладно, не ершись, — Ратх потрепал друга по плечу. — Можно подумать, ты меня жалуешь! Амана еще — туда-сюда, уважаешь. А со мной… Я хорошо помню все твои письма, с самого тридцать второго.

— Да что ты, Ратх! — Иргизов смутился еще больше. — Я обоих вас, братанов Каюмовых, одинаково ценю. Ты прав, с Аманом я обхожусь проще. С ним у нас никогда не бывало никаких споров. Аман мужик простой. Живет по принципу: «Были бы гроши да харчи хороши». А ты во всем видишь смысл. И не только видишь, но и ищешь смысл жизни.

Иргизов не кривил душой: действительно, с Ратхом он держался строже. С чего бы ни начинал свое очередное письмо к нему, — с праздничного поздравления или с извинения за то, что долго не отзывался, — стержнем каждого письма был строгий толк о жизни и назначении человека в обществе. Ратх отвечал в таком же духе. Переписка их походила на затянувшийся спор, возникший еще в начале двадцатых годов, когда они только познакомились. Ратх, как и тогда, критиковал Иргизова за излишнее благодушие, невзыскательность, за уход от первостепенных дел. Иргизов, в свою очередь, старательно разъяснял Ратху, что на современном этапе строительства социализма важно все, в том числе и археологическая наука. В одном из писем Ратх съязвил: «Ты ищешь новое в старых развалинах, — опомнись, мой друг!» Иргизов на это ответил: «А ты видишь в каждом нахмурившемся человеке брага!» Запальчивые споры, однако, не мешали друзьям смотреть на жизнь совершенно трезво. В тридцать пятом, когда Ратх, возвратясь из конного пробега Ашхабад — Москва, через Каракумы, написал Иргизову об этом трудном многодневном броске по пескам и такырам, Иргизов тотчас телеграммой поздравил Ратха с замечательной победой и личным успехом. И вот, совсем недавно Ратх узнал, что Иргизов успешно сдал госэкзамены и тоже поздравил его.

— Жить, не видя смысла жизни, значит — не жить, — рассудил Ратх, принимая из рук жены графин с вином и бокалы.

— Но ведь даже в этом вине заложен смысл жизни, — пошутил Иргизов и серьезнее добавил: — Смысл жизни я вижу во всем — в большом и малом, так что я исповедую то и другое.

— Чепуху говоришь, Иргизов. — Ратх поднял бокал. — Всего не объять. А если захочешь это сделать, то сам растворишься во всем. Главное в жизни — ее стержень. Это и есть смысл жизни. История, театр и прочие искусства — это лишь побочное течение… Жена твоя, конечно, возвращается в Пушкинский театр?

— Разумеется…

— А ты, значит, в институт истории к Мару?

— Да, к нему. Я уже тебе сказал об этом. — Иргизов покачал головой, давая понять, что вот, мол, не успели встретиться — и сразу вступили в спор.

Ратх не принял безмолвного упрека друга. Выдержав взгляд, усмехнулся:

— Ну вот и будете со своей Ниной Ручьевой плыть в побочном течении жизни. А мое место на высокой стержневой волне. На гребне этой волны рабочий класс крестьянство и оборонная мощь…

— Но разве рабочий класс и крестьянство не нуждаются в театре или в знаниях о прошлом своей Родины? — Иргизов заглянул в глаза Ратха, надеясь увидеть в них хоть искорку шутки, но глаза друга были строги.

— Не уводи разговор в сторону, — сказал Ратх. — Рабочему классу нужен и театр, и история, безусловно. Я же против того, чтобы бойцы Красной Армии, бойцы пролетарской революции, не закончив дела, бежали со стрежня в побочное течение.

— Ты, как всегда, драматизируешь, Ратх.

— Нет, дорогой мой Иргизов. Я считаю, что революция продолжается. Бой еще не окончен. Засучив рукава, нельзя опускать руки, а ты опустил их. Неужели ты не чувствуешь пульса времени? Неужели ни о чем тебе не говорят события в Испании, бои на озере Хасан? Фашизм топчет Европу, заковывает в броню свои наглые силы… Скажу тебе по секрету: вдоль всей нашей границы с Ираном сосредоточены сотни шпионских гнезд немецкой разведки. Война, друг мой, неизбежна. Вопрос лишь в том, когда она начнется. Мы готовимся к ней. И главное сейчас для Осоавиахими вооружить молодежь современными знаниями и навыками ведения боя.

— Вот ты, оказывается, к чему ведешь! — рассмеялся Иргизов и налил из графина в бокалы. — У меня складывается представление, что там, где находишься ты, всегда самое главное место. Но ты не прав, Ратх. Ты говоришь об опасностях извне… Почему же тогда расформированы наши туркменские кавалерийские полки? Если нам грозит война, то, наоборот, надо заниматься укреплением кавалерийских частей! Разве не так?

— Не так, мой друг. Все дело в том, что кавалерия в предстоящей войне не сможет стать главной, ударной силой. Предстоящая война — война моторов: нам нужны танки, броневики, аэропланы. Мы, осоавиахимовцы, готовим нашу молодежь для службы в Красной Армии… Создаем оборонные кружки на предприятиях, в школах, открыли, несколько клубов: планеристов, парашютистов, ворошиловских стрелков… Так что, твое место, Иргизов, на стрежне… Еще не поздно. Я бы посоветовал тебе подумать как следует… Ну да ладно, будем общаться — глядишь, и договоримся. Во всяком случае, покоя тебе с твоей археологией не будет…

Разговор этот продолжался бы и дальше, но неожиданно появился Аман. Прежде чем увидеть его перед собой, они услышали голос:

— Иргизов, эй! Почему заранее не сообщил о своем приезде? Я бы привел в порядок войска и выслал тебе навстречу почетный караул! Здравствуй, дорогой, с приездом! Когда приехал?

Они обнялись, и Иргизов почувствовал, как Аман отвел плечо и поежился. Вспомнил, что Акмурад рассказывал, будто бы отец был ранен в песках. Спросил осторожно:

— Болит рана?

— Болит немного, — признался Аман. — Из-за этой чертовой болячки — комиссовали, как негодного.

— Так выходит… вот как? — Иргизов чуть было не сказал: «Выходит, не за укрытие золота тебя рассчитали, а по ранению!», но на ходу обрубил фразу, боясь обидеть старшего товарища.

— Да и возраст уже не тот, — продолжал Аман. — Теперь не только наружная рана, но и внутри все ноет.

— Я привез тебе привет от сына, — сказал Иргизов. Ратх, видя, что вниманием Иргизова целиком завладел Аман, слез с тахты.

— Ладно, вы тут пока толкуете, а у меня дело есть. Будешь уходить, Иргизов, загляни ко мне.

Ратх ушел, и Аман тотчас спросил:

— Ты видел Акмурада?

— О чем ты говоришь, Аман! Мы же, все-таки, с твоим сыном друзья. Он относится ко мне как к старшему брату, и гордится нашей дружбой. Знаешь, как он сказал обо мне на свадьбе? «В военном училище я оказался только благодаря моему боевому командиру Ивану Иргизову!»