Застава - Мирланда Ойтен

ночью меня поимели пятеро долбоёбов. Не все успели, правда… Они влезли в окно. Я убила одного с испугу, пробила голову. За это меня избили так, что сидеть и есть сама я смогла только через месяц. Сломанные пальцы, руки-ноги, отбитые потроха, выбитые зубы. Я чуть не потеряла глаз и слух. Орден, конечно, очень извинялся. Меня лечили в Этахе, потом я восстанавливалась в Альдари. Брат, когда узнал, поседел, а я не хотела жить, потому что мои родители были орденцами, брат орденец, и Орден был всей моей жизнью. Через два года я смогла более или менее вернуться в строй, но, во-первых, было упущено время, а во-вторых, физические ограничения. Моё возвращение в обитель именно как боевой сестры потребовало бы слишком больших вложений, которые бы никогда не купились. Так мне сказала мать-настоятельница и велела проваливать.

— Она не могла так поступить!

— Она именно так и поступила. Можешь не верить, я знаю, что тебе она наверняка рассказала другую историю. Кстати, а какую? Мне интересно.

Кама покачала головой, и неохотно ответила:

— Что вы были плохой ученицей и не справились с подготовкой, но сумели стать младшей сестрой потому, что вас протащил Орден… У вас же связи в нём. Правда, я не знала, что это ваш брат. Я думала ну… другое.

— А-а-а, — мне стало смешно. Боже мой, связи в Ордене! Как звучит-то. Надо будет не забыть рассказать Кадму.

И какая же всё-таки старая Ракха неисправимая дура. Хоть бы сама разок получила по морде за свою ложь и мерзости, а то гадит она, а отыгрываются потом на таких вот Камах.

Молчание затянулось. Камалин молча смотрела на меня, потом почти дружелюбно спросила:

— А с ними что? Ну, с теми… из ордена. Вашими.

— Зачинщика повесили. Я этого не видела, правда. Мне было немного не до того. Остальных троих выслали куда-то на дальние заставы. Рыцарям они вряд ли стали. Мой брат пытался потребовать суда поединком и вызвался моим защитником, но мастера ему отказали.

— Почему они так поступили?

— Мастера? Потому что это добавило бы проблем, там были детишки магистров, а Кадм — герой прорыва Осады и мастер-оружейник. Было бы пять трупов и скандал.

— Нет, те… ну, который на вас напали.

Я пожала плечами. Основная причина была в том, что офицеры крепости распустили дисциплину, ученики были сплошь родовитой молодёжью из орденских династий, а зачинщик — сын магистра. Говорили, что долбоёб до последнего не верил, что его повесят. Говорили, только на виселице он осознал, что это не шутка, что отец от него отказался и не пришел спасать. Мне тогда было наплевать. Я лежала в гипсовом панцире на мягкой кровати в полной тишине и темноте, чувствуя только легкие прикосновения брата, надломленный голос тётушки и тихий огонёк на краю сознания. Многое было продумано в те дни, много было отчаяния и безумных надежд. Прошло ещё много времени, прежде, чем я поняла, что это за огонёк и обрела в нём самое дорогое существо на свете после брата.

— А у тебя есть предыстория?

Камалин отвернулась.

— Нет. Они просто мудаками были. Зачем — я не спрашивала, — резко бросила она. Я кивнула. Значит, какая-то предыстория была. Но сейчас не время выдавливать из неё признания.

— Что с ними стало?

— Не знаю. Мне сказали, что их повесили. Но… не знаю. Я не поверила. Сейчас, после вашего рассказа точно знаю, что нет. Если уж ради вас, своей, так не сделали… Как теперь жить?

— Хочешь совет? Забудь о них вообще.

— Как о таком-то забыть!

— Прошлого не исправить, Кама, и если всё время о нём думать, потеряешь и настоящее. А у тебя вся жизнь впереди. Эх, тебе бы с кем-то из нормальных сестёр поговорить, а не с настоятельницей! Нельзя это так переживать. Нет, переживать нормально, но нельзя так долго и нельзя считать себя испорченной после этого. Великий Мудрый взвешивает наши поступки, а не чужие.

Камалин не огрызнулась. Я зажгла последние две спички и продолжила.

— Но это всё пустое сотрясание воздуха. По простому пути идти ты не пошла, поэтому придётся идти по непростому. Тебе чертовски не везёт, Камалин.

— Это точно. Я всё-таки вылетела из сестринства.

— Пока нет. До весны ты сестра Тиары, пока не вернёмся в обитель, я не отчитаюсь перед советом, они не придут к единому мнению и не проголосуют.

— И меня выгонят.

— К тому времени пройдёт полгода, мозможно, целый год. Мы с тобой не мать-исповедница, как Играс, ради которой орденцы будут гонять поезд туда-сюда. Пока мы доберёмся до Альдари, начнётся осень. А там на месяц-другой задержимся, пока я отчитаюсь перед Орденом, пока оформлю нам новые документы, пока отгуляю отпуск, пока купим билеты до обители.

— И… мой проступок забудут?

— Вполне возможно. Самое меньшее, если ты не добавишь в своюк копилку новых косяков, он не будет казаться прям уж таким ужасным. Ты никого не убила, не покалечила. Если ты покажешь, что поняла этот урок, то никто гнать тебя не будет.

А ещё к тому дню, когда мы сумеем вернуться в обитель, кто знает, что там будет. Как в том старом анекдоте, либо князь, либо ишак, либо сам афенди Насир умрёт. Если огни Тиары не зажгутся вновь, то совету будет не до войны с матушкой-настоятельницей и тем более до её маленькой родственницы.

Камалин молча посмотрела на меня.

— Вы правда так считаете?

— Да. Меня, знаешь ли, вообще из обители выгнали. И что? Сдаваться — только гневить Тиару. Если один способ не помог, стоит попробовать другой.

Она улыбнулась. Хорошо, шутки уже начала понимать.

— Раз вы так говорите, то я попробую.

Я обняла её за шею и улыбнулась. Я не просто плохая наставница, я беспросветный ноль, дно и дура. Это всё закончится катастрофой для девочки. Но Камалин чуть-чуть, едва заметно улыбнулась и кивнула.

Если Тиара даст мне сил, я ещё выправлю для нашей истории счастливый финал.

8

Первый раз я влюбилась в четырнадцать лет. Моего избранника звали Мирешем, он служил Элени и работал медицинским помощником в городской больнице, куда нас, соплюх, направили на летнюю практику. Брат Миреш был высок, почти как папа, но гораздо шире в плечах и костях. Его открытое круглое лицо всегда улыбалось, серые глаза светились жизнелюбием. Не смотря на стать и силу, у брата угадывалось брюшко, что мне сперва показалось ужасно некрасивым. Мы передразнивали его манеру ходить на манер вставшего на две лапы медведя и