В поисках ковчега Завета: По следам скрижалей Моисея - Стюарт Манро-Хэй

Я уже писал в своей книге "Открытая Эфиопия" об источниках, доступных Брюсу, которые подтверждали открытие Паисом истоков Нила в 1618 году. Да, он знал о них, но просто отставил в сторону при виде стоящей перед ним цели. Трудно поверить в то, что столь гордый человек, как Брюс, мог выставить себя на посмешище только для того, чтобы скрыть более глубокую цель — поиск ковчега. Было совершенно не нужно вести себя подобным образом спустя двадцать четыре года после того, как его приключения подошли к концу. Существовало множество других причин для приезда в Эфиопию. Поиск древних памятников и исторических материалов, которому Брюс посвятил немало усилий в других странах, замечательно подходит для данной роли. Он опубликовал свои выводы, и был жестоко раскритикован в третьем (1791) издании книги Лобо 1669 года "Краткий рассказ о реке Нил" за полное забвение своих предшественников.

Когда Брюс подходит к моменту описания ковчега Завета, то делает это с разочаровывающей краткостью и какой-то небрежностью. Даже если он и не полностью исключает возможность того, что царица Савская, эфиопка, родила сына, прародителя царской династии, и принесла иудаизм в Эфиопию, то историю ковчега не приемлет полностью. Брюс рассказывает о "невероятных легендах" о ковчеге, которым верят большинство эфиопов Аксума. Я не вижу смысла расценивать данную точку зрения как преднамеренное введение читателя в заблуждение с целью спрятать поиск данного артефакта, как утверждают Хэнкок и Бредин.

Брюс рассказывает о случае, когда правящий царь Такла Хайманот II говорил с ним о ковчеге. Молодой правитель заявил, что "как бы там ни было, он был уничтожен вместе с церковью Мухаммедом Гранем, хотя некоторые говорят, что он существует до сих пор". Царь мог сколько угодно говорить это Брюсу, вопрос в том, верил ли он в это. Но если вспомнить о свидетельстве Шихаб аль-Дина, касающегося перевозки великого "идола" в Шир, вряд ли это было так. Мог ли биограф Граня, с благоговением описывающий массовое разрушение и разграбление эфиопских церквей, не извлечь максимум пользы из факта уничтожения самого почитаемого религиозного талисмана страны? Действительно, рассказа о сожжении церкви Аксума в данном тексте нет, но Шихаб аль-Дин уже поведал читателям о вынесении инкрустированного золотом камня из церкви, обреченной на разрушение. Мусульманский писатель согласился с тем, что реликвия была спасена. Брюс сам готов был принять только эту версию: "здесь хранится древняя копия Ветхого Завета, я верю в это, возможно, именно с нее была сделана первая версия [перевод]". В другом отрывке он замечает, что "Азария, сын священника Задока… привез с собой еврейский манускрипт закона" в Эфиопию. Сакральный объект Аксума для Брюса был всего лишь книгой или свитком. Для него, как и для его издателя и первого биографа Мюррея, рассказ об эфиопском ковчеге был чушью.

Вклад Джеймса Брюса в историю о ковчеге не ограничивается его отчетами и объемными томами по истории и социальным исследованиям. Именно он был первым человеком, который привез в Европу копии текста КН и опубликовал рассказ об этом эпосе в своей собственной книге.

Другое свидетельство о священной реликвии Аксума, опять в виде скрижали, а не ковчега, было оставлено клириком православной общины, армянским священником Димотеосом Сапричяном. Архимандрит приехал в Эфиопию в период правления императора Теводро-са II (1855–1868) в составе миссии, возглавляемой архиепископом Сехаком де Харпертом из Иерусалима. Армянский патриарх Иерусалима поручил ей освободить британских пленников, содержавшихся императором в горной крепости Макдала. Димотеос не проявил никакой деликатности, говоря об эфиопских претензиях. Он просто объявил их вопиющей ложью.

Димотеос записал, что в мае 1869 года они достигли Аксума, где видели церковь Марии Сионской:

Эта церковь, столь почитаемая в Абиссинии, сделана из камней, поставленных друг на друга без каких-либо следов цемента, она окружена кладбищем. Подняться в нее можно по пяти или четырем мраморным ступенькам, занимающим всю ширину западного фасада: деревянная дверь очень высокая и внушающая; свод построен по канонам греческой архитектуры и поддерживается четырьмя большими колоннами: главный алтарь также имеет греческую форму. Вне здания любой может видеть разбросанные там и тут могильные камни в форме пирамид, на которых можно заметить неразборчивые надписи, большинство из них разрушены или наполовину ушли в землю[124].

Отец Димотеос слышал, что здесь хранится священная реликвия, но он придает истории новый поворот. Камень предположительно был скрижалью Десяти заповедей, принесенной Менеликом (сам этот момент в рассказе не упомянут), но его привез обратно в Иерусалим сам Иисус:

В Абиссинии население почитает определенную каменную табличку, которую они называют скрижалью Десяти заповедей. Они верят, что именно ее Бог дал Моисею, и она была привезена из Иерусалима первым царем Эфиопии Менеликом. Как говорят, во времена Иисуса Христа один человек по имени Эзекииль, набожный и вдохновленный, забрал скрижаль с собой в Иерусалим и дал ее Иисусу со словами: "Каков твой совет касательно этих божественных заповедей, высеченных на скрижали?" И Иисус, не раскрывая рта, написал на другой стороне скрижали золотыми буквами: "Принимай все, что написано здесь". С тех пор эта скрижаль считается написанной самим Господом.

Абиссинцы утверждают, что эту легенду можно найти в их древних книгах; но так как все это противоречит Святому Писанию, где ясно сказано, что означенная скрижаль покоится в ковчеге Завета, то я пришел в ярость и гнев, видя столь вопиющую ложь, процветающую во всем царстве Абиссинии. Естественно, мы пожелали увидеть этот камень, дабы дать знать людям, если это возможно, об этих лжи и обмане. Нам сказали, что он хранится в церкви Аксума в драгоценном ларце и никто не может увидеть его или тронуть, не подвергнувшись божественному наказанию. Царь Теодор, говорят, захотел увидеть его, но Бог не осудил это.

Священники Аксума сделали все, что могли, дабы не показать Димотеосу и его компаньонам камень. Они говорили, что древняя традиция запрещает любому касаться скрижали. Даже смотреть на нее можно только с разрешения метрополии. Это было великолепным выходом для священников, так как патриарх Салама умер, а его преемник еще не прибыл. Димотеос не переносил всей этой атмосферы секретности и не боялся вызвать замешательство. Он заявил, что христианам не дают почтить священную реликвию. После того как он спросил священников об относительных достоинствах скрижали в сравнении со Святым Крестом, где кресту явно отдавалось предпочтение, то поинтересовался, почему крест не прячется, а скрижаль окружена такой жуткой атмосферой конспиративности? Тайна только возбуждала подозрения, аргумент, который приводят до сих пор. С точки зрения Димотеоса, "лучше, если бы к реликвии свободно допускали людей, и вера тогда была бы подтверждена, и уважение обеспечено".

В конце концов отказывать столь видным клирикам собственной православной церкви стало невозможным. Димотеос докладывает, что вопрос был поднят на уровне генерала Касса, через несколько лет ставшего императором Йоханнесом IV. Согласно Димотеосу, он сказал священникам: "Не говорил ли я вам, что вы будете покрыты насмешками и позором: скрижаль табота Моисея только теряет свое уважение, и это большой удар, если он в нашей стране почитается больше, чем само распятие, и мы приносим ему свою веру только из-за его божественности". В конечном счете клириков допустили в святилище посмотреть на реликвию:

Когда мы пришли в церковь, то прошли в переднюю залу, а затем нас проводили в святая святых, выстроенную вне церкви налево, в конце ряда комнат. Внутри на полу стоял высокий помост, на который мы забрались по приставной лестнице. Священник, поднявшийся с нами, вынул две планки из потолка, дав место еще двум сопровождающим; затем дьякон с кадилом приблизился к сундуку и освятил его. Перед нами был ларец индийской работы, и когда его открыли, нам была явлена скрижаль Десяти заповедей. Мы взяли ее, чтобы рассмотреть поближе. Она была сделана из розоватого мрамора, столь часто встречающегося в Египте, четырехугольной формы, 24 см в длину, 22 см в ширину и толщиной 3 см. По краям на ней были выгравированы цветы; в центре был еще один квадрат, каждая сторона которого была сделана в виде цепи, внутри его было пусто, и в пространстве между этими двумя рамками размещался текст Десяти заповедей, пять с одной стороны, пять — с другой, написанных явно в турецкой манере. Внизу скрижали, между двумя границами, можно было видеть три буквы.

Отец Димотеос описал их. Одна не существовала в абиссинском алфавите, хотя он и утверждает, что надпись была сделана "по-абиссински". Она обозначала "десять" (десять в эфиопском алфавите обозначается буквой, напоминающей латинскую букву "I" с короткими линиями вверху и внизу). Оставшиеся буквы означали звук "ца" и нечто подобное непроизносимому французскому окончанию "е". Димотеос решил, что эти три буквы вместе составляют нечитаемую дату. С другой стороны скрижали было выгравировано еще больше цветов в различных стилях. Окончательный вердикт Димотеоса гласил: "этот камень практически не тронут и не несет на себе следов времени; он может датироваться самое раннее XIII или XIV веком", хотя он не указал, что позволило ему говорить о столь точной дате.