Selbstopfermänner: под крылом божественного ветра - Наталья Аверкиева

— Том, с тобой все хорошо? — мама наклонилась ко мне, заботливо всматриваясь в застывший взгляд.

«У Мари любовник…»

— Да, все нормально. Что еще Билл говорил?

«Билл разводится…»

— Ничего. Я даже не знаю подробностей. Думала, что вы в курсе.

«Мое небо изранено звездами…»

— Нет, мне он ничего не говорил.

«Ты прав, надо завести мужчину...»

Я заставил голоса в голове замолчать.

— Было бы здорово, если бы Мари вернулась к Биллу, — продолжала щебетать Сьюзен, помешивая чай ложечкой, смешно оттопырив мизинчик. — Они всегда были такой идеальной парой, правда, Том?

Я вздохнул. Мама неопределенно пожала плечами.

— Мари хорошая и мудрая женщина. Уверена, она сможет его простить. К тому же она так сильно его любила и она мать его детей. А какая мать не хочет, чтобы ее детей воспитывал родной отец, да, Том?

Я кивнул.

— Симона, как вы думаете, это возможно?

Мама улыбнулась:

— В этом мире возможно всё.

— Том, а ты рад за брата?

Я откинул голову назад и прикрыл глаза:

— Очень. — Где же та радость, которую так хочется испытывать от мысли, что и Билл теперь будет свободным?

— Вот видишь! Вы даже не представляете, Симона, как Том переживал, что Мари теперь не с Биллом. Теперь-то они точно будут счастливы. На контрасте с Тиной, Мари настоящий ангел и детишки у них такие замечательные. Я смотрела на близнецов в Рождество и всё умилялась, как же они похожи на своего родного отца. Дети просто копия Билла. Я уверена, Билл понимает, что Мари — лучшая для него партия. Он обязательно к ней вернется. И всё будет как прежде, да, Том?

Залейте мне кто-нибудь уши свинцом, а… Ну пожалуйста…

Я несся по автобану с максимальной скоростью, на которую только был способен мой автомобиль. Следил за дорогой, давил на газ и старался не думать. Когда думаешь — очень больно. За десять лет, которые мы прожили бок о бок, я изучил ее, как любимую книгу, до последней запятой. Я слишком хорошо ее знаю. Чувствую ее. Могу предсказать, что она сделает в следующую секунду. Я знаю все ее слабости, все улыбки, все маски. Сегодня я увидел новую маску. Такой еще не было. Не понимаю, что со мной. Просто не понимаю. Я ценю и очень уважаю Сьюзен за всё, что она для меня делает. За тот уют и комфорт, что создает для меня, за то спокойствие, что окружает меня, я даже ей благодарен, что она рядом, только в голове какая-то чехарда… Что со мной? Мне больно от того, что я сделал больно Мари. Но Мари знает, что я живу со Сьюзен. Каждую ночь я оставляю ее и ухожу к другой женщине. Каждое утро я просыпаюсь с этой женщиной и спешу обратно к ней. Сью делает мне завтрак и минет. Она любит меня и заботится обо мне. А я? А я целую ее перед уходом и сбегаю к другой. Мне очень удобно со Сью. Только все не так, как хочется на самом деле. Как будто в кино живу, играю в любовь с чужой женщиной, люблю ее по ночам, глажу ее по волосам и с нежностью смотрю в глаза, постоянно думая о том, когда же кончится съемочный день, и я вернусь домой. Я бы не хотел никуда уходить ночью. Но разве она разрешит мне остаться? К тому же теперь Билл свободен. И Мари… не занята…

Светофор подмигивал мне то зеленым, то красным, действуя на нервы.

— Адрес запомнил?

— Да.

— Только там парковаться негде. Место заранее подыщи.

— Окей.

— До встречи?

— Билл, погоди! У тебя выпить есть?

— Найдем.

Я развернул машину против всех правил дорожного движения. Плевать на штрафы, на все плевать. Я очень устал за сегодняшний вечер. Я слишком расстроен. Хочу выпить и просто посидеть в тишине. Или в компании брата. Да, общество близнеца — вот в чем я сейчас нуждаюсь больше всего. Мне нужна его поддержка, его насмешки, его компания. Я ехал на Лейпцигскую улицу, где располагался отель Хилтон. Билл съехал из собственного дома в гостиницу так же, как когда-то сбежал от свой возлюбленной Густав, — даже не взяв пары чистых носков, просто вышел среди ночи на улицу и не вернулся. Бабы — зло.

— Рад тебя видеть, — улыбнулся он, хлопнув мне по плечу. Пригласил в номер и закрыл дверь.

— Зачем ты сюда-то поселился? Мог же у меня остановиться. Или там… У мамы… например…

— Не хочу вас обременять.

— Билл, ты мой брат! Какое обременение? — Я плюхнулся в кресло. В целом мило — приятно, просторно, хороший вид из окна на Жандарменмаркт и Концертный зал. Но дома все равно лучше.

— Все равно.

— Мама была бы тебе рада. Учитывая, как она ненавидит Тину, — я поиграл бровями.

Билл ухмыльнулся в ответ и достал сигареты.

— А дом? Ты же за него, по-моему, даже кредит еще не выплатил?

— Пока так. Потом разберемся. — Он закурил. Опустился на ковер около кровати и откинул назад голову, медленно выпуская дым.

Я смотрел на брата и улыбался. Он ничуть не изменился за этот год, стал еще более холеным, породистым. В каждом движении была своя особая грация. Чужая, но в тоже время удивительно знакомая. Я знал его жесты, то, как он держит сигарету, то, как выпускает дым, чуть расслабляя губы, как будто для поцелуя (сто раз ему говорил, чтобы не делал так!), то, как вытягивает ноги. Я знал своего брата разным. Он бесился, когда я пил из его стакана, а я не выносил, когда он пальцами лазил в моей тарелке. Мы могли жестко поругаться вечером, а ночью нажраться и проснуться поутру в одной постели. Мы могли не разговаривать неделями, но всегда знали, что, если один из нас позвонит и попросит помощи, второй бросит все дела и тут же примчится. Мы… Я так давно не произносил это слово — мы… Я снова чувствовал себя «мы»…

— Я поработал с твоими парнями, как ты просил. Мы поставили шоу. Не понимаю, как ты этих мартышек выпустил на сцену. Они же ничего не могут. Одна радость — бренчат неплохо.

— Я знал, что тебе можно их доверить.

— Ты бы хоть режиссера нарыл для них, — фыркнул он, улыбаясь.

— Я и нарыл, — улыбнулся в ответ.

Билл закатил глаза и снова выдохнул дым.

— А вообще я приехал выпить. Где тут у тебя спиртное?

— В баре, — величественно махнул он рукой куда-то в сторону.

— В баре так в баре, — соскребся я из кресла и отправился в указанном направлении.

Мы наливали и пили, пили и наливали, сидя у кровати на мягком ковре. Вокруг валялись пустые бутылки из-под виски и колы, пакеты из-под чипсов и сдобы, обертки от шоколадных батончиков и фантики от конфет. Мы болтали о пустяках. Билл рассказывал, как выстроил шоу, как достал светорежиссера и заставил Карла кое-что переписать в фонограмме, добавить эффектов. У него горели глаза, он размахивал руками и временами дышал мне в лицо алкогольными парами, когда надо было сказать что-то особенно доверительное. Мы ржали, пихались и идиотничали. Мы облились и провоняли виски. Мы были липкими от колы. Билл икал и пьяно заваливался на меня.

— Слышь, — двинул я ему локтем под бок. — Мать переживает. Спрашивает, чего ты решил разбежаться со своей красавой?

— Даааа, — протянул Билл, махнув рукой. — Выпьем!

Он плеснул спиртного в бокалы.

— За свободу, Том! Слышь, никогда не женись! Ни за что! Будь свободным, Том!

— За свободу!

Мы чокнулись. Я махом опрокинул вискарь в себя и довольно выдохнул.

— Так что матери сказать? И почему я засранец?

— Потому что, — засмеялся Билл, глядя на меня очень мягким взглядом.

— Слышь, ты! Сам засранец!

Билл опять засмеялся.

— Не, Том, ты не засранец. Ты моя священная корова. Со мной что хочешь можно делать, но ты и мать — это табу. Это то, что нельзя трогать ни при каких условиях и обстоятельствах.

— Бла-бла! Я сейчас сдохну от пафоса.

— Пошел ты! — лягнул он меня босой ногой.

— Не, говори! Мне нравится!

— Отвали!

— Говори!

Он обиженно отвалился.

— Давай, говори! — ущипнул я его за бок.

Билл совершенно по-девичьи взвизгнул. Я закатился от смеха, размазывая слезы по щекам. Брат ржал рядом, привалившись ко мне.

— Ну так че?

— Через плечо! Несколько дней назад я узнал, как ты оказался в тюрьме. И не могу сказать, что захлопал от счастья в ладоши.

Я пристально посмотрел ему в глаза. Мы были еще не настолько пьяны, чтобы просто ржать и кататься по полу.

— Ты знаешь, кто избил Тину?

— Да.

— Это не я, Билл! Матерью клянусь!

— Я знаю, расслабься. Тина в тот день предложила прогуляться по магазинам недалеко от твоего офиса. Пока я был в мужском отделе, она куда-то ушла и кинула мне смс, что раз уж мы недалеко от твоего офиса, то она зайдет и все тебе выскажет по поводу вчерашнего. Я все бросил и кинулся за ней. Увидел, как вы ругаетесь, как ты на нее нападаешь…

— Она тронула нашу мать…

— Это сейчас не важно, брат. Так вот, я видел, как ты на нее напал, вытащил ее на улицу, и там мы разругались. Она психанула и ушла. А вечером я узнал, что ты ее избил. Приехал в больницу, на ней места живого нет. Лицо опухло, нос сломан. Она в истерике бьется, все повторяет, какой ты бесчеловечный, за что ты так с ней, почему ненавидишь. Началось расследование. Я только на следующий день узнал, что тебя арестовали. Поехал к Тине, говорю, надо забрать заявление и выпустить тебя, потому что ты мне брат, я не могу допустить, чтобы тебя посадили. Та уперлась — нет и всё, мол, ты заслуживаешь самого страшного наказания. Я к следователю… А он говорит, что у тебя алиби, они проверили и это не ты, что тебя вот-вот отпустят. Там адвокат твой был и Мари с кем-то по телефону говорила. Наверное, с матерью, потому что я слышал (она спиной стояла и не видела меня), как она сказала: «Надо забрать его, тут полно прессы». Я тогда вернулся к следователю. Сказал, что если он найдет того, кто избил мою жену, я ему лично заплачу. Ну вот они и нашли…