Ожерелье голубки - Ибн Хазм

И прославился он после того, о чем упомянул я, некими прегрешениями, мерзкими и грязными, и я долго упрекал его и усиленно его порицал за то, что стал он известен после сокрытия, и испортило это его расположение ко мне, и стали дурными его намерения, и ожидал он для меня злой беды. А кто-то из друзей наших соглашался с ним на словах, чтобы привлечь его к себе и стать его другом, и выказывал ко мне враждебность, но сделал Аллах явными тайные мысли его, так что узнал их и кочующий и оседлый, и упал он в глазах всех людей, после того как был целью для ученых, и постоянно возвращались к нему достойные, и сделался он ничтожен для всех своих приятелей. Да охранит нас Аллах от беспомощности, да покроет он нас своей защитой и да не отнимет от нас своей милости, которую он нам оказал! О, позор тому, кто начал с исполнения долга и не знал, что постигнет его беспомощность и покинет его защита! Нет бога, кроме Аллаха! Как ужасно это и отвратительно! Поразила его одна из дочерей беды, и бросила свой посох мать бедствий подле того, кто сначала принадлежал Аллаху, а в конце стал принадлежать сатане!

Вот часть одного из этих стихотворений:

Что до этого юноши, то пришло время позора его, и был он сокрыт, но сорван с него покров.Всегда он смеялся, дивясь людям любви, а ныне всякий глупец над ним смеется.Отстань! Не упрекай того, кто влюблен безумно и увлекся и думает, что позор в вере любви — благочестие.Целый век был он благочестивым и ревностным и считал в благочестии своем, что все мужи благочестивы.Ходил с книгою он и с чернильницей, с ними не расставаясь, к знатокам преданий спешил он, куда бы ни шел.Но сменял он коричневые перья на пальцы юноши, как будто бы созданные и вылитые из серебра.О ты, хулящий меня по неразумию за это, уменьши упреки — увидишь, что в день встречи не столкнутся из-за этого два лба.Дай мне пить из колодца, которого я ищу; отстань от меня! Это так, и не нужно мне прудов.Если откажешься ты от любви, — и любовь от тебя откажется, и если оставишь ее когда-нибудь, то любовь тебя уже оставила.И только тогда развяжешь ты узел разрыва, когда развяжешь плащ и шнурок на поясе.Утверждается власть султана лишь тогда, когда вступают на дороги гонцы, им посланные,И ничем, кроме долгого вытирания, не снять ржавчины, что покрывает железо, когда его отлили.

А упомянутый человек из друзей наших прекрасно изучил чтение Корана и составил превосходное сокращение книги аль-Анбари «Об остановках и вступлениях» [135], которое восхищало чтецов, его видевших. Он был прилежен в изучении преданий и записывании их, его разум более всего был направлен к чтению того, что слышал он от старейших знатоков преданий, и он усердно и ревностно переписывал Коран. Когда же постигло его это бедствие с каким-то юношей, оставил он то, что его занимало, и продал большую часть своих книг, и переменился полнейшей переменой — у Аллаха ищем защиты от пребывания без помощи!

Я сказал о нем стихотворение, следующее за тем, часть которого я привел в начале его истории, но потом я бросил эти стихи.

Говорил Абу-ль-Хусейн Ахмад ибн Яхья ибн Исхак ар-Рувейди в «Книге о слове и исправлении», что Ибра-хим ибн Сайяр ан-Наззам, глава мутазилитов, при своем высоком разряде в диалектике и своем владении и обладании знанием, старался получить запрещенное Аллахом от одного христианского юноши, которого он полюбил, составив для него книгу о преимуществе троичности божества перед единобожием. О помощь! Защити нас, господи, от проникновения сатаны и наступления беспомощности!

И бывает, что увеличивается бедствие, и становится бешеной страсть, и делается легко совершать дурное, и уменьшается вера до того, что согласен человек, чтобы достигнуть желаемого, на мерзости и постыдные поступки. Подобное этому поразило Убейдаллаха ибн Яхью аль-Азди, по прозванию Ибн аль-Джазири. Он был согласен пренебречь своим домом и сделать доступным заповедное и слышать намеки о своих женах — так хотелось ему получить желаемое от одного юноши, к которому он привязался, — к Аллаху прибегаем для защиты от заблуждения и просим его покровительства, чтобы сделал он прекрасными следы нашей жизни и приятными рассказы о нас.

И стал этот бедняга предметом россказней, из-за которых наполнялись людьми собрания и слагались о них стихи. Такого человека и называют, арабы «ад-дайюс» (сводник); это слово образовано от «тадьис», то есть «покорность», — а нет покорности большей, чем покорность того, кто уступает в этом деле своей душе. Отсюда и выражение — «верблюд покоренный», то есть послушный.

Клянусь жизнью, ревность находят у животных, и они так сотворены; как же не быть ревности у нас, когда ее утвердил для нас божественный закон, а дальше этого попасть уже некуда? Я знал упомянутого человека сокрытым от хулы, пока не покорил его дьявол — у Аллаха ищем защиты от беспомощности! — и о нем говорит Иса ибн Мухаммад ибн Мухаммад аль-Хаулани:

О ты, что сделал срамоту благородных жен своих сетями, чтобы ловить детенышей газелей, -Я думаю, сети иногда разрываются, и достанется тебе лишь унижение и потеря.

А я еще скажу:

Сделал доступной Абу Мерван срамоту своих женщин, чтобы достигнуть того, что он любит, от бесподобного газеленка.И стал я бранить его, сводника, за мерзость его поступка, и ответил он мне словами внимательного и стойкого:— Я достиг желаемого, но бранили меня мои родичи за то, что достиг я этого один.

Я говорю еще:

Я видел у аль-Джазири в том, что он делает, мало рассудительности, много неразумия.Он продает честь за честь и покупает — вот, клянусь счастьем твоим, дела сомнительные!Он берет «мим», отдавая «ха» [136] , — разве же таков должен быть человек совершенный?И меняет он землю, питающую растения, на землю, ' окруженную шипами боярышника.Обманулся в торговле своей тот, кто продает дуновение ветров за течение вод.

И слышал я в соборной мечети, что взывал он к Аллаху о защите от покровительства Аллаха, как взывают к нему о защите от беспомощности.

Вот нечто похожее на это. Я помню, что был я в собрании, где находились наши друзья, у одного из зажиточных обитателей нашего города, и увидел, что между кем-то из присутствующих и одной из жен хозяина собрания, тоже бывшей тут, происходят дела, для меня подозрительные, и подмигивания, мне отвратительные, и что время от времени они уединяются. А хозяин собрания словно отсутствовал или спал. И я стал будить его намеками, но он не пробуждался, и шевелить его ясными словами, но он не шевелился, и тогда начал я ему повторять одно древнее двустишие, надеясь, что, может быть, он поймет. Вот оно:

Поистине, друзья его, что вчера здесь были, пришли для блуда, а не для пения.Они сделали свое дело, а ты — осел, нагруженный глупостью и неразумием.

И я много раз произносил эти стихи, так что, наконец, хозяин собрания сказал мне: — Ты наскучил нам, заставляя их слушать. Сделай милость, оставь их или скажи другие. — И я перестал, и не знал я, — не замечает он или притворяется не замечающим, и не помню я, чтобы я потом возвращался в это собрание.

Я сказал об этом человеке поэму, где есть такие стихи:

Ты, несомненно, лучший из людей по мыслям, убеждению, намерениям и помыслам.Пробудись же! Некоторые из тех, кто сидел вчера с нами, совершают дело великое.Не всякий поклон — знай это — молитва, — нет, и не всякий, у кого глаза, — зрячий.

Рассказывал мне Салаб ибн Муса аль-Калазани: — Говорил мне Сулейман ибн Ахмад, поэт: — Вот что рассказывала мне одна женщина, по имени Хинд, которую я видел на Востоке (а она совершила пять паломничеств и была из ревностных богомолиц). Она говорила мне, — рассказывал Сулейман: — О сын моего брата, не думай хорошо ни о какой женщине! Я расскажу тебе про себя нечто такое, что знает Аллах, великий и славный! Я ехала по морю, возвращаясь из паломничества (а я уже отказалась от земной жизни), и была я пятой из пяти женщин, которые все совершили паломничество, и мы ехали по Красному морю. А среди матросов на корабле был один человек, сухощавый, по виду высокий ростом, широкоплечий и хорошо сложенный, и увидела я в первую ночь, что подошел он к одной из моих товарок. И затем он подходил ко всем женщинам в следующие ночи, и не осталось ему никого, кроме нее (она разумела самое себя), — и вот, — говорила она, — я сказала себе: — Я обязательно тебе отомщу! — И я взяла бритву и зажала ее в руке, и матрос пришел ночью, как обычно, и когда он сделал то же, что делал во все ночи, я уронила на него бритву. И он испугался и встал, чтобы уйти, и мне сделалось его жалко, — говорила женщина, — и я сказала ему, схватив его: — Не двигайся, пока я не возьму с тебя мою долю! — И он удовлетворил свое желание, — говорила старуха, — и попросил у Аллаха прощения.

У поэтов есть удивительные и тонкие намеки в переносном смысле; к этому принадлежат мои слова, когда я говорю: