Оранжевый туман - Мария Донченко

Он был в своей стихии. Никого в этом мире Маркин не любил больше, чем себя, и ничто не прельщало его так, как возможность саморекламы и внимание со стороны средств массовой информации.

Противоположный вестибюль метро «Маяковская» был на ремонте, площадь была окружена заграждениями и кольцом милиции, у рамок-металлоискателей возник затор, из-за чего казалось, что людей на митинг пришло очень много, хотя на самом деле их было не более двух тысяч.

Атмосфера митинга до боли напоминала Любе декабрьский Марш несогласных, но Виталик, для которого это было первое крупное политическое мероприятие после освобождения, нервно озирался по сторонам и щёлкал костяшками пальцев, замечая враждебные флаги и транспаранты.

— Давай пойдём отсюда, — сказал он Любе.

Девушка тоже оглядывалась кругом, но она искала журналиста Грея и не находила его в толпе, за металлоискателями достаточно жидкой, чтобы не потерять человека.

— Может, постоим ещё?

— Пойдём, — повторил Виталик настойчивее, — я не вижу, что нам тут делать. Это не наш праздник. К тому же тут явно будут задерживать, а я не хочу таскать каштаны из огня для Маркина. И вообще, для чужих.

Они стали пробираться к выходу.

— Для чужих, — задумчиво повторила Люба, когда они спускались в метро, — чужие… Как точно сказано. Удивительно — самые точные определения рождаются вот так случайно. Чужие…

— Чисто вражеский митинг, — отозвался Виталик. — Поганое чувство и впечатление отвратительное.

— Я хотела найти журналиста Мартина, — сказала Люба, словно оправдываясь, — а его нету.

— Ну, на нет и суда нет, — ответил Виталик.

Только вечером, посмотрев новости, они узнают, что ушли с площади примерно за пять минут до начала задержаний.

Зазвонил мобильный телефон, и Люба остановилась на ступеньках перед турникетами метро, чтобы шум поездов не так мешал ей разговаривать. Следом за ней остановился и Виталик.

Звонила Ксения Алексеевна, чтобы сказать дочери, что на их адрес пришло последнее тюремное письмо Виталика на её имя.

— Как приедешь, заберёшь, — сказала она.

— Хорошо, мама, может, даже сегодня, — ответила Люба и, когда связь разъединилась, обратилась уже к Виталику, — я тогда сейчас съезжу к маме и вечером вернусь.

— Давай, — кивнул он.

Они вместе доехали до «Курской», где Виталик вышел из вагона и направился на Люблинскую линию.

Войдя в подъезд он привычно повернул ключ в замке почтового ящика.

Белый конверт с красным штампом тюремной цензуры, исписанный шариковой ручкой его собственным почерком, выпал ему в руки.

От кого: Нецветова Виталия Георгиевича, 127055, г. Москва, ул. Новослободская, д. 45, ИЗ-77/2.

Кому: Нецветовой Ларисе Викторовне, г. Москва…

Непослушными руками Виталик вскрыл конверт, и взгляд его упал на выведенные его рукой несколько недель назад строчки.

Скупая слеза скатилась по щеке и упала на тетрадный листок. Виталик обернулся, но в подъезде никого не было. Он сжал пальцами конверт, и ноги сами понесли его вверх по лестнице, к дверям пустой квартиры.

«Мама, если ты помнишь, я когда-то спрашивал, почему ты не уходишь из школы. В тюрьме я встретил человека, благодаря которому мне удалось это понять. Спасибо тебе за всё, и, знаешь, мне сейчас кажется, что ты действительно научила меня жизни и дала мне то, чего этому человеку не хватило…»

Лариса Викторовна Нецветова так и не успела прочитать эти слова.

Глава восемнадцатая. Чужие и свои

«Жизнь — не избирательный бюллетень, и никто никогда не сможет убрать из твоей жизни графу „против всех“, конечно, пока ты сама этого не захочешь».

Поднимаясь по ступеням и в десятый раз перечитывая письмо Виталика, Люба снова думала о том, как бывает сложно облечь мысль в словесную форму и как самые точные слова рождаются совершенно случайно.

Она открыла дверь ключом.

Виталик ходил взад-вперёд по квартире, скрестив руки на груди, и она сразу заметила, что он чем-то взбудоражен.

Люба не стала спрашивать, чем именно, и с кем он встречался, пока она ездила домой, рассудив, что захочет — расскажет сам.

Значит, у Виталика были какие-то дела, которыми он не считал нужным делиться, и девушка не стала расспрашивать.

Люба слишком берегла свои чувства к Виталику, чтобы посметь даже в мыслях унизить их пошлой ревностью.

Он начал разговор сам.

— Люба, — сказал он, — мне нужны деньги. Разумеется, в долг. Но на несколько месяцев.

— Много? — спросила она.

В ответ он назвал сумму, составлявшую его двух-трёхмесячный заработок.

Девушка задумалась.

— Может, с ребятами поговорить? — предложила она.

— Нет, — оборвал Виталик, — ребята — это отдельно… Столько, сколько я сказал — это лично от меня… Лично мне. Надо найти. Потом всё верну, — короткие рубленые фразы выдавали его волнение.

— Хорошо, — кивнула Люба. — Я поговорю с родителями. Если так надо — соберём в ближайшие дни…

— Поговори, пожалуйста, — попросил Виталик, стараясь смягчать тон, — действительно, очень нужно.

— После майских? — уточнила она.

— Будет лучше даже между праздниками, — Виталик явно спешил.

— Я постараюсь. Не обещаю, но очень постараюсь.

В устах Любы это означало — я сделаю.

А Первое мая приближалось, и система координат оппозиции строилась так, что, независимо от текущих событий, такие даты, как Первое мая или Седьмое ноября, были отправными пунктами, разделявшими монотонное течение жизни и дававшими точки отсчёта.

А Первое мая приближалось, и это было особенно важно для Виталика, встретившего за решёткой предыдущее Первое мая, как и свой двадцать второй день рождения.

За полчаса до объявленного времени сбора «великолепная четвёрка» собралась на станции метро «Шаболовская», находившейся на расстоянии одной станции метро в сторону от центра от «Октябрьской», но там можно было спокойно встретиться, там не толпился народ и милиция не гнала людей с платформы и не кричала в мегафоны: «Граждане, проходите к выходу!»

Уже на подходе к Октябрьской площади Виталика охватило странное волнение, как будто это была первая в его жизни первомайская демонстрация.

Впервые ему не нужно было строиться в квадратную «коробку» Молодёжного Альянса, и, выйдя на поверхность из радиальной станции метро, друзья прошли до памятника Ленину и встали в хвост колонны, вместе с представителями многочисленных небольших организаций и отдельными активистами, не относившимися ни к одной из структур.

Где-то далеко впереди строились активисты Молодёжного Альянса во главе с Маркиным — активно сотрудничая с либералами, он не оставлял и демонстраций красного спектра. Хотя на этот же вечер у Сергея и его союзников была назначена альтернативная манифестация в районе ВДНХ.

Во время митинга на Театральной площади Димка предложил товарищам посмотреть на это шоу, и они были не против.

Андрей, помявшись несколько секунд, спросил:

— Никто не будет возражать, если с нами пойдёт Марина? — он вопросительно посмотрел в первую очередь на Виталика, справедливо полагая, что если у кого-то и будут возражения, то прежде всего у Нецветова.

Но у него этот вопрос вызвал не протест, а скорее удивление.

— Пускай идёт, — ответил он, пожимая плечами.

— Ты не в претензии, если я с Мариной буду общаться? — ещё раз уточнил друг на всякий случай, когда Люба отошла на несколько метров взглянуть на книжные развалы.

— Да мне всё равно, — отозвался Виталик, не кривя душой, — мы давно расстались, я не испытываю по этому поводу никаких эмоций. Выбор товарища был ему не вполне понятен, Андрей прекрасно знал, как в своё время поступила Марина с Виталиком, но, в конце концов, это было личное дело Кузнецова и его не касалось.

…Участники вечернего мероприятия собирались около пяти вечера возле выхода из метро «ВДНХ». Дальше у них планировалось шествие по улице Академика Королёва до телецентра Останкино — этот маршрут был знаком Виталику по ежегодным мероприятиям двадцать второго июня и третьего октября.

Примерно без двадцати пять они были на месте.

Марина присоединилась к ним сразу после митинга. Виталик сначала не знал, как ему с ней себя вести, но принял её линию — делать вид, что всё, что между ними было, осталось в далёком прошлом и поросло травой. Это было давно и неправда. На дворе две тысячи седьмой, Виталик теперь с Любой, а Марина с Андреем.

Когда они поднимались по длинному эскалатору, Люба, стоявшая на ступеньку выше, наклонилась к его уху и прошептала:

— Деньги будут пятого.

Нецветов едва заметно кивнул.

— Что там шепчетесь? — слегка усмехнулся Димка.

— Да мы о своём, — быстро ответила Люба и сразу перевела тему, — все в курсе, чем знаменит этот эскалатор?