Александрийское звено - Стив Берри

— Когда меня не станет, Доминику действительно придется иметь дело с тобой, а тебе — с ним. Поэтому не принимай поспешных решений. Люди вроде него — бесчувственные, бесстрашные, лишенные морали — могут оказаться очень ценными для тебя.

Херманн надеялся, что она слушает его, но боялся, что не все его слова доходят до ее сознания. Ее мать умерла, когда Маргарет было всего восемь, и в юности казалось, что она становится образом и подобием отца. «Я вышла из твоего ребра», — любила повторять она сама. Но по мере того, как девочка взрослела, становилось все очевиднее: этим надеждам не суждено сбыться. Процесс ее образования начался во Франции, продолжился в Англии и окончился в Австрии, опыт в бизнесе она приобретала и оттачивала в многочисленных корпорациях отца. Но поступавшие оттуда отчеты его не вдохновляли.

— Что ты будешь делать, если найдешь библиотеку? — спросила Маргарет.

Херманн не показал своего удивления. Она явно больше не хотела обсуждать ни Сейбра, ни саму себя.

— Мы даже представить себе не можем, какие великие мысли хранятся в ней.

— Я слышала, как вчера ты говорил об этом. Расскажи мне подробнее.

— Ах, ты про карту Пири Рейса тысяча пятьсот тринадцатого года, найденную в Стамбуле! Не знал, что ты слушаешь.

— Я всегда слушаю.

Он хмыкнул. Они оба знали, что это не так.

— Я рассказывал канцлеру о карте, нарисованной на коже газели и спрятанной турецким адмиралом, который раньше был пиратом. Она содержала в себе множество невообразимых деталей. На ней было обозначено восточное побережье Южной Америки, хотя европейские мореплаватели в то время еще не успели картографировать тот регион. Присутствует на карте и северное побережье Антарктиды — задолго до того, как она покрылась снегом и льдами. Нам только недавно удалось определить контур этого побережья, да и то с помощью наземных радаров. И тем не менее карта тысяча пятьсот тринадцатого года так же точна, как современные. На самой карте ее составитель написал, что он использовал карты, составленные во времена Александра, Владыки Двух Рогов.[4] Можешь себе представить? Возможно, древние мореплаватели посещали Антарктиду тысячи лет назад, еще до ее обледенения, и зафиксировали свои открытия.

Мозг Херманна свербила мысль о других великих знаниях, которые могли оказаться утерянными, — знаниях из области математики, астрономии, геометрии, метеорологии и медицины.

— Знание, не зафиксированное на бумаге, оказывается в итоге либо утраченным, либо искаженным до полной неузнаваемости. Ты слышала о Демокрите? Он высказал предположение о том, что все предметы состоят из гигантского количества крошечных частиц. Сегодня мы называем их атомами, но он был первым, кто догадался об их существовании и, таким образом, стал основоположником атомистического учения. Он написал семьдесят книг, о которых нам известно лишь из других источников — ни одна из самих этих книг не уцелела. Прошли века, прежде чем другие люди додумались до того же. Не осталось почти ничего из трудов Пифагора. Мането составлял летопись истории Египта. Где она? А взять Галена, великого древнеримского врача! Он написал пятьсот трактатов по медицине, но от них остались лишь немногочисленные фрагменты. Аристарх утверждал, что неподвижное Солнце находится в центре сферы неподвижных звезд, а Земля вращается вокруг своей оси и вместе с тем движется вокруг Солнца по кругу, наклонному к экватору. Но человечество приписывает это открытие Копернику — человеку, жившему на восемнадцать веков позднее.

В голове Херманна вертелись и другие имена: географы Эратосфен и Страбон, физик и математик Архимед, поэт Каллимах, Зенодот и его грамматика, первый философ Фалес. Все их мысли оказались утраченными для человечества.

— Так было всегда, — проговорил он, — знания — первое, что искореняют, приходя к власти. История доказывала это снова и снова.

— Чего же боится Израиль? — спросила Маргарет.

Херманн знал, что рано или поздно она задаст ему этот вопрос.

— Возможно, это в большей степени фантомные страхи, нежели реальность, — сказала она, — мир сложно изменить.

— Сложно, но можно. Мужчины, — он сделал короткую паузу, — и женщины делали это на протяжении веков. И кстати, наиболее значительными изменениями мир обязан вовсе не насилию, а зачастую словам. Человечество коренным образом переменила Библия. И Коран. И Великая хартия вольностей. И американская конституция. Миллиарды людей меряют свои жизни по этим словам. Они переделали общество. Не войны, а мирные договоры, которые заключаются после их окончания, по-настоящему меняют течение истории. План Маршалла изменил мир сильнее, чем сама Вторая мировая война. Слова — вот настоящее оружие массового поражения.

— Уклонился от ответа на мой вопрос, — игриво проговорила Маргарет и в этот момент очень напомнила Херманну его покойную жену.

— Относительно того, чего боится Израиль?

— Да. Почему ты не скажешь мне?

— Возможно, потому, что я сам не знаю.

— Я в этом сомневаюсь.

Херманну подумалось: а не рассказать ли ей все как есть. Однако ему не удалось бы выжить, будь он дураком. Досужие разговоры погубили не одного преуспевающего человека.

— Скажу тебе только одно: правду всегда трудно принять — и для людей, и для культур, и даже для наций.

Женщины прошли на задний двор, и Стефани поразилась тому, как идеально здесь все ухожено. Это было настоящее царство цветов: яркие астры, лилии, золотарник, анютины глазки и хризантемы. От дома в сад выдавалась терраса. На ее плиточном полу была расставлена мебель из кованого железа и декоративные горшки, в которых тоже цвели цветы.

Стефани подвела Кассиопею к толстому стволу высокого клена — одному из трех деревьев, даривших саду тень жаркими днями. Затем она посмотрела на часы. 21.43.

Она приехала в такую даль и притащила с собой Кассиопею, поскольку ею двигала смесь злости и любопытства. Но то, что она собиралась предпринять теперь, станет шагом, сделав который она окончательно перейдет за черту дозволенного.

— Приготовь свой духовой пистолет, — прошептала она.

Ее спутница сунула в ствол дротик со снотворным.

— Надеюсь, ты оценишь, как слепо я подчиняюсь этой глупости.

Стефани обдумывала свои дальнейшие действия. Можно было, конечно, забраться в дом. Кассиопея Витт обладала всеми необходимыми для этого навыками. Но с таким же успехом можно и просто постучаться в дверь. Однако ни то ни другое не понадобилось. Задняя дверь дома распахнулась, и на пороге возник темный силуэт. На террасу вышел высокий мужчина в домашнем халате, подвязанном на талии, и стал расхаживать между тонкими столбами, поддерживающими плоский навес. Его ноги в шлепанцах шаркали по плиточному полу.

Стефани молча показала на пистолет, а потом ткнула пальцем в сторону мужчины.

Кассиопея прицелилась и выстрелила. Послышался мягкий хлопок, а затем — шелест рассекаемого дротиком воздуха.

Мужчина вскрикнул, схватился за плечо, а затем рухнул на пол террасы.

Стефани подбежала к распростертому телу.

— Быстро же работает эта штука! — с восхищением проговорила она.

— Так и было задумано. Кстати, кто это такой?

Они смотрели сверху вниз на лежащего с закрытыми глазами мужчину.

— Поздравляю. Ты только что подстрелила генерального прокурора Соединенных Штатов Америки. А теперь помоги мне втащить его в дом.

33

Среда, 6 октября

Лондон, 3.15

Вот уже три часа как Сейбр не отрывал глаз от экрана своего ноутбука, изучая файлы, которые скачал с компьютера Хаддада.

Он был потрясен.

Информации здесь было наверняка больше, чем он смог бы вытрясти из самого палестинца, причем для ее получения не пришлось прибегать ни к пыткам, ни к психотропным средствам. Поискам Александрийской библиотеки и мифических Хранителей араб, видимо, посвятил долгие годы жизни, и объем собранных им данных поражал воображение.

Во многих файлах встречалось имя эрла по имени Томас Бейнбридж, о котором Сейбр слышал от Альфреда Херманна. По утверждению Хаддада, в конце восемнадцатого века этот Бейнбридж посетил Александрийскую библиотеку, а потом написал об этом роман, в котором содержались зашифрованные указания на местонахождение библиотеки.

Удалось ли Хаддаду разыскать экземпляр той книги и не ее ли унес из квартиры палестинца Малоун?

Кроме того, Хаддад писал о родовом поместье Бейнбриджа к востоку от Лондона. Хаддад, по всей видимости, несколько раз посещал его, полагая, что там тоже могут находиться подсказки. Особенно — на мраморном монументе и еще в чем-то, что называлось «Эпифания святого Иеронима». Однако никаких деталей, которые могли бы пролить свет на значение того и другого, в записях палестинца не содержалось.