Россия белая, Россия красная. 1903-1927 - Алексей Мишагин-Скрыдлов

Когда отпущенный час истек, царь вышел из вагона вдовствующей императрицы и вернулся в свой. Сигнал к отправлению поезда подал он. И только в этот момент присутствовавшие при этой сцене впервые увидели лицо вдовствующей императрицы. Она появилась в окне и замерла неподвижно. Она с болью смотрела на поезд сына.

Состав тронулся. Перед неподвижным лицом императрицы проплыли свергнутый Николай II и революционеры. Мария Федоровна не плакала. Но – и это свидетельствуют присутствовавшие при сцене революционеры – ее взгляд был очень красноречив. Она провожала глазами набиравший скорость состав, увозивший от нее сына и последнего императора. Даже когда он скрылся из виду, она продолжала стоять у окна, и никто не решался вывести ее из этого оцепенения.

Императрица Александра Федоровна перед революционерами вела себя, как известно, с достоинством. То ли к ней с запозданием вернулся здравый смысл, так долго ей изменявший, то ли это было спокойствие фаталистки, уверенной, что судьба преследует ее, но в трудных обстоятельствах царица держалась величественно. Через две недели после революции капитан Семенов, командовавший батальонами, предоставленными в распоряжение императрицы, сам рассказал нам о событиях, развернувшихся в Царском Селе.

Император позаботился разместить в Царском Селе артиллерию, чтобы защитить дворец в случае, если возникнет опасность. Как только в Петрограде узнали об отречении царя, толпа направилась из столицы в Царское Село. Во дворце государыня, возможно, вновь вспомнила Марию-Антуанетту, свою любимую героиню. Царица знала, что народ идет в Царское Село; ее держали в курсе всех этапов этого угрожающего для нее приближения. Но Александра Федоровна не отдавала приказа войскам быть готовыми открыть огонь.

К концу дня массы народа добрались до дворца. Тогда Александра Федоровна попрощалась со всеми, кто ее окружал, и с остававшимися верными ей солдатами. Потом отдала приказ повернуть орудия дулами на дворец.

– В наше царствование, – объяснила она свой поступок, – пролилось уже довольно крови.

Народ, успокоенный этим, бросился во дворец, заполнил залы и добрался до личных покоев государыни. В дворцовом госпитале по-прежнему находились раненые, за которыми царица продолжала ухаживать. Поэтому она предстала перед бунтовщиками в платье медсестры и, стоя в дверях, ожидала их. Дверь, проем которой она загораживала своим телом, вела в комнаты детей, болевших корью.

Гвардейские офицеры, в том числе наш рассказчик, капитан Семенов, испуганные, что мятежники оказались так близко от императрицы, сумели проникнуть в комнату через другую дверь. Они увидели, как к государыне подошли матрос и солдат. Они потребовали, чтобы их провели к наследнику и великим княжнам.

– Они больны, – ответила императрица. – Их нельзя видеть.

– Думаешь, – закричал матрос, – ты все еще императрица?!

Не подав никакого знака своим защитникам, готовым начать стрелять, Александра Федоровна посмотрела матросу в лицо и просто сказала:

– Императрицы больше нет. Я обычная мать. В эту дверь вы войдете только через мой труп.

Свой рассказ капитан Семенов закончил фразой:

– И толпа рассеялась.

Скоро на затянутом тучами небосклоне взошла звезда Керенского. Сначала министр юстиции, затем премьер-министр и, наконец, главнокомандующий, обладатель поразительного дара красноречия, прирожденный артист, он во всех ситуациях вел себя так, словно играл заученную роль. Его манера пользоваться своей властью над толпой, страсть к позерству, его актерство и, говоря до конца, мания величия (он поселился в Зимнем дворце, в прежних апартаментах Александра II, обстановку которых изменил по своему вкусу), его явная склонность к установлению диктатуры – все это сделало Керенского самым популярным человеком того времени, которым он управлял и которое получило его имя: керенщина..

Однажды мы узнали о приезде в столицу Ленина и Троцкого. Убежденные революционеры, в прошлом высланные из России, они оба проживали в Швейцарии, когда узнали об отречении царя. Временное правительство, желавшее доказать широту своих взглядов, разрешило им вернуться в Россию. Но Германия, опасавшаяся деятельности этих двоих и предпочитавшая, чтобы она разворачивалась в тылу ее противника, дала им разрешение на проезд через свою территорию только после предоставления гарантий, что они не выйдут из поезда в Германии. Так что Ленин и Троцкий пересекли эту страну в запломбированном вагоне.

По приезде в Петроград, пользуясь провозглашенной свободой слова, они, выражая только свое мнение, выступили перед толпой с балкона бывшего особняка Кшесинской с речью. Великолепные ораторы, они зажгли аудиторию, которая легко позволила себя убедить в праве на месть «бывшим». Результат не заставил себя ждать и выразился в ежедневных грабежах, свидетелями или жертвами которых мог стать кто угодно. Бывший ординарец моего отца, после окончания службы прослуживший в нашем доме двенадцать лет и отличавшийся скрупулезным уважением к чужой собственности, проникся этими теориями с быстротой и откровенностью, поразившими и огорчившими моих родителей.

Депутаты Думы, которым мой отец указывал на опасности, возникшие в результате речи Ленина и Троцкого, отвечали ему: «Мы боролись за свободу слова и печати, мы их провозгласили. Пресса и слово должны оставаться свободными. Народ разберется, где правда».

Через несколько месяцев депутаты Думы, чувствуя себе приговоренными к смерти Лениным и Троцким, с каждым часом забиравшими себе все больше власти, найдут спасение только в бегстве.

Деятельность этих двух агитаторов выплеснулась за пределы Петрограда. «Вы, – обращались они к солдатам на фронте, – убивали таких же пролетариев, как и сами. Война, которую вы ведете, задумана капиталистами». Мало-помалу армия проникалась этими идеями. Моральный дух войск упал, чему способствовали лишения фронтовой жизни, перебои со снабжением продовольствием и боеприпасами, понесенные потери.

Реакцией на это стало пробуждение в некоторых слоях общества патриотизма. Начали формироваться женские батальоны, участницы которых полагали, что своим примером смогут зажечь смелость в мужчинах. Таким образом, и моя сестра, хотя ей не исполнилось и двадцати лет, воодушевленная этой иллюзией, добилась от отца разрешения пойти доброволицей. Ее назначили адъютантом к командиру батальона Бочкаревой. Помню прощальный парад женского батальона у вокзала, перед отправкой на фронт. Эти молодые женщины и девушки, неузнаваемые в своей уродливой форме, промаршировали под ливнем цветов, которыми их забрасывали петроградцы, не собиравшиеся покидать своего города. Во втором бою, в котором участвовал батальон, его командир была ранена, и ее обязанности легли на мою сестру. В лесу под Новоспасском, возле Смоленска, она, в свою очередь, была ранена осколком снаряда. Ее произвели в офицеры, наградили орденом Святого Георгия и отвезли на лечение в Петроград. Плохо оправившись от раны, усугубленной траншейной сыростью, она наконец-то была вынуждена подчиниться отцу, который отправил ее к родственникам в Тифлис.