Страна Семи Трав - Леонид Платов

Земля просыхает очень быстро. Солнце работает на совесть, не покладая рук.

Растаявший снег обнажил прошлогоднюю грязно-бурую траву. Множество птиц толчется на ней. Птицы разбились на пары, ссорятся из-за места, возобновляют прошлогодние знакомства, обмениваются новостями. («Ну, как у вас в Ленкорани?» — «Ничего. А как там у вас в Индии?..») Писк, свист, гомон, чириканье, щебет! Впечатление такое, будто их всех посадили в одну вольеру в зоологическом саду.

Июнь проходит по тундре, торжествующе громыхая льдом вскрывшихся рек, звеня, как бубенчиками, бесчисленными торопливыми ручьями, распевая на тысячи радостных птичьих голосов.

А вот и гром раздался с неба, первый веселый летний гром!

Мы стояли посреди своего островка, задрав вверх головы. Небо ясно, туч нет. Откуда же гром?..

— Вот он! Вот, вот! — закричал Бульчу, самый зоркий из нас, и побежал вдоль берега, воздевая руки.

Над нами кружил гидроплан. Это рокот его моторов мы приняли за отдаленные раскаты грома.

Самолет круто пошел вниз. Сверкнули на солнце крылья, легкий всплеск, брызги пены, и лыжи-поплавки уже скользят по воде.

Мы побежали по берегу, жадно засматривая в кабину самолета.

Лиза и Савчук надеялись, что к нам прилетел сам Андрей. Однако я понимал, что в разгар лета начальник полярной станции не сможет отлучиться. По-видимому, Андрей прислал кого-нибудь из своих подчиненных.

За день до этого между нами произошел краткий разговор по радио. Андрей так же, как и Лиза, слышал первомайскую перекличку, но был догадливее ее: понял по ряду признаков, что я с Савчуком.

— Кажется, я порадую тебя и твоего этнографа, — сообщил Андрей. — Какие ваши координаты?.. Ага! Отлично!.. Ты говоришь, и Лиза прилетела? Да что ты! Ну, сердечные приветы ей! Жаль, не могу сопровождать. Итак, ждите завтра, самолет с мыса Челюскин!..

— От товарища Звонкова, — сказал незнакомый пилот, выбравшись на берег, и протянул пакет удивленному Савчуку.

В пакете было сопроводительное письмо Андрея, акт, снабженный шестью подписями, и несколько страниц, отпечатанных на пишущей машинке и заботливо пронумерованных. Сверху было написано: «Копия». Мы с изумлением увидели, что страницы заполнены обрывками фраз и отдельными словами, разделенными пунктиром.

— Воздушный след! — вскричал Савчук, вглядываясь в текст.

Да, там повторялось выражение «воздушный след», которое так поразило нас в записке на бересте и так и не было разгадано нами. Дальше я прочитал слово: «Бырранга». Потом в глаза бросилась фраза: «Идя на юг со стороны моря…»

— Смотрите: «Ветл»! — закричала Лиза в волнении. — Ведь это «Ветл»! А это — «тлуги»! Значит, вместе: «Ветлуги»!

— Подождите, Лизочка, подождите, — бормотал Савчук, стараясь овладеть собой. — В таких делах нужны последовательность, порядок, точность. Сначала прочтем сопроводительное письмо.

С присущей ему деловитостью Андрей извещал этнографическую экспедицию Савчука, что неподалеку от полярной станции на мысе Челюскин во время постановки гидрографических буев подобран плавни», сердцевина которого при рассмотрении оказалась полой. Внутри тайника обнаружен кусок бересты с нацарапанными на ней словами. Удалось разобрать только часть текста. Можно думать, что плавник спущен на воду с верховьев какой-то горной реки. Упоминались «дети солнца», и дважды, в странной связи, называлась Птица Маук.

«Зная из первомайской радиопередачи, — писал Андрей, — а также из ваших еженедельных докладов Институту этнографии о цели экспедиции, сотрудники полярной станции поняли, что находка может заинтересовать вас и помочь в поясках. На выловленном стволе дерева сделана метка — в коре глубоко вырезаны, а потом закрашены значки: три точки, три тире, три точки, то есть сигнал SOS. Несомненно, плавник с письмом отправил путешественник, „закольцевавший“ гуся и клеймивший оленей особой тамгой».

«Можно думать, — продолжал Андрей, — что этим путешественником был П.А.Ветлугин, которого вы ищете… На это указывают два полустершихся слова: „Ветл“ и „тлуги“, — по-видимому, обрывки фамилии писавшего».

Во втором документе-акте, заверенном подписями, мой друг излагал обстоятельства находки.

К сожалению, плавник очень долго лежал где-то на отмели, рассохся под лучами солнца, и в щели проникла вода.

Андрей и его товарищи сумели прочесть не все. Возможно, что, если бы письмо сразу попало в руки специалисту, удалось бы разобрать большую часть текста. Но гидрологи переусердствовали. Они принялись сушить у печки бересту, а этого нельзя было делать: она съежилась, покоробилась; когда же начали расправлять, стала крошиться.

Хорошо еще, что кто-то из молодых помощников Андрея догадался переписать, а потом перепечатать те разрозненные слова и обрывки фраз, которые удалось разобрать еще на берегу.

Подлинник письма был безвозвратно утерян. Перед нами была только копия, да и то неполная.

— Что ж, — сказал Савчук (голос его дрожал), беря в руки отпечатанные на машинке страницы, — делать нечего, займемся копией.

Я и Лиза нетерпеливо заглядывали через его плечо.

Рядом раздавалось прерывистое дыхание нганасанов. Многие из них, прослышав о письме из Бырранги, прибрели на наш островок с соседних островков (вода начала уже спадать). Сейчас все они собрались вокруг нас, в волнении переминаясь с ноги на ногу, наваливаясь на плечи стоящих впереди. Бульчу присел на корточки возле Савчука и, заглядывая снизу в отпечатанные на пишущей машинке листки, норовил коснуться их пальцем.

Чтение ветлугинского письма происходило при всем честном народе ня, посреди мокрой, поблескивавшей на солнце тундры.

Не привожу письма целиком, потому что связными оказались только первые несколько фраз. Затем все чаще и чаще стали возникать досадные пропуски.

Но Савчук недаром прокорпел столько времени над различными мудреными и путаными архивными документами. Я подивился его сноровке. Обычно он запинался только на мгновение, с поразительной уверенностью перебрасывал смысловой мостик между словами, уводя нас с Лизой и весь застывший в молчании народ ня все дальше и дальше, сначала до льдинам океана, потом по камням Бырранги.

…Должен чуточку предварить события. Дело в том, что, когда мы, преодолев нее препятствия, достигли, наконец, заповедного ущелья, в нашем распоряжении неожиданно очутился дневник Петра Ариановнча. Со свойственной ему аккуратностью он описывал одно событие за другим, последовательно, на протяжении всего времени, что находился в горах Бырранга.

Были отдельные записи, касавшиеся и личных его переживаний. Но Петр Арианович писал об этом очень скупо. Ведь он считал дневник как бы своим посмертным научным отчетом. Первый лист так и начинался: «Путешественника, проникшего в горы Бырранга и нашедшего эти записи, покорнейше прошу доставить их в Российскую Императорскую Академию наук» (слово «императорскую» было потом зачеркнуто и переправлено на «республиканскую»). Далее Петр Арианович скромно писал о том, что метеорологические, геологические и этнографические наблюдения, проводившиеся им в течение более чем двадцати лет, могут пригодиться русским ученым. И он не ошибся.