Ночные журавли - Александр Владимирович Пешков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Голубой свет луны опушил веревку, на которой висела простынь, отгораживающая кровать студентки-практикантки от ее мальчишек.
– Ну что, так и будем играть в молчанку? – спросила Вера Николаевна шепотом, будто бы на кроватях все спали.
«Оборванец над трупом присел, чтобы лучше врага разглядеть…» – я старался подавить в себе послушного мальчика.
Коварные полосы дотянулись до противоположного угла, выхватив голые ноги Понта: так кошка шарит лапой в мышиной норе.
– Значит, будем упрямиться!
Вожатая гладила платье при свете луны, подложив под одеяло доску и упираясь коленями в кровать. При наклонах у нее резко округлялись бедра и голые икры ног.
– Кто скажет: откуда взялся ножик?
Понт переминался с ноги на ногу. Но не выдал.
Вера Николаевна ушла за простынь и стала переодеваться.
Таинственным образом появлялась на веревке дневная одежда. Я чувствовал запах духов и пота, слышал мягкий шелест снимаемой блузки на вытянутых руках, электрический щелчок и гирлянду скученных искр в глубине ткани.
В окне уж не в первый раз маячил радист Гена. (После отбоя персонал лагеря собирался в столовой на тихие танцы.)
– Ну что, будем просить прощения? – Оправа очков бросала закругленные тени на бледные щеки студентки.
Вася пробубнил заученное «прощение» и пошлепал к своей кровати вразвалочку, только что не насвистывая.
– А ты, Пушкин?..
Когда называли эту фамилию, я чувствовал, что взывали не просто к совести, но еще к ответственности за непоправимый шаг. Поэтому я не признавал вины, если видел легкое прощение.
– От тебя я меньше всего ожидала!
Лунный свет накинул – от плеча к бедру – белую тогу римлянина. Чувство вины мне представлялось в виде древних развалин: очаровательно-мрачных, шатких и заросших плющом, как брошенный сад.
В окне маячил темный контур радиста, он смешно разворачивался на каблуках.
– Ты же командир… – Она искала взрослое слово. – Мой помощник! Моя опора…
Стыдно за человека, пытающегося хитрить: какой я командир? Назначили, потому что никто другой не хотел, а я – покладистый, каждое лето в лагере, знаю все порядки, и меня знают все.
Вожатая все же нравилась мне: хоть и смотрела на своих пацанов, как на кактусы. У нее было характерное движение рук – чуть опасливое, повторяющее воздушный контур мальчишеских голов. В воскресенье Вера Николаевна уходила в лес одна, чтобы «восполниться», оставив не забранных детей напарнице. Однажды я подглядел на поляне: она бродила босиком по хвое, чуть морщась и постанывая, пританцовывая на шишках; принимая молочный душ косых лучей, она напевала «о влюбленных наяву».
Вера Николаевна присела на кровать, почти совместив голубой отсвет стекол с темной оправой. Поманила пальцем, окончив свой жест игривым мизинцем у рта:
– Тяжело мне с вами!.. Двадцать человек, двадцать характеров. К каждому нужен свой подход.
Я стоял совсем близко, вдыхая ее безмятежность, внутренний уют и какую-то неряшливость в жестах и позах, свойственную невинным людям. «Упрямый мальчик», – мелькнуло в ее темных глазах.
5
Вера Николаевна наконец-то ушла, и мальчишки всласть размяли занемевшие души.
Из поколения в поколение передавались в лагере страшилки: зловеще-прекрасные легенды о мертвецах и разбойниках!
А рыхлый лик луны, как прозрачный череп, заглядывал в душное нутро корпуса, освещая спинки кроватей и смятые простыни. Лунный парафин отливал свой обморочный мир, обжигая мальчишеские души и застывая в памяти слепком особого лагерного страха.
Все мы, даже самые отчаянные, скучали по дому. И та внезапность, с какой изменилась наша жизнь, сравнима была с историями о безродных бродягах и скитальцах. Двадцать белых холмиков в два ряда разом взбрыкивали, открывались могилы тишины – вставали обитатели подземного царства: не величие смерти или тайна ее земных ритуалов, но лунное затмение разума!
Обычно начинали с рассказов о закопанных кладах – на глубину ста голов!
– А вот еще было… – продолжал кто-то скрипучим голосом. – Один парень попал в городскую тюрьму. Его барин туда посадил, чтобы невесту взять к себе! А там, в каталажке, умирал как раз старый разбойник. Парень понравился ему, и старик рассказал, что спрятал все свои сокровища в пещере! Возле деревни. А подручных всех убил!..
Лунный мандраж трепетал на окнах.
– Пацаны, гляньте, никто не идет.
– Никто! Давай дальше!
– Ну, парень тот вернулся домой. Прикинул: одному идти – не донесешь сокровища!
– Сдрефил!
Мальчишка капризничал:
– Ну, рассказывай сам, если все знаешь!
– Ладно. Что потом?
– Подговорил своих братьев – семь человек. Пошли они в пещеру!.. Добрались до места. А там скелеты лежали и на цепях сундук висел!.. Только факела у них быстро прогорели, пришлось им вернуться.
– А наутро вся деревня пошла!
Пацаны засмеялись, хотя в мыслях каждый пристроился к толпе кладоискателей.
Но стихли быстро, услышав спокойный, до дрожи, голос:
– Зашли все в пещеру. Сундук открыли, а в нем пусто!
– И что?
– Только парень тот промолчал, что заметил на цепи клеймо местного кузнеца…
Хлопнула дверь.
Вернулась с танцев вожатая. Она быстро скрылась за простыней, будто ничего не слышала.
6
Однажды, подобно римскому царю, коротышка-физрук объявил в лагере войну – «Зарницу»!
Отряды поделили на красных и синих, раздали погоны. При молчаливом одобрении пацанов на синем погоне нарисовал я желтой гуашью трех орлов. Получились лохматые звезды.
У Веры Николаевны не было времени разглядывать, да и вряд ли она решилась бы провести такие «дикие» параллели.
Нас вывели в лес.
Два войска по исходным позициям на соседних полянах. Физрук, – с толстыми волосатыми руками, которые даже на «линейке» во время исполнения гимна не прилегали плотно к туловищу, – кричал в сердитый мегафон, похожий на огромное и глухое ухо:
– Чья сторона больше погон сорвет – та и победит!
Рядом с ним стояла директор лагеря, смуглая кожа на морщинистом лице – похожа на сухофрукт.
Вожатые всех отрядов стояли в ожидании, словно на арене Римского цирка.
– Внимание! Начало игры – красная ракета.
Мальчишки задрали головы, выглядывая меж верхушек сосен куски чистого голубого неба, предвещавшего хороший купальный денек.
Взметнулся хлипкий огонек – искрящаяся оранжевая колючка с подгоревшим дымным концом.
Лес взорвался сотней криков.
Одной рукой прижимая погон на своем плече и вытянув другую, как ошалевшие, кинулись мальчишки врассыпную. Спотыкались на кочках и падали, взрыхляя коленками зеленые влажные мхи. Я рванул в глубь леса, думая только о сохранении своих орлов.
«Серёга! – крикнули в спину. – Куда ты?»
За мной бежало с десяток «синих».
Присели в кустах, махая своим руками: мол, затаись! Вездесущий механический голос стряхивал желтую хвою с голов, и окружал со всех сторон.
