Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Закат - Вера Камша

– Рожа! – брякнул, наплевав на все ужасы и ритуалы, язык виконта. – Опять Рожа… У, мерзость!

Глава 3

Талиг. Оллария. Талиг. Придда. Сагранна

400 год К.С. 1–2-й день Летних Ветров

1

Красная капля на белом притягивала взгляд. Она была единственной и яркой, как драгоценность. И еще непонятной. Что-то кольнуло запястье, недовольно пискнул копавшийся в своих коржиках Клемент, Робер поднес руку к глазам, и на едва начатое письмо капнуло. Иноходец вытащил платок и вытер руку. Подождал. Ранка, хоть и открылась, кровоточить раздумала. Клемент вылез из хлебницы и подошел поближе, но на письмо не полез. Робер на всякий случай обвязал запястье все тем же платком и понял, что работать не может. И говорить не может, и думать. Нужно было ехать. Немедленно! Скакать. Нестись. Лететь.

В приемной чего-то ждали кавалерист и пара негоциантов. Кажется, Робер их приглашал. Или не их? Вскочивший адъютант принялся напоминать, Робер, почти не соображая, бросил: «Потом» – и выбежал. Дракко стоял в конюшне, и Эпинэ изменил полумориску, вскочив на топтавшегося у стены жеребца Сэц-Арижа. Адъютанта видно не было.

– Разыщите Жильбера! – велел Робер открывшему рот часовому. – Пусть приведет Дракко к Капуль-Гизайлям.

Часовой что-то крякнул, и Эпине вылетел за ворота. На улице было людно, пришлось придержать коня. Что он едет в Ноху, Эпинэ сообразил, лишь проскочив Ружский дворец. Дворец, из которого увозили Алву. Дворец, где слишком многое встало на свои места…

Впереди звонили колокола, напоминая о вечерней службе. В распахнутые ворота аббатства вливался хилый людской ручеек – эсператистов в столице не прибавлялось. Караул пропустил Проэмперадора во Внутреннюю Ноху, и не подумав расспрашивать. Помнящая смерть Альдо и кровь Айнсмеллера площадь была чисто выметена и залита еще не красным солнцем.

– Его высокопреосвященство на террасе, – объявил вновь обретающийся у Левия Пьетро. – Кормит малых сих.

Малые сии с писком и урчанием вырывали хлеб свой у ближних своих. Голуби лезли друг на друга, то и дело пуская в ход клювы и крылья. Между ними прыгали воробьи. Эти просто пытались ухватить кусок и упорхнуть. Альбину на богоугодное дело его высокопреосвященство, само собой, не взял.

– Что-то случилось? – Левий щедро одарил крылатую паству крошками и улыбнулся.

– Случилось?

– Вы выглядите встревоженным. Хотите шадди?

– Не откажусь. Если вы не заняты… Сам не знаю, зачем приехал. Это было какое-то наваждение… Я опомнился в седле, у Ружского дворца, и решил, что еду к вам.

– Мои покойные собратья сочли бы вас одержимым, а меня – чернокнижником. Не желаете покормить птиц? Это смешит и успокаивает… Тот, кто определил голубя в символы ордена Милосердия, был преизрядным шутником или никогда не видел голубей. Невежество так трудно отличить от удачной шутки… Вы не находите?

– Не знаю, – пробормотал Эпинэ, глядя вниз на чистенькие светлые плиты. – Помните, что тут творилось в день коронации? Когда Альдо отдал Айнсмеллера толпе… Головы… Они кипели, как… как какой-то суп…

– Мои пансионеры напомнили вам о казни? Что-то общее есть… Лучше достаться черному льву, чем… голубиной стае. Одна память влечет за собой другую… Тело Альдо не может оставаться в часовне бесконечно. Я предлагаю предать его земле без пышности, но и без надругательства. По эсператистскому обряду, сочтя последние слова покойного бредом. Вы вправе принять такое решение?

– Думаю, что да. Да! Альдо нужно похоронить, только где? В Нохе он хотя бы в безопасности…

– Вы опасаетесь мародерства или мести?

– И того и другого. Айнсмеллера нужно было казнить, только это была не казнь! Альдо все делал не по-людски, даже когда не хотел зла…

– Я еще не встречал множащих зло ради него самого. Мои собратья любили рассуждать о подобном, обвиняя во всем Врага, только зло, как выходец, без зова порог не переступит. Его и зовут, будто пса. Кто – чтобы зайца принес, кто – чтоб соседа искусал. Альдо призвал целую свору, но отдавать мертвое тело на глумленье – лишь множить псов. Почему бы не вывезти покойного тайно и не похоронить, скажем, в Тарнике, написав на надгробии другое имя?

– Вы правы. – Мог бы и сам догадаться! И сделать, раз уж считался другом и назвался Проэмперадором. – Лучше не откладывать. Я пришлю солдат.

– Не нужно вводить их в искушение. И напоминать об убийстве тоже не стоит. Не смотрите на меня так. Вы достаточно знаете Карваля и лошадей, чтобы оценить картину, которую здесь застали. Даже если подпруга лопнула случайно… Карваль предан вам, но преданность не обязательно слепа. И не обязательно… исполнительна. Идемте пить шадди. Встречать закат – дурная примета.

2

Высоченная одинокая башня возникла то ли из ничего, то ли из ошалевшего летнего заката. Само собой, Жермон о ней слыхал; о ней слыхали все, но теперь сказка встала перед глазами. Поднялся ветер, заржала чья-то лошадь, и началось…

Докладывавший Кроунер заткнулся на полуслове и сложил указательный и безымянный палец, Арно остолбенел, Карсфорн схватился за эсперу, а Жермон – за трубу. Успей генерал подумать, он бы не наставил на призрак окуляр и не увидел бы изгрызенных непогодой камней и опускавшейся на верхнюю площадку хищной птицы. Ариго опустил трубу, морок отдалился, словно в самом деле был башней, но птицы не пропали. Они кружились над зубцами и наверняка орали, на закате птицы орут всегда.

– Посмотрите в трубу, Гэвин. Оно того стоит.

Начальник штаба трубу поднял, но эсперу не выпустил, так и застыл. Вышло смешно. Золотые холмы были полны теней, криков и ржания. Величие небес и земная суета, впечатляющее сочетание. И оскорбительное.

– Спокойно, – велел всем и себе Ариго. – Спокойно. Эту дуру видела куча народу… Столетиями видела, и ничего. Гэвин, приглядите за лагерем. Арно, Кроунер, за мной!

Он боялся, что башня исчезнет до того, как они выберутся из лагеря, но одинокий черный столб все еще ждал красное солнце. Ставший горячим ветер бил в лицо, снося лагерный гам к востоку, созревающие травы шли волнами, крутые холмы, близнецы кургана, что корпус миновал в полдень, казались островами в неведомом море. Жермон послал Барона в галоп, увлекая за собой спутников. Они стали бы хорошей мишенью, окажись поблизости чужаки, но Баваару можно было доверять. Словно в ответ, откуда-то выскочил разъезд, понесся рядом. Хороший солдат будет делать свое дело хоть в Закате!

Башня не приближалась и не отдалялась, солнце почти улеглось на древние зубцы, небо стало ровным и алым, будто поле герба. Только леопарда не хватало. Или молнии…

Жеребец поднапрягся и взлетел на вершину; Жермон набрал поводья, сдерживая не коня, а себя. Желание мчаться дальше, пока Барон может бежать, пока бьется сердце, становилось нестерпимым и непозволительным. Для генерала.