Саван для блудниц - Анна Данилова

Чайкин молча, лишь кивком головы позвал его за собой в холодильную камеру, где, выдвинув один металлический ящик, показал ему труп молодого мужчины с рыжими короткими волосами, слипшимися на виске от спекшейся крови.

– Не этот, случайно?

– З-зубы, покажи зубы… передние…

Чайкин указательным пальцем поднял верхнюю губу мертвого парня, и Шубин увидел, что от одного переднего зуба отломан кусочек.

– Кажется, это он.

– Его убили еще в начале месяца. Выстрелом в голову. Этим убийством занимается прокуратура. Точнее – ЗАНИМАЛАСЬ.

– Не понял.

– И не поймешь. Но, учти: я тебе ЕГО не показывал. Так-то вот. А теперь иди. Я позвоню тебе вечером.

Ошарашенный Шубин на ватных ногах вышел из морга и поехал домой. По дороге ему позвонил Крымов и назвал фамилию бывшего хозяина квартиры: Пермитин.

Отец без разговоров дал ей адрес Сперанского; он вообще поумнел со дня их последней встречи – так, во всяком случае, показалось Тамаре. Ведь обычно он расспрашивал ее о том, как прошел у нее день, как дела в школе и прочее из дежурного набора вопросов, а теперь, после того как он оставил их – Тамару и Сперанского – одних на целую ночь и без его, отцовского присмотра, он даже не спросил, как провели они время или хотя бы о чем они говорили. И это вместо того, чтобы, во-первых, извиниться за свое бегство и видимую причастность к заговору и, во-вторых, хотя бы сделать вид, что он обеспокоен тем, как сложились или не сложились отношения единственной и любимой дочери с его лучшим другом. Поведение отца можно было бы охарактеризовать как верх тактичности – он сделал вид, что ничего особенного не произошло, а если и произошло, то не стоит забывать, что все кругом взрослые и зачем портить себе и окружающим настроение каверзными и пошлыми вопросами типа «было – не было». Тамара не дурочка и прекрасно понимает, что если отец оставил ее на ночь в обществе взрослого мужчины, значит, это следует воспринимать как благословение. С одной стороны, Томе, как маленькой женщине, это льстило, а с другой – она чувствовала себя чуточку несчастной из-за того, что отец мог так легкомысленно поступить с ней, ничего не объяснив и, главное, не предупредив о своих планах…

Но все ее волнения, связанные с отцом, остались позади – теперь ее интересовал только Сперанский. И кто знает, переживала бы она так остро его уход, проведи он с ней ночь в постели… В том-то и дело, что он ушел, бросил ее в тот самый момент, когда все только начиналось, и ощущения эти были так свежи и остры, что она чуть не заплакала, когда услышала звон ключей и поняла, что вернулся отец. Бросившись к нему на шею, она залилась слезами, как делала это в той, прошлой, детской жизни, когда, повиснув на шее у папы, можно было облегчить душу какими-то признаниями-сомнениями и, конечно, потоками теплых и соленых слез.

– Папа, он ушел неожиданно и ничего мне не сказал… Пожалуйста, дай мне его адрес, и я спрошу его хотя бы, что же такое случилось… – канючила она ему в ухо. – И не запрещай мне с ним встречаться…

Перепелкин молча достал записную книжку и переписал ей оттуда все телефоны и адреса Сперанского, какие только у него имелись.

– Ты завтракала? – спросил он, словно это было сейчас самым важным.

– Он приготовил завтрак, но мне кусок в горло не лезет…

В школе Тамара даже смотреть не хотела на Горкина, за одну ночь он стал ей противен до отвращения. И когда он подошел к ней на перемене и сказал, что «вечером собираемся», она фыркнула и ушла на другой этаж, где всю перемену простояла у окна, представляя себе фигуру Сперанского на залитой солнцем спортивной площадке перед школой.

А потом она села в автобус и поехала на Садовую, где неподалеку от областной больницы находился офис Сперанского. Она нашла серое высотное здание и, наугад перемещаясь по мраморным коридорам и узким белым лестницам, позабыв о существовании лифтов, нашла-таки фирму «Пласт». В уютной и крохотной приемной ее встретила улыбчивая и донельзя размалеванная секретарша.

– Это завод пластмассовых изделий? – спросила Тамара, чувствуя на себе оценивающий взгляд потенциальной соперницы.

– Да, а вы к кому?

– А где же сам завод? И почему у вас такой маленький офис? Где директор?

– Девушка, вы задали столько вопросов… Вы к кому, я спрашиваю?

– К Сперанскому Игорю Сергеевичу. Я – его племянница.

– Извините, но его сейчас нет.

– А где же он?

– Как раз на заводе. Но это далеко, за городом. Он должен вернуться часа через полтора, у него назначены здесь две встречи. Если хотите, можете его подождать, только представьтесь, пожалуйста, а я ему сейчас перезвоню и спрошу, как быть с вами…

Секретарша спрятала на время свои коготки – к чему тратить ревностный пыл, если пришла всего лишь безобидная племянница?

– Звоните, – как можно равнодушнее ответила Тамара и присела на краешек кожаного дивана.

Она слышала только половину диалога, и поняла, что Игорь Сергеевич, находящийся на другом конце провода, готов прислать за «племянницей» свою машину.

– Подождите немного, – разочарованно протянула секретарша, еще помахивая в каком-то рассеянно-удивленном трансе телефонной трубкой перед своим носом, – за вами сейчас приедет машина.

– Хорошо, спасибо. Я подожду на улице, – сказала Тамара и вышла из приемной.

На улице у нее закружилась голова. Ей стало нехорошо. Она вообще не понимала, что с ней происходит. Кровь пульсировала в щеках, как если бы Его Величество Стыд хлестал ее по лицу, приговаривая: какая же ты свинья, Перепелкина, как ты могла прийти сюда к влюбленному в тебя человеку, зная наперед, что ничего, кроме грязи, он от тебя не получит.

Она уже представила себе, как Горкин или Кравцов потрясают перед лицом Сперанского пачкой фотографий наподобие тех, какие они сделали Ларчиковой, чтобы отомстить ей за Льдова… Эти мальчишки не отпустят Тамару, а если и отпустят, то только для того, чтобы содрать с нее и со Сперанского деньги. Они будут выкачивать из них доллары, шантажируя Игоря Сергеевича связью с несовершеннолетней Перепелкиной, как выкачивали раньше с Веры Корнетовой за то, чтобы не лишать ее девственности.

Тамара закрыла лицо руками и замотала головой. Сейчас приедет машина и отвезет ее к Сперанскому. Он сначала удивится, а потом скажет ей, чтобы она никогда больше не приезжала и не испытывала его терпение. Она уже начинала чувствовать свою власть над ним, и потому оставалось совсем немного до того, чтобы он перешагнул грань, после которой все его последующие поступки и действия будут считаться преступными.

Она увидела подъезжающую к крыльцу, на котором она все еще стояла в нерешительности, большую черную машину с тонированными стеклами. Из машины вышел незнакомый крупный лысоватый мужчина:

– Это вы – Тамара?

Он обращался к ней. Приехали за ней.

– Нет, я не Тамара.

– Извините.

Мужчина скрылся за дверями. Он пошел искать другую Тому Перепелкину, которая еще год-полтора тому назад могла бы сесть в эту машину и поехать на завод пластмассовых изделий, чтобы увидеться там с Игорем Сергеевичем. Но той Томы уже не было. Она умерла на квартире старика Иоффе, а вместо нее родилась жадная до удовольствий другая Тома Перепелкина. И вот теперь она стояла на крыльце и не знала, куда ей идти и что делать.

Сообразив, что ее могут увидеть из окна, Тамара сбежала с крыльца и, свернув в первый же переулок, быстрым шагом дошла до ближайшей автобусной остановки. Через сорок минут она уже была на другом конце города, в тихом зеленом парке, где дала себе волю разрыдаться на одной из скамеек. Проходящий мимо мужчина в темных очках и светлом старомодном костюме из душного синтетического кримплена сел рядом и попытался ее успокоить. От него пахло дешевой, с карамельно-цветочным запахом, туалетной водой, а на загорелой и блестящей, словно полированной, лысине с темными пигментными пятнами шевелились от слабого ветерка несколько седых длинных волосков. Темные, как будто нанесенные шоколадным кремом тонкие губы его улыбались, открывая желтоватые прокуренные зубы.

Он сказал ей, что живет недалеко от парка и у него дома есть хорошие немецкие успокоительные капли, и если она не хочет ему рассказывать о том, что с ней произошло и почему она плачет, то он и не станет ее ни о чем расспрашивать. Тамара встала и послушно пошла за ним, чувствуя в ногах неприятную слабость, так хорошо знакомую ей, которая всегда сопутствовала ее свиданиям со взрослыми любовниками. Это напоминало болезнь, одним из признаков которой был внутренний зуд, от которого зависело ее тело, требующее удовлетворения. (Оля Драницына как-то сказала по этому поводу, что это происходит от чрезмерного употребления шоколада и яиц, что организм надо тренировать и не распускаться до такой степени, чтобы ложиться по первому же требованию плоти под каждого встречного; нельзя, говорила она, зависеть даже от своего тела; она имела в виду, что отдаваться следует только тем, кто хорошо платит.)