Дело кремлевских врачей: как готовилось убийство Сталина - Сигизмунд Сигизмундович Миронин

с хранившегося в Лечсануправлении Кремля сердца Жданова, которое было им представлено как сердце неизвестного человека, пятеро опытных патологоанатомов сделали срезы. Все единогласно заключили, что обладатель данного сердца скончался от инфаркта. Это признал даже патологоанатом А. Н. Федоров, проводивший вскрытие тела сразу после смерти Жданова и тогда определивший, что никакого инфаркта не было.

На вопрос следователя Елисеева, почему Федоров, зная, что у Жданова был инфаркт, дал противоположное заключение, патологоанатом ответил, что к нему обратился начальник Лечсануправления Кремля Егоров: «Я бы хотел попросить вас при перечислении болезней, обнаруженных у пациента, инфаркт миокарда не упоминать. Иначе нам пришьют все ошибки в диагностике, лечении и так далее. А дело все равно не поправишь. Смерть — явление необратимое».

Припертые «выводами» комиссии Лукомского, они вынуждены были признаться, что не определили у Жданова инфаркт, лечили его неправильно, а заключение патологоанатома подделано, чтобы скрыть неправильность лечения. Но ведь даже сейчас никто не может гарантировать, что у Жданова не был особый инфаркт, который трудно диагностировать на ЭКГ и об этом очень четко сказала Карпай.

Комиссия Незлина изучала документы без объявления имени больного и нашла, что, будто бы ЭКГ расшифрованы неправильно. Ну и что? В то время метод ЭКГ был новым, да и не застрахован никто от ошибки. Самое интересное, что все не так однозначно. В Интернете я нашёл сообщение, что будто бы ретроспективный анализ кардиограмм, проведенный профессором В.Е. Незлиным в те же годы, подтвердил диагноз Тимашук.

В своем заявлении Тимашук тоже пишет, что В. Незлин, также как и она сама, нашел на электрокардиограммах Жданова свидетельства об инфаркте миокарда. С другой стороны, по словам же сына Этингера, В. Незлин, один из лучших специалистов по электрокардиографии и блестящий диагност, будто бы всегда утверждал, что на электрокардиограммах, сделанных незадолго до смерти Жданова, он не находил признаков свежего инфаркта. Таким же было и заключение Карпай.

Вроде бы группа экспертов в условиях строжайшей секретности, но в группе была Тимашук. Скорее всего, Тимашук как секретный агент была назначена в комиссию по представлению своего шефа Суранова. Были секретно допрошены Русаков, заведующий Мосгорздравотделом, и врач Приданников, присутствовавшие при вскрытии тела Щербакова. Комиссия сделала вывод, что смерть случилась от инфаркта, лекарства назначались неправильно и ни в коем случае нельзя было позволять Щербакову ехать в Москву на празднование для Победы.

Тем не менее, в отчете о проверке работы Лечебно-санитарного управления Кремля было указано: «При изучении материалов на медицинских работников Лечсанупра вскрылась большая засоренность кадров этого ответственного лечебного учреждения лицами, не внушающими политического доверия по своим связям с антисоветскими элементами и прошлой враждебной деятельности».

В результате такого медико-политического чекистского исследования был сделан вывод, что там (в Лечсанупре) «…не создавались необходимые условия для надежного лечения больных, не было обеспечено добросовестное лечение и необходимый уход… за… руководителями зарубежных компартий и стран народной демократии, в том числе за товарищами Токуда, Торезом и Димитровым».

Прекрасно! Допустим, что действительно выявлен заговор против партии и государства. Казалось бы карты в руки и бегом. Но нет, дело врачей почему-то было положено в долгий ящик. Почему? Видимо потому, что ещё не был отстранен Власик. Поэтому дело врачей снова замораживают с помощью Мингрельского дела и дела Варфоломеева. Не есть ли это следы нашего «провидения»?

Пока Сталин отдыхал в Абхазии шесть месяцев (конец 1951 г. — начало 1952 г.), разработка «дела врачей» практически не велась. Сталин, вернувшись в Москву в феврале 1952 года, появился вновь в своем кремлевском кабинете 12 февраля. По опубликованным в 90-е годы журналам посетителей кремлевского кабинета Сталина можно установить, что в этот день Сталин вызвал к 22 часам вечера «семерку» Политбюро и заместителя министра авиации Петра Дементьева. К 22.10 в кабинет Сталина вошли Игнатьев и Рюмин и покинули этот кабинет в 23.05. Члены Политбюро заседали у Сталина еще десять минут. Приписываемые Сталину гнев и угрозы, которые он высказал именно на этой встрече будто бы «в припадке злобной подозрительности», не очень достоверны. В течение четырех месяцев после этой встречи Игнатьева и Рюмина со Сталиным никаких новых следственных инициатив не было. Не было и новых арестов.

В последующий месяц Сталин приезжал в Кремль только два раза, 15 и 22 февраля, и на очень короткое время. 15 февраля он беседовал с членами «семерки» всего десять минут, 22 февраля вызывал лишь Маленкова и Булганина на полчаса. После этого Сталин не появлялся в Кремле до 15 марта. Сталин, как казалось, отошел от решения текущих проблем. За весь март 1952 года ему поступил лишь один рапорт от МВД СССР, причем второстепенный. Если учесть, что в прошлом Сталин, как правило, получал из МВД по 30–40 рапортов в месяц, можно заключить, что он по каким-то причинам дал в МВД директиву — прекратить отправку ему докладных о текущих событиях. МВД СССР прекратило также отправку Сталину докладных о рассмотрении Особым Совещанием при МВД СССР следственных дел.

Однако после того, как Власик в конце апреля 1952 гг. (см. ниже) был удален от Сталина, ход «дела врачей» резко ускорился. Первыми арестованными врачами, с которых начало разворачиваться следствие, инициированное постановлением ЦК, были Г.И. Майоров, А.Н. Федоров и А.А. Брусалов, который был начальником Лечсанупра до 1947 года. В Интернете я нашел сообщение о том, что на самом деле лечащим врачом Щербакова был некто Ланг (он тоже умрет во время следствия) Рыжиков же был заместителем директора санатория «Барвиха». Ланга арестовали после Рыжикова. Всех их обвинили в том, что они — «…не использовали возможности сердечной терапии, неправильно применяли сильнодействующие средства, как морфий, пантопин, симпатол и различные снотворные и «злонамеренно разрешили» вставать с постели».

Затем настал черед Рыжикова, которого начали основательно прессовать. Во время следствия допросы Рыжикова затягивались далеко за полночь. Например, 5 марта 1952 г. Рыжикова допрашивали с 13–10 до 16–45 и с 21–30 до 1-45. Один допрос состоялся с 22–30 до 6-45. Это был способ давления. После таких воздействий 26 июня 1952 г. Рыжиков сознался, что способствовал террористу Этингеру в осуществлении вражеских акций, но сам лично он не хотел укоротить жизнь Щербакова. При этом Рыжиков большую часть вины за смерть Щербакова возложил на Ланга и Этингера. Оба они уже умерли. Первый умер сам, второй в тюрьме (см. ниже). В сентябре 1952 г. следователем Гаркушей были вскрыты факты фальсификации в протоколах допроса Рыжикова Это было доложено Рюмину, который, однако, сказал, что ситуация не является очень уж необычной. Правда, потом Гаркуша был выгнан из МГБ с партийным выговором.

Самое интересное,