Двенадцать детей Парижа - Тим Уиллокс

– Лучше используй эту руку, чтобы опустить цепь, – сказал Тангейзер. – Иначе я отрублю.

На лице стражника отразились самые разные чувства – но только не работа мысли, в которой он теперь больше всего нуждался. Юсти шагнул вперед, пытаясь спасти парня.

– Мой добрый господин, – сказал мальчик, – позвольте мне опустить цепь для хозяина, а иначе он убьет вас, и это будет седьмой человек, которого он убил меньше чем за полдня.

Просьба юного гугенота прозвучала так искренне, что часовой, споткнувшись о древко своего копья, поспешил отсоединить цепь. Клементина, фыркнув, двинулась вперед.

– Скажи, любезный, – спросил стражника Матиас, – какой у тебя приказ?

– Не дать мятежникам-гугенотам спастись бегством, сударь. Или атаковать. Неизвестно, что они задумали, но уж точно какую-то подлость.

Насколько мог видеть иоаннит, Рю-дю-Тампль была пуста.

– Вражеские силы уже появились?

– Не знаю, сударь, но что я точно знаю – все это знают! – так это то, что эти дьяволы уже не один год тайно стекаются в город со всей страны. Из Нормандии, из Орлеана, с Мена… Южане. И иностранцы, конечно, – как будто нам мало собственных мерзавцев! Они хотят убивать и грабить. Захватить власть, разорить нас до нитки, привести немцев – откуда, кстати, и пошла вся ересь, – и не успеешь оглянуться, как на троне будет сидеть английская проститутка, потому что англичане все еще заявляют, что у них больше прав на трон, чем у нас.

Часовой перекрестился и продолжил:

– Говорят, что это все из-за веры, но как насчет денег и земли? Виноградников и зерна? Налогов? Высокородные дворяне, les grandes messieurs… Поставь лису охранять гусей! Но кто я такой, чтобы судить, как судят они? Этот квартал – Сент-Авуа – кишит еретиками. Они, эти фанатики, собирают в своих домах вязанки хвороста и порох, чтобы сжечь город, как в шестьдесят пятом, когда они подпалили ветряные мельницы. Нельзя верить даже соседям. Мне пришлось продать хороший камзол, чтобы купить это копье, но безопасность стоит дорого…

Не дослушав, Тангейзер пустил Клементину рысью.

– Кто защитит наш город, если не мы? – неслось ему вслед. – Магистрат? Мальтийские рыцари? Эрви, штукатур, к вашим услугам, сударь! И огромное спасибо за помощь в нашем деле!

Улица была пуста, и стук копыт эхом разносился в предрассветной полутьме. Дома – от трех до шести этажей – с закрытыми ставнями казались необитаемыми, даже из кухонных труб не поднимался дым. Маловероятно, что везде прячутся испуганные гугеноты. Но насколько безопасно выходить на улицу невооруженному католику? Только безрассудные люди, милиция и преступники отважатся покинуть дом в это утро. Город попал в клетку из мечей. Инстинкты, на которые рассчитывал Матиас, вышли из повиновения. Все живые существа, с которыми он до сих пор встречался, были охвачены страхом – в той или иной форме. За исключением Гузмана, просто не знавшего, что такое страх, и девушки по имени Паскаль, похоже, такой же бесстрашной. Теперь, приближаясь к Карле, иоаннит осознал, как сильно боится он сам.

Мальчики, державшиеся за стремена, бежали изо всех сил – один неверный шаг, и они окажутся под копытами Клементины.

– Отпустите стремена, ребята, – сказал им всадник. – Я поеду вперед.

Они отстали. Лошадь возмущенно фыркнула, и Тангейзер тоже почувствовал этот запах. Горелое мясо и шерсть. Кровь. Смерть.

Впереди по обе стороны улицы показались старые городские стены Филиппа-Августа. О них упоминал Малыш Кристьен. Где находится особняк д’Обре, до стен или после? Три пчелы над дверью. Западная сторона улицы. Матиас увидел красивый дом с большими окнами – отражение веры в свет, надежды на новые времена, новое мышление, новую жизнь.

Окна были разбиты, а дверь отсутствовала. С подоконника верхнего этажа свисало чье-то тело, а на каменных плитах внизу виднелись фантастические узоры цвета баклажана. Госпитальеру не было нужды искать трех пчел. Он натянул поводья и заставил Клементину медленно пройти мимо дома, превратившегося в склеп. Здесь он надеялся найти свою жену, но найдет – в этом у него уже не было сомнений – ее труп.

Прямо за порогом выбитой двери граф де Ла Пенотье увидел мертвого обнаженного мужчину. На улице виднелись кровавые следы, словно там кого-то тащили. В канаве лежал обгоревший труп покалеченной собаки.

Обнаженное тело в окне третьего этажа принадлежало женщине – оно было подвешено за лодыжку на шнуре, привязанном к средней стойке. Другая нога убитой была согнута и обвита вокруг той, к которой привязали шнур. Женщине перерезали горло, но сделала это либо неопытная, либо нерешительная рука, поскольку ран было много, в основном поверхностных, и часть их располагалась на подбородке – перед смертью несчастная сопротивлялась. Одну грудь ей отрезали, вторую тоже попытались, но не довели дело до конца. Свернувшаяся кровь полностью покрывала ее голову и пропитала волосы, словно подтаявший воск. Темные капли все еще падали вниз, но труп был уже полностью обескровлен и приобрел цвет свиного сала. На вид женщина была среднего возраста, наверное, лет сорока, и убили ее меньше часа тому назад. Матиас пришел к выводу, что Симона д’Обре – если это была она – не отличалась красотой, ни лица, ни тела.

Циничное замечание, но Тангейзер не мог ничего с собой поделать. Карла была красива, и разница не могла остаться незамеченной теми, кто сотворил это с Симоной.

Почти все окна трех этажей дома – шесть окон на каждом, огромное количество стекла – были выбиты, но на улице осколков почти не было. Только праща или, что менее вероятно, залп из аркебуз способны были достать так высоко и вызвать такие разрушения. Изнутри не доносилось ни звука. Рыцарь окинул взглядом окна других домов по обеим сторонам улицы, но не заметил никаких признаков жизни – словно после чумы.

Он свернул в переулок и проехал ко двору и саду позади особняка. Здесь тоже были выбиты все окна, и тоже снаружи. Единственная цель битья такого количества стекла – а для этого требуется много рук – могла состоять в том, чтобы посеять хаос и отвлечь защитников дома, в то время как другие пытаются проникнуть внутрь. Однако одно окно на первом этаже было не только разбито, но и широко распахнуто. Главная дверь во двор тоже была открыта, но почти не повреждена, а замок на ней и вовсе оказался цел. Ее открыли изнутри.

Нижняя половина двери почернела от запекшейся крови. На ступеньках под ней виднелась лужа загустевшей темно-красной жидкости с отпечатками ног. Пятна крови заинтересовали Тангейзера.

Спешившись, он отпустил Клементину лакомиться травой и капустой. На вытоптанной грядке с овощами виднелись следы нескольких двухколесных тачек. Следов копыт не было. На земле валялся соломенный матрас, вероятно принадлежавший Алтану. Матиас вытащил из ножен кинжал и подошел к двери в сад.

На каменных плитах у стены дома что-то лежало. Госпитальер осторожно присел, опасаясь боли в спине, и ткнул кинжалом в привлекший его внимание предмет. Это была отрезанная мужская мошонка и половой член. Одно яичко отсутствовало, хотя его хозяину было уже все равно. Потом взгляд Тангейзера остановился на тяжелом дверном молотке, луже крови на ступеньках и вертикальных потеках на двери. Кого-то повесили здесь на молотке и оставили истекать кровью.

Иоаннит вошел в дом, остановился и прислушался. Сразу за порогом отсутствовало несколько досок пола – их сняли так, чтобы не было видно с улицы. Слева находился люк в погреб, справа дверь в большую, протянувшуюся во всю глубину дома кухню. На полу блестело стекло. Кладовые, буфеты, полки – все было разграблено и опустошено. Не осталось даже деревянных ложек. В одном месте белело немного муки – по всей видимости, случайно просыпанной. Грабители, не брезгующие деревянными ложками и мукой?

Тангейзер задумался над этим обстоятельством – чтобы отвлечься от мыслей о Карле. Он пошел по залитому кровью коридору с многочисленными отпечатками ног, в большинстве своем босых. Свернувшаяся кровь липла к подошвам сапог. Как и у двери в сад, она была густой, похожей на подогретый деготь. Заметив на полу толстый золотой шнурок, госпитальер поднял его – он был абсолютно новым, и, похоже, его не срывали с одежды – и снова уронил.

В вестибюле перед парадной дверью крови оказалось гораздо больше. Густая, как холодная подливка, она тоже была истоптана ногами, но пролили ее позже, не больше часа тому назад. Наступив на свинцовую мушкетную пулю, Матиас поднял ее. Пуля деформировалась от удара, но следы пороха на ней отсутствовали. Пращи. Он видел их в действии во время хлебных бунтов в Адрианополе: дешевое, но в руках умелого бойца или при массовом применении смертельно опасное оружие. Тангейзер внимательно присмотрелся к телу, которое видел с улицы.

Это был его друг Алтан Савас. Он лежал в огромной луже запекшейся крови, подобно съедобной фигурке на прилавке кондитера. Крысы, словно привлеченные угощением, копошились на его бедрах и груди, вгрызаясь в раны. Иоаннит прогнал их ударом ноги и вложил кинжал в ножны.