Моя любимая Эми. История о том, как я дважды потеряла свою дочь - Дженис Уайнхаус

мои мысли каждый день. Слава богу, она этого не замечала, но мое внимание Эми получала по первому требованию. Как и Митчелла, кстати. Только он предпочитал время от времени окунаться в драму, проживать ее с Эми. Не осуждаю его решение, однако не считаю, что оно как-то помогало ее перевоспитать.

Многие годы Митчелла критиковали за их с Эми отношения. По разным причинам нас обоих обвиняли в неспособности ее «спасти». Недавно я прочитала крайне жестокое пустое заблуждение. «Если он не смог спасти свою дочь, зачем он начал эту благотворительность?» – написал один интернет-комментатор. Спасти себя могла только сама Эми. Мы создали фонд не только для помощи зависимым, у которых нет своих средств, но и для понимая самой сути зависимости. Мы потеряли свою дочь и все еще пытаемся учиться на этом трагическом опыте.

Подобные суждения лишь показывают невежество незнакомых с зависимостью людей: неважно, как сильно кто-то будет помогать наркоману, спасти себя может лишь он сам. Эми тоже это понимала. Но, вероятно, считала себя исключением.

Я уехала из отеля Four Seasons тем полуднем. Каждый раз прощание с Эми давалось мне с трудом, но я была настроена серьезно. Алекс позвонил мне на следующий день, чтобы сообщить, что ночью приехал Блейк и они с Эми курили крэк-кокаин. Это случилось ровно перед тем, как Митчелл позвонил доктору Мариосу Пьеридесу из больницы Капио Найтингейл в Мэрилбоне, одной из лучших психиатрических клиник Лондона. Ее «прости, мамочка» как ветром сдуло.

На следующий день я вышла на работу и не застала приезд родителей Блейка, высунувших носы к концу недели. Я ни разу не встречалась ни с его мамой Жоржетт Филдер-Сивил, ни с отчимом Джилсом. Так я решила. Но я примерно понимала, что из себя представляло это семейство. Эми много о них говорила. Тем маем они оба предстали перед Магистратским судом Грэнтэма за нарушение общественного порядка. Они поругались с футбольным тренером за то, что тот отчитал их младшего сына.

Мне говорили, что рядом с Эми родители Блейка вели себя прилично. Его мать скорее благоговела перед ее успехом, чем пыталась помочь своему сыну и Эми справиться с зависимостями. Митчелл рассказывал, что во время их первой встречи Жоржетт светила дизайнерской сумкой, подаренной Эми, и отрицала проблемы своего сына. Она вела себя как ребенок, а не как мать Блейка.

Если мои слова кажутся пренебрежительными, то простите, я говорю честно. Спокойно говорить о них я не могу. И, скорее всего, никогда не буду.

Жоржетт и Джилс Филдер-Сивилы жили в отеле вплоть до воскресенья 11 августа, когда Митчелл решил отправить Эми в Causeway Retreat, реабилитационный центр на острове Осея – отдаленное местечко на побережье Эссекса (оно закрылось в 2010 году после государственной проверки, выявившей факт отсутствия у владельцев лицензии для лечения пациентов). Блейк отправился с ней. Как только они приехали, то тут же заказали доставку наркотиков в комнату. К большому сожалению, они не могли находиться вместе без наркотиков, так что я не удивилась, когда Эми вызвала другой вертолет, чтобы вернуться домой. Она абсолютно не желала задерживаться в клинике. Но зачем лететь вертолетом, а не ехать по дороге? Кто его знает. Возможно, это было жестом для папарацци или посылом всех на три буквы. Или все сразу.

Вскоре после передозировки Эми я впервые поговорила с прессой. Моя наивность не знала границ. Журналисты нашли меня через нашу синагогу. Один из них связался со мной: его отец тоже был местным прихожанином, так что мой телефон пошел по рукам без разрешения. Митчелл отлично управлялся с журналистами, но я была другой. Теперь и моя уединенная жизнь подходила к концу.

Тот случай был не первым и не последним, однако я по сей день не знаю, зачем решила впустить журналистов в свою жизнь. Эми всегда говорила мне: «Ты не должна с ними говорить, мам», – но их подход здорово подкупал. «Возможно, это поможет что-то изменить», – сказал мне один репортер. Люди частенько говорили, что моя беседа с прессой поможет другим семьям справиться с зависимыми детьми. Наша семья искала решение проблем Эми, и теперь я понимаю, что это делало меня легкой добычей. Если существовал хоть маленький шанс вразумить Эми и изменить ее жизнь, то какая мать не схватилась бы за него? В конце концов я решила, что мне нечего терять.

Я не сразу осознала, что мы стали такой же кормушкой для таблоидов, как и Эми. Когда я принимала то решение, вокруг меня не было пиарщиков и советчиков. Их нет и сейчас. Тогда я чувствовала себя бессильной перед медиа. Я не взяла денег за первую статью. Вместо этого я попросила их внести пожертвование в Общество рассеянного склероза. Я решила, что кто-то должен получить выгоду.

Два журналиста пришли в мою квартиру в Хай-Барнет. Стены украшали платиновые пластинки Эми, на полках стояли ее награды. Было странно: с одной стороны, я гордилась ее достижениями, а с другой – я беседовала о проблемах, которые могут ее убить. Удивительно разные эмоции.

Первый материал вышел в Daily Mail, и я, открыв газету, ужаснулась, когда увидела на страницах наши семейные фотографии. Во время визита они спросили, нет ли у меня детских фото Эми, и я спокойно вынесла семейный альбом. А какая мать не вынесла бы? Там была Эми в своих маленьких розовых туфельках, Эми на моем выпускном – счастливые моменты, оставшиеся далеко позади. Фотограф без разрешения начал листать и фотографировать альбом. Я не сразу поняла, что он делает, так как наивно предполагала, что в конце мне дадут выбрать снимки Эми, которые я хочу опубликовать. Как бы не так. Я была опустошена тем, что фото, которые я делала много лет назад, теперь красовались рядом с материалом о передозировке Эми. Вскоре Daily Mail оформили права на те снимки, и я навсегда потеряла драгоценные моменты своей жизни.

Сегодня я даю интервью с радостью, ведь мне нужно рассказывать о работе фонда и повышать осведомленность о рассеянном склерозе. Но в 2007 году я находилась в шатком положении. Подобное безумие с легкостью утягивает тебя за собой, словно оползень. После того как я впервые пустила журналистов в свой дом, мне стало сложно отказывать им. Возможно, у меня просто не было сил им противостоять. Сейчас бы я поступила иначе. Я усвоила урок.

А вот кого я действительно ненавидела, так это шныряющих по моему району папарацци. Не знаю, на что они надеялись: Дженис Уайнхаус несет пакеты из магазина? Моя подруга Стефани всегда посылала их куда подальше. Один молодой парень, лазящий где не надо, получил столько, что не унести, – целую тираду о том, что он ниже, чем задница червя, если я правильно помню.

Эми называла папарацци, круглосуточно стороживших ее дом, «паразитами». Если поначалу она старалась с ними подружиться, то теперь они пугали ее. Никогда не забуду, каково это – находиться у нее дома, зная, что они выжидают снаружи. Они облокачивались на машины или стояли у ворот. Фотографы казались мне муравьями, роящимися возле своей добычи. Эми расстраивалась, потому что больше не могла пользоваться общественным транспортом из-за папарацци.

Просто тихо проскользнуть мимо она тоже не могла. Вот чего я не понимала: она выходила на улицу только при полном параде – с прической и макияжем. Ей либо нужен был этот образ, чтобы защитить себя, либо она боялась, что разговоры вокруг нее утихнут. Не могу это