Учебка. Армейский роман. - Андрей Геращенко

— Что, Лупьяненко, грызло об асфальт разбить?

— Смотри, чтобы я тебе не разбил! — возбужденно ответил Антон.

С минуту они стояли с горящими глазами друг против друга. Наконец, Резняк не выдержал и отошел в сторону:

— Ладно, пидор вшивый, живи, пока я добрый!

— Катись, недомерок! — с явным облегчением буркнул Лупьяненко.

На том и разошлись, причем разошлись врагами. И если Антон и Игорь ушли просто с плохим настроением, то Резняк — с горячим желанием отомстить при первой же возможности.

Сержант больше проверять не приходил, и на построение на завтрак курсанты отправились самостоятельно. Принимая метла, Черногуров недовольно заворчал:

— Шевелились бы быстрее — чуть ноги переставляете. Уже двадцать минут вас жду.

— Мы ведь не специально, сержант приказал, — возразил Лупьяненко.

— Сержант сказал, сержант сказал… Шевелиться надо!

Выходя на построение, Лупьяненко недовольно сказал Игорю:

— Ну и козел же этот Черногуров! Сам сидит на месте, массу топит, да еще указывает, падла! Его бы на лужи!

— Да ладно тебе, Антон, ему ведь тоже надоело на одном месте сидеть, — ответил Тищенко.

После завтрака в роте решили провести строевой тренаж. Три первых взвода вывели на плац, и началась нудная муштра в старинном прусском духе. Вначале долго тренировались делать повороты налево и направо. К удивлению Игоря почти каждый раз находился курсант, который или не вовремя поворачивался, или делал это в другую сторону.

— Тищенко, не спать! — гаркнул сержант.

Игорь сосредоточился и больше не допускал ошибок.

Хуже всех поворачивались Кохановский и Бытько. Бытько всё делал правильно, но постоянно комично дёргался, словно Буратино или какая-нибудь кукла-марионетка. Кохановский же четыре раза повернулся не в ту сторону. «Вот и первые кандидаты в наряд по роте», — подумал Тищенко.

После поворотов тренировались перестраиваться из одной шеренги в две и наоборот. Игорь хорошо знал все эти строевые приёмы ещё из пионерской практики: шаг левой ногой назад, правой вправо и приставить к ней левую, так что больших затруднений не испытывал, если не считать того, что один раз встал не там, где было нужно. Вообще-то практически все стационарные строевые приёмы обычно не вызывают трудностей у представителей европейских народов, а вот с южанами всё обстоит гораздо сложнее. Многие из них тратят по несколько дней только на то, чтобы выучить, где «право», а где «лево». Дело здесь не в их глупости или отсталости, как это иногда пытаются представить, а, скорее, в плохом знании русского языка и в отсутствии той же пионерской практики, особенно в горных аулах.

После всех этих перестроений Гришневич построил взвод в колонну по два и начал гонять курсантов взад и вперёд по плацу. Вдоль всего плаца были установлены огромные щиты-плакаты с изображениями солдат, выполняющих строевые приёмы. Плакаты приносили определённую пользу, так как, глядя на них, можно было вспомнить порядок отдания чести, правила выхода из строя и тому подобное. Но всё же они Игорю не нравились: почти у всех плакатных солдат лица сияли если не улыбкой, то уж обязательно какой-нибудь довольной, казённой гримасой, которая разительно отличалась от искажённых напряжением лиц курсантов. «С такой плакатной рожей могут ходить только идиоты, хотя и наши оскалы рисовать, пожалуй, не следует. Если на плакате нарисовать такую же физию, какая сейчас у Фуганова, на деревьях ни одной вороны не останется», — подумал Игорь, но даже не улыбнулся своей шутке — на это уже не было сил.

Гришневич посмотрел на покрытые потом, измождённые двухчасовым хождением лица курсантов и разрешил отдохнуть десять минут на газоне в тени больших деревьев. Когда все подошли поближе, сержант показал рукой на самое маленькое и чахлое и спросил:

— Знаете, что это за дерево? Почему оно такое чахлое?

Курсанты отрицательно замотали головами.

— Сейчас я вам расскажу. Можно пока сесть и перекурить.

Игорь не курил, но тоже сел и вытащил из сапог распаренные и затёкшие ноги и развернул портянки. Лёгкий ветерок заскользил по влажным пальцам, и Тищенко блаженно улыбнулся. Тем временем сержант продолжил свой рассказ:

— Это самое знаменитое дерево нашей части. Такое маленькое оно потому, что служит одной старинной армейской традиции. Как вы думаете, что произойдёт с ним в начале сентября? Просто-напросто «духи» оборвут с него все листья…

Гришневич сделал многозначительную паузу.

— А зачем? — не выдержал Байраков.

— А затем, что скоро «дедушки» должны будут уволиться в запас. А это значит, что они очень и очень ждут осень. Поэтому такая традиция — сорвали листья с «дембельского» дерева, значит всем сигнал: скоро ДМБ. Может, уволят раньше. Почти как новогодняя ёлка.

— Товарищ сержант, а мы будем срывать? — спросил Гутиковский.

— А ты что, Гутиковский, срывать листья хочешь?

— Никак нет.

— Что-о-о?! Не хочешь? А вот я скажу старшему сержанту Щарапе, что ты его на дембель не хочешь отпускать. Сказать? А, Гутиковский?

— Никак нет, товарищ сержант. Я ведь не против, просто такое легендарное дерево жаль — скоро засохнет, — попытался выкрутиться Гутиковский.

— Да уж, оно вряд ли долго протянет. Каждый год не позднее осеннего приказа обрывают, — согласился Гришневич и продолжил: — Но ты не бойся, Гутиковский: вам его обрывать не придётся. Обрывают те, чей сержант на дембель идёт или же «духи» из бригады. Так что это будут делать третий и пятый взвода. Вот побыли бы вы в бригаде, узнали бы, как там «духи» живут. А то сидите здесь, службы не видите. А они там метаются, как сраные веники!

«Будто бы мы здесь в санатории отдыхаем», — подумал Игорь и тут же поделился этой мыслью с Антоном.

После перерыва Гришневич построил взвод в колонну по четыре, и «легион» вновь принялся маршировать по плацу. Игорь обратил внимание на то, как сержант подаёт команды. Гришневич делал это строго по уставу и предельно чётко. Ещё раньше Тищенко заметил, что Гришневич вообще довольно точно выполняет требования строевого устава и практически всегда отдаёт честь в ответ, что делали далеко не все сержанты. Во время строевой выправка Гришневича отличалась от идеального образца лишь излишне ослабленным поясным ремнём. Но это было положено по сроку службы. Не мог же сержант затянуться, как «дух». Игорь сравнил Гришневича с сержантами из бригады, которых часто видел в столовой. У них почти всегда ремни скорее прикрывали половые органы, чем опоясывали хэбэ. Всё же, присмотревшись более внимательно, Игорь заметил ещё одно отклонение от устава: у Гришневича был расстёгнут верхний крючок. Но какой же уважающий себя «черпак» будет ходить с застёгнутым крючком, если против этого восстают сами основы неписаных армейских традиций?!

— Ногу выше! Ногу! Улан! Я сказал — выше ногу! — Гришневич начал нервничать.

Взвод порядком устал, и курсанты выполняли команды всё хуже и хуже. К тому же темп ходьбы был рассчитан на переднюю шеренгу: Улана, Федоренко, Стопова и Вурлако. Но у тех, кто шёл в конце строя, ноги были гораздо короче и, чтобы успеть за передними, им нужно было жертвовать высотой подъёма сапог. Гришневич этого не понимал и бесился из-за того, что конец строя едва отрывает ноги от асфальта:

— Выше ногу, Тищенко! Валик! Резняк, тебе что, под зад заехать?! На говно пойдёте!

Последнее возымело действие, и курсанты арьергарда начали буквально подпрыгивать, стремясь совершить невозможное.

Наведя здесь «порядок», сержант переключился на правофлангового. Для людей, не связанных с армией, поясню: от правофлангового зависит очень многое — правильность и скорость передвижения строя, чёткость равнения и тому подобное. Весь взвод должен равняться на правофлангового и подстраиваться под него во время ходьбы. А правофланговый, в свою очередь, должен стараться идти лучше всех. Правофланговым быть хуже всего, так как постоянно находишься на виду у сержанта.

В этой должности кроме высокого роста Улан больше не имел никаких особенных достоинств и со своей ролью явно не справлялся. Когда Улан в очередной раз начал хитрить и не поднимать ноги, Гришневич не выдержал и остановил строй:

— Курсант Улан!

— Я.

— Выйти из строя!

— Есть.

Приложив руку к краю пилотки, Гришневич раздражённо, но чётко объявил взводу:

— За неисполнение приказа командира, за уклонение от строевой подготовки объявляю курсанту Улану наряд вне очереди!

— Есть наряд вне очереди, — ответил Улан и отдал честь.

— Это ещё не всё, Улан. Сейчас пойдёшь к дежурному по роте сержанту Ярову и скажешь ему, что сержант Гришневич просил проследить за твоей работой по мытью очек. Этим ты будешь заниматься до обеда. Понял?

— Так точно, — хмуро ответил Улан.