Неоконченный пасьянс - Алексей Ракитин

Однако, пройдя в комнату Шумилов, увидел в высшей степени умилительную сцену: за маленьким ломберным столиком в своем любимом кресле восседала госпожа Раухвельд, а напротив неё — молодой человек привлекательной наружности, безукоризненно одетый и причёсанный, распространявший вокруг запах дорогого французского одеколона. Незнакомец читал домохозяйке «Илиаду», причём на хорошем древнегреческом и с отменным выражением, а Марта Иоганновна сидела в кресле, блаженно прикрыв глаза и качая головой в такт декламатору. Уму было непостижимо, как это она умудрилась засадить незнакомого человека за столь нудное чтение, но факт оставался фактом: гость читал историю Париса, а госпожа Раухвельд, вздыхая, повторяла за ним некоторые слова.

Увидев Шумилова, незнакомец подскочил с дивана и отложил гомеровский фолиант в сторону. В эту минуту он, видимо, почувствовал себя сконфуженным: лицо его, до того безмятежное, моментально сделалось напряжённым и озабоченным. Он хотел что-то произнести, но Марта Иоганновна его опередила:

— Наконец-то, Алексей Иванович, мы уже заждались! Позвольте представить вам нашего гостя — любезного Аркадия Венедиктовича Штромма. Моя хорошая знакомая, Анна Марковна Самохина, по чьей рекомендации он явился, рекомендовала его как человека в высшей степени воспитанного и достойного.

Штромм шагнул к Шумилову, тот — ему навстречу; они встретились посреди комнаты, пожав руки.

— Очень рад знакомству, — ответил Шумилов. — Чем обязан?

Штромм раскрыл было рот, но Раухвельд опять его опередила.

— Алексей Иванович, ему нужна ваша помощь. Можно сказать, что только на вас вся надежда. Анна Марковна так и сказала — если кто и сможет помочь — то только такой человек, как вы.

— Благодарю за столь высокую оценку моих слабых сил. Да только пусть Аркадий Венедиктович сам скажет, в чём, собственно, дело?

— Расскажите, голубчик, Алексею Ивановичу всё как есть, — обратилась госпожа Раухвельд к гостю. — Не буду вам мешать.

И с гордостью патрицианки покинула гостиную.

— Видите ли, — начал Штромм, — я оказался жертвой то ли полицейской провокации, то ли тривиальной ошибки. Скажите, вы слышали что-нибудь об убийстве госпожи Барклай, сестры известного географа и этнографа?

— Да, что-то такое припоминаю, — уклончиво ответил Шумилов; ему вовсе не хотелось вдаваться в подробности и рассказывать о том, что его уже навещала полиция в связи с расследованием этого дела.

— Погибшая Барклай была моим клиентом. Я биржевой брокер, аккредитован от банкирского дома «Рейнхарт». Некоторое время — а если точнее, последние полтора года — я был доверительным управляющим Александры Васильевны, давал ей разного рода рекомендации по инвестированию свободных денег в ценные бумаги и по её доверенности совершал сделки на бирже. Вчера я был допрошен сыскными агентами…

— Допрос был официальным? — перебил говорившего Шумилов. — Извините, дабы не терять времени я сразу буду вас останавливать и уточнять детали. Допрос проводился в присутствии чиновника прокуратуры? Был составлен протокол?

— Нет, ничего такого.

— Значит, это был не допрос, а опрос или беседа, как угодно. А кто с вами беседовал?

— Агенты Иванов и… Ганевич… Ганевский…

— Владислав Гаевский, — подсказал Шумилов. — Ясно. И что было потом?

— Поговорили и ушли. Всё выглядело вполне пристойно. По возвращении домой я узнал, что эти же агенты побывали по месту моего проживания в Петербурге, поговорили с домовладелицей и — вы сейчас будете смеяться! — похитили из моей комнаты фотопортрет, на котором я был изображён вместе с младшим братом Александром.

— Нет, смеяться я не буду, ничего смешного в этом нет, — Шумилов пожал плечами. — Узнаю нашу сыскную полицию, прихватить фотокарточку — это вполне в её духе. И что же потом?

— Сие, конечно, возмутительно, но дальше ещё хуже! Сегодня я только уехал на торги, на Биржу, как появляется посыльный от моей домовладелицы, который сообщает мне, что у меня на квартире проводится обыск! Всё чином, как полагается: и товарищ прокурора присутствует, и ордер выписан, и полиция пригнана… Обложили как какого-то народовольца-бомбиста: полицейский на улице, полицейский во дворе, полицейский в подъезде, полицейский перед дверью и, наконец, полицейский за дверью! Я, бросив всё, примчался сломя голову и наблюдал завершение обыска своими глазами. Они разбирали мебель! Они выстукивали изразцы, которыми выложена печь, и если плитка звенела, они её откалывали! Они отодрали плинтуса! Они подняли паркет! Я удивлён, почему они не отодрали обои! То, что они натворили, хуже пожара! Вы можете представить, на что стали похожи мои комнаты после такого, с позволения выразиться, обыска?!

Шумилов вздохнул:

— В общем-то, могу. Я поработал в прокуратуре и видел не раз, как проводятся такие обыски. Неприятно, конечно, но это всего лишь свидетельство серьёзного подхода к делу. Насколько я понимаю, сегодня вас всё же допросили официально?

— Да, сегодня со мной беседовали уже "под протокол". Товарищ прокурора Эггле тянул из меня жилы часа, эдак, два с половиной!

— Ну, это пустяки, — отмахнулся Шумилов. — Какие уж тут жилы! Я так понимаю, вас даже не арестовали?

— Да за что же меня арестовывать! — воскликнул с болью в голосе Штромм. — Если б я был виноват! По сути заданных мне вопросов я понял, что они подозревают, будто я прибыл в Петербург поездом из Ревеля ранним утром двадцать четвёртого апреля и совершил убийство Александры Васильевны Мелешевич. Но поездом на самом деле приехал мой младший брат, а я плыл в Петербург пароходом и был в городе только после одиннадцати часов утра. Они меня меняют местами с братом, вы понимаете?

— Вы, что же, сильно похожи?

— Ну не сильно… но похожи. Он младше меня на полтора года. Одного роста, только несколько худощавее.

— Тогда умозаключения нашей сыскной полиции вполне логичны.

— Но ведь они ничего не нашли во время обыска, ни в чём так и не смогли обвинить, но… уже опорочили меня в глазах домовладелицы, скомпрометировали в банке, испортили репутацию в глазах моих биржевых коллег… Да что же это за издевательство?

— От меня-то что вы хотите, Аркадий Венедиктович?

— Я прошу вас помочь мне выкрутиться из того положения, в котором я оказался.

— Каким образом? Я не присяжный поверенный, не работник Следственной части прокуратуры. Я даже не Сыскной агент. Вы, вообще-то, знаете кто я?

— Домовладелица, у которой я проживаю, госпожа Самохина, состоит в прекрасных отношениях с госпожой Раухвельд. Так что, полагаю, я имею вполне верное представление о вас.

— Тогда я повторю свой вопрос: что вы хотите от меня?

— Помочь доказать мне мою невиновность.

— А вы невиновны?

— Истинный крест!

— Хорошо, — кивнул Шумилов. — Есть только два маленьких, но безусловных, условия, которые вы должны принять к сведению: во-первых, вам надлежит быть со мною абсолютно искренним. Попытка обмана с вашей стороны приводит к безусловному прекращению нашего взаимодействия. Никакие смягчающие или объясняющие ложь обстоятельства мною не будут приниматься к рассмотрению.

— Понятно, — кивнул Штромм. — А второе условие?

— Ну, а во-вторых, в том случае если я установлю вашу виновность в этом преступлении либо иных тяжких преступлениях, я точно также прекращу наши взаимоотношения и все собранные мною сведения сообщу Сыскной полиции. Поэтому, если вы не очень уверены в своей невиновности, либо держите за пазухой некий камень и рассчитываете использовать меня «втёмную» против полиции, то я, возможно, окажусь тем человеком, кто окончательно погубит вашу репутацию и саму судьбу. Так что, принимая во внимание мои условия, подумайте хорошенько ещё раз, хотите ли вы на самом деле, чтобы я взялся доказывать вашу невиновность?

Штромм неожиданно улыбнулся.

— Я полагал, вы заговорите о деньгах…

— А что о них разговаривать? — в свою очередь улыбнулся Шумилов. — Двадцать пять рублей в сутки, за первые два дня деньги вперёд, а там дальше станет ясно…

Аркадий извлёк из внутреннего кармана солидное портмоне и достал оттуда сторублёвый кредитный билет.

— Я, Алексей Иванович, согласен даже на удвоенный тариф, только помогите мне отбиться от этих орлов.

Шумилов принял деньги и продолжил:

— Теперь я попрошу вас отвечать на мои вопросы быстро, чётко и по возможности не задумываясь. Если точного ответа не знаете, говорите то, что кажется вам наиболее близким к действительности, но опять-таки, делайте это, не задумываясь.

— Почему? — не понял Штромм.

— Когда человек начинает вспоминать то, чего на самом деле не знает, то он просто-напросто конструирует правдоподобную ложь. А конструировать ничего не надо, надо просто сказать как есть. Итак, Аркадий Венедиктович, начнём: на каком пароходе вы плыли в Санкт-Петербург? когда и где вы на него сели? предъявляли ли при посадке паспорт? — вооружившись блокнотом и карандашом, Шумилов записывал самое существенное из ответов Штромма. — Опишите, пожалуйста, свою каюту: если обходить её слева направо от двери, где какая мебель стояла? где находился предмет, выглядевший среди прочей мебели самым новым? самым старым?