Вы найдете это в библиотеке - Аояма Митико

— Нет. Я смог писать благодаря тому, что у меня была работа в управлении. Я не собираюсь ее бросать.

Я повторил про себя еще раз его слова и обдумал их смысл. Пусть они и не были логичными, но мне казалось, что я понимаю его чувства.

— При ближайшей возможности давай отпразднуем, — предложил я, после чего наш разговор завершился.

От этой новости я никак не мог успокоиться и сделал несколько кругов вокруг центра. Перед металлической решеткой стояла маленькая скамеечка под деревом, на которой можно было еле-еле разместиться вдвоем. Я присел на нее.

По ту сторону решетки был школьный двор. Несмотря на то что общественный центр располагался на территории школы, между ними была решетка. На спортивной площадке с гимнастической конструкцией играли школьники — наверное, уроки закончились.

Уже конец февраля, солнце заходит позже.

Пытаясь успокоиться, я засунул руки в карманы спортивной куртки.

В левом было мое письмо из капсулы будущего, в правом — самолетик из войлока, который подарила Комати.

Я так и не вытащил их из карманов и, достав теперь оба предмета, держал их на ладонях.

Самолет. Продукт цивилизации, известный любому человеку. Никто сейчас не удивляется тому факту, что машина летит по воздуху, неся на своем борту большое количество пассажиров и грузов.

А всего лишь сто шестьдесят лет назад…

В Европе непоколебимо верили в то, что все живые существа были созданы богом и все, существовавшее прежде, не изменит своего вида в будущем.

Саламандры родились из огня, а райские птицы и правда посланники, прилетевшие из рая. Все серьезно так думали.

Поэтому Дарвин и сомневался, прежде чем заявил во весь голос о своей гипотезе. Судя по всему, он тоже боялся, что не сможет приспособиться к окружающей среде и будет обречен на исчезновение.

Но сейчас теория эволюции кажется вполне естественной. То, что считалось невероятным, теперь стало общепризнанным. И Дарвин, и Уоллес, и остальные ученые того времени верили в себя и продолжали свои исследования и публикации…

Они изменили среду, которая их окружала.

Я смотрел на самолетик на правой ладони.

Если бы сто шестьдесят лет назад кто-нибудь рассказал о таком транспорте, вряд ли бы ему кто поверил. Просто возразили бы, что металл не может летать. Что это все байки.

Я тоже думал.

Я думал, что у меня нет таланта, что я не смогу устроиться на работу. Но ведь я сам отобрал у себя возможности. А в левой руке были надежды, которые я хранил в земле все эти годы. Развернув сложенный в четыре раза листок, я наконец раскрыл его.

Посмотрев на текст, я ахнул.

«Я буду рисовать иллюстрации, которые останутся в сердцах людей».

Вот что я тогда написал. Это был мой почерк.

Разве? Хотя да, именно так.

Моя память изменила текст и сохранила его иным. Я был уверен, что написал «Я оставлю след в истории иллюстрации». Я думал, что разрушилась моя большая мечта, что меня не признают окружающие, что общество, в котором орудует подпольный бизнес, плохое, что я жертва. Но в душе моя первая мечта была совсем иная. Просто достучаться до сердец людей.

Я вспомнил руки Нодзоми, как она спасла мою картинку, которую я собирался скомкать. Ее голос, когда она говорила, что ей понравился мой рисунок. А я ведь не принял это за чистую монету. Я решил, что она просто из вежливости так говорит. Потому что не верил себе и не верил другим.

Я должен просить прощения у себя самого, у себя, которому было восемнадцать. Прости меня, пожалуйста.

Надеюсь, еще не поздно. Если только я смогу нарисовать такие картины, которые зацепят и останутся в чьем-то сердце, все остальное будет неважно… Прославлюсь ли я… Что будет со мной дальше…

Это станет тем самым «местом», в котором я смогу жить.

На следующий день я взял скетчбук и художественные принадлежности и отправился в общественный центр.

Не только конфуциусорнис, но и другие фотографии из «Визуальных свидетельств» подпитывали мое воображение. Неважно, смогу ли я отправить работы на конкурс, мне просто хотелось опять серьезно взяться за рисование.

Войдя в культурно-общественный центр, я увидел, что седовласый мужчина, который всегда был за стойкой при входе, стоит рядом с Комати и разговаривает. Пройдя мимо них, я направился в библиотеку.

Я взял «Визуальные свидетельства», сел за стол и стал выбирать фотографии. Когда присматриваешься к ним с целью создать иллюстрацию, с восторгом видишь их совсем в ином свете. Может, нарисовать жуков-усачей?

А можно придумать дизайн на основе крыльев летучих мышей. О, а еще можно нарисовать жестким карандашом портрет Уоллеса, это тоже интересно.

Я с восторгом переворачивал страницы, когда вошла Комати. Она обратилась к Нодзоми:

— Говорят, что Мурои-сан некоторое время не сможет приходить.

Я поднял глаза и посмотрел на них.

— Роды у дочери случились раньше, чем планировали. Нодзоми-тян, а ты не сможешь до конца марта помочь с делами в администрации?

Нодзоми казалась немного озадаченной, но кивнула…

Нет, ведь это же…

Я встал. Инстинктивно, прежде чем успел сообразить, что делаю.

— Извините…

Комати-сан обернулась.

— Давайте… давайте я буду помогать.

На лбу выступил пот. Что я такое несу?

Но ведь Нодзоми должна работать в библиотеке. Она же так старается, чтобы стать библиотекарем.

Что нужно делать в администрации, я не знаю, но у меня полным-полно времени.

Комати, даже не шевельнув бровью, пристально посмотрела на меня, а затем слегка улыбнулась.

Сначала мне было нелегко приходить на работу к восьми тридцати утра четыре раза в неделю, замещая Мурои. Ведь до этого я вставал не спеша, не заводил будильник и порой просыпался, когда уже день был в разгаре.

Стоило преодолеть эту сложность — просто проснуться пораньше, — как я вдыхал свежий утренний воздух на улице и спать больше совершенно не хотелось. Я отвык от физического труда, и первое время убираться в центре было тяжеловато, но уже через несколько дней я вполне освоился и в течение дня чувствовал себя бодрым. Однако важнее всего было то, что мой труд превращался в заработок, чего так давно не было. На что я буду тратить деньги, я решил с самого начала.

Я работал на стойке администрации, занимался уборкой, вводил данные в компьютер, рассказывал о курсах, помогал везде, где это требовалось. На втором этаже, куда раньше я не поднимался, были большие комнаты, там проводились танцевальные уроки и лекции. Работы у меня, включая уборку и расстановку мебели, оказалось гораздо больше, чем я думал.

Комати поручала мне рисовать иллюстрации к вестнику культурного центра и афиши мероприятий — узнала, судя по всему, что я это умею. Когда мои картинки хвалили или кто-то останавливался перед нарисованной мною афишей, я сжимал от радости кулаки, будто одержал победу. Почему-то особенно картинки нравились маленьким детям.

Время здесь текло медленно и неторопливо. Совсем не так, как в организациях, где я работал раньше. Я не был неудачником, ни на что не способным бездельником. Просто, возможно, предыдущие места были неподходящими для меня.

Постепенно я осознал, что могу быть полезным, и это дало мне невероятное чувство покоя. Я нашел место, где мог существовать.

В центр приходили самые разные люди. Преподаватели курсов, ученики.

Каких только мероприятий здесь не было: проводились сеансы цветотерапии, мастер-классы по рукоделию.

Чтобы те, кто живет в этом районе, могли плодотворно провести времени, могли чему-то научиться или просто развлечься, могли прийти в место, где будут чувствовать себя комфортно. Где все было продумано для них, где их ждали. Основная цель центра была именно в этом.

В холле я беседовал с соседскими бабушками — они частенько сюда заглядывали; подружился с детьми, которых приводили молодые мамы. Я и сам был удивлен, что способен поддерживать социальные связи со многими людьми.