GA 5. Фридрих Ницше. Борец против своего времени - Рудольф Штайнер

В Дюринге можно видеть философа, который пускай односторонне, однако последовательно отстаивает знание, выработанное на западных путях развития духа. На такой возбудитель Ницше мог ответить лишь тем, что противопоставил его выкладкам и системе ценностей противоположные. При сравнении «Курса философии» Дюринга с афоризмами Ницше это становится видно в деталях.

Дюринг убежден в абсолютной значимости определенных базовых истин. «Насколько мало можем мы в отношении математической истины задаваться вопросом о том, как долго она была справедлива или таковой останется, настолько же мало возможно ставить абсолютную необходимость действительности в зависимость от времени, но напротив, это временную протяженность и ту или иную ее величину следует подчинять действительности.» Из таких непреложных базовых истин выводит Дюринг невозможность вечного возвращения одних и тех же состояний. Ницше же принимает это вечное возвращение. Тем самым он должен отрицать и абсолютную значимость базовых истин Дюринга. Почему Дюринг исповедует эти истины? Всего лишь потому, что для него они справедливы. Для Ницше они не могут быть истинными. Так что их истинность не может быть основанием для того, почему люди их признают. Человек может нуждаться в них при том, что они неистинны. И он нуждается в них, чтобы ориентироваться в действительности и над ней господствовать. То, что признается как истинное, неистинно; однако оно дает нам власть над действительностью. Тот, кто исходит из истинности познания, не нуждается для его оправдания ни в каком ином основании; его истинность уже является достаточным основанием. Кто отрицает истину, должен задаться вопросом: почему человек вбирает эти заблуждения, почему он их усваивает? Ответ на эти вопросы Ницше и желает дать в четырех первых главах сочинения о «вечном возвращении».

Теперь я покажу, как это сочинение может быть понято в данном аспекте. Далее я покажу, почему Ницше отказался от планов его написать. При этом обозначится и гипотеза о том, почему в Архиве Ницше на эту публикацию смотрят так недоброжелательно, почему здесь говорят о «так называемом» «возвращении одного и того же».

Полагаю, в последней статье мне удалось показать, что учение Ницше о «вечном возвращении всех вещей» представляет собой анти–идею к той, что, исходя из точки зрения, представленной в его «Курсе философии», отстаивал Дюринг. Хотелось бы указать еще на то, что сказал сам Ницше относительно такого вот образования анти–идей. На с. 65 XI тома Собрания сочинений Ницше читаем следующий афоризм: «Что такое реакция в случае точек зрения? Когда некое воззрение перестает вызывать интерес, мы пытаемся снова сообщить ему привлекательность, прикладывая его к противоположному. Впрочем, обычно противоположная точка зрения оказывается соблазнительной и собирает отныне новых приверженцев: она сделалась между тем более интересной». Приведу еще кое–какие доводы в пользу того, что Ницше понимал эту идею «вечного возвращения» не иначе как естественнонаучную. Так, г–жа Лу Андреас–Саломе вначале в журнале «Фрайе бюне» (май 1892 г.), а впоследствии — в написанной ею книге «Фридрих Ницше в своих сочинениях» сделала интересное для установления фактического положения дел сообщение, при том, что вся книга этой дамы, на протяжении нескольких месяцев в 1882 г. общавшейся с Ницше, дает о его учении совершенно неверное представление. Г–жа Лу Саломе утверждает: «Уже в результате поверхностного изучения вопроса Ницше убедился в том, что научное обоснование идеи возвращения на основании атомистической теории неосуществимо. Так он пришел к выводу о неоправданности своего опасения, что роковая мысль окажется неопровержимо истинной, а тем самым ему представилось, что с него снято бремя обязанности, груз этой грозно нависавшей над ним судьбы: возвестить эту идею во всеуслышание. Однако здесь произошло нечто необычное: постижение сути дела вовсе не дало ему чувства освобождения, и Ницше повел себя прямо противоположным образом. С того самого момента, когда внушавший страх рок, казалось бы, от него отступил, он решительно взвалил его на плечи и понес свое учение к людям. В тот самый миг, когда его мрачное опасение оказалось недоказуемым и несостоятельным, оно словно по волшебному мановению утвердилось в нем до несокрушимого убеждения. То, что призвано было сделаться научно доказанной истиной, приняло характер мистического откровения, и с этих пор Ницше придает своей философии вообще в качестве окончательного обоснования, взамен научного фундамента — внутреннее озарение, свою собственную, личную интуицию». Против этого воззрения г–жи Л у Андреас–Саломе, которая преобразовала изначально научную идею в уме Ницше — в мистическое озарение, возражает старинный друг Ницше Петер Гаст. Он делает это в своем действительно выдающемся и глубоком введении к «Человеческому, слишком человеческому». Гаст осуждает всякий перевод воззрений Ницше в мистическую плоскость и говорит, что учение о возвращении представляет собой «учение об исчерпаемости, которое необходимо понимать чисто механистически, т. е. как космическое повторение молекулярных комбинаций». Итак, г–жа Лу Саломе соглашается, что поначалу, когда Ницше отстаивал идею возвращения, он размышлял «в пределах атомистической теории»; Петер Гаст соглашается с механическим пониманием, при исключении всякой мистики, которой г–жа Лу Саломе лишь запутывает все дело. Однако механическое представление есть анти–идея к пониманию Дюринга, и следовательно мы должны исходить из того, что в 1881 г. Ницше представлял это «вечное возвращение» в такой механической трактовке. Как только летом 1896 г. я получил от д–ра Кёгеля его копии «рукописи возвращения», я сделался решительным приверженцем концепции Петера Гаста. Мне пришлось отстаивать свою позицию против многих людей, вставших тогда на сторону мистического понимания.

Однако эта механическая идея Ницше не вполне соответствует всему прочему облику, который присущ нашей механической науке. Человек, мыслящий в духе рациональной механики, должен, как Дюринг, выступать против «вечного возвращения». Если же он пожелал бы защищать Ницше, ему пришлось бы встать на сторону не одной только этой механической концепции, но выдвинуть также и анти–мнение, идущее вразрез со всем механистическим воззрением на природу. Ему пришлось бы показать, что все это механистическое представление не так уж непреложно, как полагали люди Дюринговой складки. А отсюда он подошел бы и к вопросу относительно ценности истины. Почему общепризнанные истины признаются в качестве таковых? Так должен был звучать его вопрос. Дюринг и прочие ответили бы на него просто: именно в силу того, что они истинны, что они соответствуют действительности. Ницше сказал самому себе, что это‑то как раз и не так. В чем какое бы то ни было из наших понятий соответствует истине? Ни в чем. «Наше допущение, что существуют тела, поверхности, линии, формы, является всего только следствием нашего предположения, что существуют субстанции и предметы, вообще постоянное. Как наши понятия несомненно представляют собой фикции, точно так же являются ими и образы математики. Ничего подобного не существует, мы столь же мало способны реализовать поверхность, круг, линию, как и понятие» (афоризм 18, с. 17 XII тома изд. Кёгеля). Однако эти понятия, эти фикции как раз и представляют собой предметы, которыми оперируют науки. Так что не может быть и речи об абсолютности научных истин. Но почему же мы тогда их допускаем? Поскольку нуждаемся в них, чтобы ориентироваться в действительности. Нигде не существует круга, нигде не существует поверхности; однако с такой фикцией мы ориентируемся в рамках действительности. Не истина, но целесообразность для жизни — вот причина нашей веры в так называемые истины. Но чтобы удостовериться в целесообразности, мы должны на собственной шкуре убедиться в приложимости наших понятийных фикций. Мы должны усвоить эти фикции и попытаться с ними жить. До сих пор человечество верило в так называемые истины лишь потому, что оно усвоило их и обнаружило, что жить с ними возможно. Если мы желаем теперь глубже проникнуть в сущность мироздания, нам не следует останавливаться на том, чтобы просто воспроизводить это усвоение, как оно происходило до сих пор. Вполне может оказаться и так, что жить удается также и с совершенно иными представлениями. Опровержение «вечного возвращения» имеет лишь то значение, что оно показывает, что эту идею невозможно совместить с теми фикциями, относительно которых до сих пор было показано, что при их усвоении можно жить. Если же возникло желание установить, отвечает ли жизнеспособности «вечное возвращение», следует попытаться жить с представлениями, противоположными прежним идеям. Необходимо вернуться в состояние невинности, в котором никакие мнения еще не усвоены; следует превратить себя в «испытуемого», дабы увидеть, как можно жить с иными идеями, отличными от существовавших до сих пор. Лишь так можем мы по–настоящему проверить жизнь — действительно ли она достойна жизни в своих неисследимых глубинах. Лишь сбросив с себя бремя, которое довлело на нас вследствие веры в абсолютные истины, «уподобясь детям в отношении всего того, что составляло прежде серьезность жизни», мы сможем проверить, как удается жить с мнением и анти–мнением (афоризм 148, с. 89 XII тома изд. Кёгеля). Прежние люди были отягощены убеждением в том, что жить можно лишь с усвоенными фикциями. Необходимо отбросить это убеждение; следует отказаться от всяческой веры в определенные мнения; надо совершать пробы и попытки со всеми влечениями и эмоциями и смотреть, насколько их возможно усвоить, т. е. насколько с ними удается жить.