Невеста лунного огня - Сильвия Мерседес

жестокой реальности ежедневного существования. О, я должна была знать, что нельзя было поддаваться такому!

Вдруг я заметила движение. Лунный огонь стал низким в камине, бросал тусклое сияние. Лорд Димарис воспользовался тьмой, потянулся между нами. Я ощутила его протянутую руку, хоть и не видела ее. Она замерла в воздухе передо мной, и я смотрела туда, где рука должна была находиться.

— Валера, — сказал он.

Я пыталась дышать, но не помнила, как.

— Валера, если бы я мог сейчас исполнить одно желание, я пожелал бы исполнить твою мечту. Если бы я был свободен, без оков, я бы посмотрел, как раскроется твоя магия. Увидел бы ее сияние. Вряд ли может быть зрелище красивее этого.

Сердце ныло в груди. Оно хотело ответить на зов, который слышало, когда он произносил мое имя. Оно хотело дотянуться сквозь тьму через ту нить связи… узнать. Что будет, если использовать ту связь полностью.

Я хотела взять его за руку.

Нет, этого не могло быть. Я не могла так думать.

Но думала. Желание было сильным. Я не могла игнорировать это. Я хотела взять его за руку, ощутить его пальцы, переплетенные с моими.

Я едва знала его. Безликий фейри похитил меня. Держал меня в плену.

Но он за короткий срок узнал обо мне — настоящей мне — больше, чем даже я о себе знала. Он видел меня в худшие моменты — злую, грубую, отчаявшуюся и капризную, это леди должны были подавлять, скрывать от взглядов окружающих. Он видел меня без маски.

И он считал меня… Красивой?

Это не было настоящим. Не могло быть. Это была уловка.

Почему я не могла поверить, что это была уловка?

Почему так хотелось протянуть руку в пустоту между нами и опустить на его ладонь?

Было бы так просто поддаться…

Я вжалась в кресло, сунула ладони под руки. Я с усилием отвела взгляд от теней, где он сидел, и смотрела на остатки огня. Моя несгоревшая подушечка для булавок будто дразнила меня, булавки сверкали, как укоризненные взгляды.

Лорд Димарис тоже отодвинулся в свое кресло. Воздух между нами стал легче, и нить перестала так сжимать мое сердце.

Я вдруг охнула.

— Что такое? — спросил лорд Димарис.

— Я… ничего. Просто… — я облизнула губы и слабо улыбнулась. — Думаю, я поняла, что не так с платьем. Думаю, я… — я склонилась в кресле, оглянулась на темный угол, где стоял манекен. Было слишком темно, чтобы видеть его, и я не смогу работать до утра. Но вес медленно таял на моей душе, новая идея становилась четче. Вдохновение снова потекло во мне.

— Я рад, — голос моего жениха привлек мой взгляд к нему. Он снова звучал искренне. Как всегда. Это и делало его пугающим. — Твою магию нельзя долго подавлять.

Я покачала головой, глядя на него.

— Я уже говорила. У меня нет магии.

— Как скажешь.

Он встал, и я услышала шуршание его мантии, он низко поклонился мне.

— Я оставлю тебя. Ты точно хочешь обдумать новые идеи в спокойствии. Хорошей ночи, миледи.

Я встала. Хоть ощущалось глупо переживать из-за такой формальности после ужасного поведения, которое я показала, я быстро сделала реверанс.

— Спасибо, милорд. Спокойной ночи.

Когда он ушел, я отклонилась в кресле. Я очень устала. Я не понимала, как утомляла злость, пока она не пропала! Я хотела думать о платье, составить новый план, как починить его. Но…

Я думала о том голосе. О том гуле. О том сильном тембре, от которого сердце колотилось, а кожу покалывало от ощущений, которые я опасалась называть своими.

«Ты… ослепительная».

Я открыла широко глаза и смотрела во тьму перед собой. Казалось, я могла увидеть силуэт протянутой руки.

Что было бы, если бы мне хватило смелости сжать его ладонь?

17

Я несколько дней работала над новым платьем. Несколько раз я почти теряла веру, что смогу создать идеи из своей головы. Несколько раз распускала швы, боясь, что ткань будет испорчена, веря, что я все погубила. Несколько раз я была готова бросить манекен в окно в гневе.

Но эти эмоции — глубокие и ужасные — были частью огромной радости. А радости было много, такую я до этого ощущала лишь короткие мгновения.

Дни пролетали, и я училась открывать сердце этому чувству. Не бояться его.

Лорд Димарис приходил по ночам. Он спрашивал, как прошел день, как шла моя работа. После нашей последней встречи я осторожно отвечала. Его не могли интересовать сложности выкроек, швов и драпировки, это было важным для меня, но было ужасно скучным для того, кто не знал мое ремесло! Но когда мои ответы были короткими, он просил детали, объяснить больше. Он понемногу вытягивал из меня слова, и несколько раз я срывалась, меня захватывало объяснение своей работы в деталях, хоть ему вряд ли нравилось. А потом я понимала, что делала, краснела и быстро замолкала.

А он говорил:

— Продолжай. Что насчет того и этого?

И я снова говорила, меня увлекал энтузиазм к моему ремеслу.

Порой я задумывалась, почему он слушал так внимательно? Почему он возвращался каждую ночь, чтобы услышать больше того, что точно не было ему интересным? Я не была интересной, это я знала. Я не могла быть успешной на вечерах леди Леокан. Я была слишком робкой. И слишком одержимой своим маленьким миром иголки и нити. Но внимание лорда Димариса не пропадало.

Если бы я не знала лучше, я бы описала его… как увлеченного.

Но нет. В ночи после того, как он уходил, я лежала одиноко в кровати, потирала мозолистые пальцы и приводила мысли в порядок. Он не был увлечен. Ни капли! Он нуждался во мне, и ему выгодно было, когда я была счастливой и послушной. Это было правдой, и мне нельзя было забывать это. Даже если… даже если я хотела.

Я вздохнула и повернулась, уткнулась в подушку. Я не буду думать о лорде Димарисе. Нет. Я заставила себя думать о доме. Дом с Бриэль. Холодный дом, который мы не сможем обеспечивать, медленно замерзая и голодая. Дом, где каждый день мы боялись, что столкнемся с отцом на лестнице или на пороге. Дом, где моя жизнь была из мучений швеи, отчаяния, страха и одиночества.

Когда я вернусь в свою