Лист на холсте, или Улиточьи рожки (СИ) - Кальк Салма

— Вот, про историю. Что ты знаешь?

— А ты тоже что-то знаешь? — удивилась Полина.

— Больше, чем хотела бы, — ответила Элоиза. — Расскажу. Но сначала ты.

— Мне позвонила мама и рассказала — Нора умерла. Валентин подсуетился, и мы прилетели, и Лина, и мальчики. Тётушка Илария была чернее ночи, и ничего мне не рассказывала, а мама знала только о том, что вдруг обнаружилась беременность Норы, нормальная, она говорила, беременность, девочка. Кто отец ребёнка — Нора молчала. Тогда Илария что-то подшаманила, как я понимаю, и нашла кого-то, кто был готов взять её в жёны. Они обручились, и он погиб. А потом и она — отравление. Вот и всё, что знаю я. А ты?

— Ты знаешь, кто был тот парень?

— Нет. Из них вообще было сложно вытянуть хоть слово. Я и не пыталась.

— Хорошо. Моя очередь, — и Элоиза рассказала всё, что знала она, и показала фото документов.

И в чём участвовала — тоже.

— Вот, значит, как… — задумалась Полина. — Ты-то в порядке? Нет, я вижу, что в порядке, но я ведь не эксперт, а случай сложный.

— Уже в порядке. Видишь — я слушаю, спрашиваю, говорю сама, и меня не уносит ни в какие дебри.

— Но какова Нора — связаться со священником! У него что, тонзуры не было?

— Да была, наверное, но видишь — на фото он всегда в головном уборе. Да и Нора была не самым наблюдательным человеком.

— Не в этом дело. Там главным было «хочу», остальное не важно. Но часто ли бывает так, что всё желаемое само плывёт нам в руки? Ох, и значит, это был наш шанс породниться с Савелли… любопытно, конечно. Жаль, Иларию уже не спросишь ни о чём.

— Да, у меня тоже нашлось бы к бабушке несколько вопросов, уж поверь. И не только про Нору.

— Единственное, что я сейчас вспоминаю — то есть, такое, чего не могу себе объяснить — это фраза Иларии, брошенная как-то вскользь, в разговоре — неужели мать была права и счастье в этом возрасте невозможно. Честно, я не знаю, о чём она говорила. Бабушка Барбара временами произносила что-то странное, я, честно говоря, её побаивалась. Счастье возможно в любом возрасте — как мне кажется.

— В этом — это в двадцать два, как было Норе? Мне она иногда говорила — вот будет тебе хотя бы тридцать пять, там посмотрим. Но до моих тридцати пяти она не дожила, так что обсудить не сложилось. Ну и про счастье — да, тут возраст не важен, а важно что-то другое. Уникальное сочетание разных обстоятельств. Вот скажи, ты счастлива?

— Да, — улыбнулась Полина. — Вполне. Бывало разное, и мне тоже случалось жалеть о сделанном выборе… но недолго. Потом случалось что-нибудь, что возвращало мне веру в правильность моего пути и гармонию с собой и миром. А ты? Ты сейчас счастлива?

Элоиза задумалась.

— Знаешь, наверное. У меня лучшее за всю мою жизнь место работы, отличная компания друзей, и семью свою я люблю. И встречаюсь с невероятным мужчиной.

— А почему только встречаешься? — Полина взглянула внезапно и остро, как умела она одна.

— В смысле? Почему мы вместе не живём что ли? А зачем?

— И не хочется?

— Обременять своей повседневностью другого человека? Нет.

— Но когда узнаёшь человека в такой повседневности, он становится ещё ближе.

— Соглашусь, но я не уверена, что нам обоим это надо. Я привыкла жить сама, у него был отрицательный опыт семейной жизни. Поэтому как есть.

— Ну смотри. Это воспоминания подтолкнули тебя размышлять о счастье?

— Наверное. Спасибо тебе, я под крышечку полна информацией и иду её переваривать.

— Ступай. Кстати, о счастье и о семье. А свой нынешний день рождения ты планируешь как-нибудь праздновать?

— Не знаю, не собиралась, честно говоря.

— Ты всегда можешь мне сказать, и прийти сюда. Сама и со своими гостями. Ясно?

— Но Полина, я и вправду не знаю…

— Подумай, — улыбнулась Полина. — А сейчас и вправду ступай, поздно уже.

Было и в самом деле поздно, но по дороге Элоиза позвонила Себастьену.

— Я приду к вам, сердце моё. И вы мне что-нибудь расскажете.

Она даже сообразила попросить, чтобы ей в гостиную принесли вина, фруктов и сладостей. И успела слегка переодеться. А потом уже он к ней пришёл.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Оглядел тревожным взглядом — все они, и он, и Шарль, и Варфоломей, и Лодовико, как её видят, так первым делом оглядывают — всё ли в порядке. Теперь уже всё.

— Я попросила немного еды, вас интересует?

— Это значит, вы совсем вернулись к жизни. Это замечательно. Конечно, меня интересует немного еды. И немного вина. И потом ещё немного времени с вами, просто с вами. Рассказывайте, сердце моё. Что вам сообщила ваша тётушка?

— Она тоже знала не слишком много, как оказалось, — и Элоиза вкратце пересказала размышления Полины о Норе и её жизни. — И мне кажется, я немного поняла себя и своё отношение к Норе и ситуации.

— Говорите, я тоже хочу это понять.

— Бабушка Илария частенько повторяла, что хоть Нора и старшая, но я сильнее и поэтому должна о ней заботиться. Особенно после того случая, когда я приворожила её к вашему брату. Меня эта позиция просто наизнанку выворачивала — заботиться вот о ней? После того, что она обо мне говорит и что думает? А бабушка настаивала, причём особо не деликатничала — мол, это семья, а вопросы благополучия семьи всегда должны быть на первом месте. Даже если кто-то из семьи тебя на дух не переносит. Мне в таком контексте была ближе семья Шатийонов — с ними было проще. И с Линни, это они с Марго мне как родные сёстры. И когда Нора умерла, ощущение было — не уберегли. Не справились. Все не справились, я в том числе. Но я-то вообще никак не могла повлиять ни на неё, ни на ситуацию, да кто бы мне это тогда разъяснил? Мне только могли сказать, что я её мало любила. А поскольку это так и было, то я грызла себя, не находила разумного выхода и пряталась в виртуальных сундуках. А сейчас я себя больше не грызу. И не знаю, что тому причиной — что мы раскопали всю историю или в том, что вы вытащили меня из моего вымышленного убежища. В любом случае — спасибо.

— Не за что, Элоиза. Я рад, что удалось вызволить из плена ваши… рожки.

Она невольно рассмеялась.

— Пусть рожки, как скажете. Но я и предположить не могла, чем всё закончится, когда шла к вам вечером, чтобы пожаловаться на взлом компьютера.

— Приходите ко мне чаще, в этом есть несомненная польза, не находите? — улыбнулся он. — Давайте сделаем вам причёску с рожками, а Лодовико её сфотографирует. Или попросим у Варфоломея художника — пусть нарисует.

Элоиза наморщила нос.

— Меня — в виде улитки? Не думаю, что это хорошая идея. Развели тут… зоологию беспозвоночных!

— Улитки, феи в раковине, волшебницы за сундуком… не важно. Если вы уже смеётесь об этом, то всё хорошо.

— Как вы думаете, если мы бросим посуду здесь до утра и уйдём в спальню, мир не обрушится?

— Это, конечно, серьёзный вызов незыблемости мира, но — я думаю, мы можем позволить себе эту вольность. Ступайте, я за вами.

30. Давняя история. Знак препинания. Доменика Прима

К старшей Доменике Элоиза ехала в традиционных сомнениях. Говорить ли с ней? Если да, то о чём с ней говорить? И не сделает ли она хуже?

И уже когда впереди были видны монастырские стены, мысль оформилась. Она поговорит, да. В контексте того, чем они занимаются. А лишние вопросы можно и не поднимать. Или пресекать.

Доменика оглядела её и прямо с порога вместо приветствия выдала:

— Что с тобой произошло?

— Ты о чём? — Элоиза села, как ни в чём не бывало.

— О каких-то глобальных внутренних изменениях, которые видны невооружённым глазом. Мне видны, не знаю, заметит ли кто-нибудь ещё.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Полине я просто рассказала.

— Тогда уж и мне расскажи, любопытно, — усмехнулась родственница.

— Я обнаружила, что в определённых ситуациях вся моя защита летит к чёрту, и я становлюсь бессильна.

— Ты можешь описать особенности такой ситуации?

— Могу, — усмехнулась Элоиза. — В том случае, если речь идёт о моей сестре Норе.