ПОСЛЕДНЯЯ ГРАНИЦА - ХОВАРД ФАСТ

Войска из Сидни, Северного Платта и Кирни шли на сближение, выполняя операцию, известную под названием «клещей». Три длинные руки, протянувшиеся к югу, медленно, но крепко охватывали Шайенов. А навстречу, с юга на север, со своими двумя кавалерийскими эскадронами нажимал Мэррей.

Единственный выход был на север, и генерал Крук приступил к его замыканию. Ширина этого выхода – от Северного Платта до Сидни, вдоль реки Платт – равнялась ста пятидесяти милям, и Крук решил закрыть его так плотно, чтобы даже мышь не могла проскользнуть через него.

Тихоокеанская железнодорожная линия между этими двумя городами шла параллельно течению реки, и Крук направил туда два воинских поезда: один из Сидни на восток, другой из Северного Платта на запад. В обоих поездах были гаубицы. Выпуская клубы дыма, точно разъярённые драконы, поезда день и ночь курсировали взад и вперёд.

В добавление к поездам Крук поставил два кавалерийских эскадрона в Огаллале – географическом центре выхода. Эти эскадроны поддерживали непрерывную связь по телеграфу с Сидни и Северным Платтом и по меньшей мере с десятком железнодорожных станций, расположенных на линии. Эскадроны могли быть немедленно переброшены в любой пункт, в котором появились бы Шайены.

На северной стороне железнодорожной линии, где полоса земли, охваченная рукавами реки Платт, образует восточный выступ, пехотные части были расположены цепью, находившейся в полной боевой готовности. Днём пешие патрули просматривали во все стороны пространство почти в сто миль. Ночами их костры горели на горах и в долинах, в прериях и на песчаных холмах, точно древние сигнальные огни, предупреждавшие о появлении врага. Жители Огаллалы и Сидни присоединились к войскам, чтобы увеличить число патрулей и поддерживать костры, и намеревались участвовать в решающей битве.

С юга вести о приближении Шайенов бежали по сверкающей паутине телеграфных проводов. Люди с зелёными козырьками для защиты глаз получали сообщения и от странствующего в поисках работы батрака, и от мексиканского пастуха, и от ковбоя, и от фермера, выглядывавшего из окна, защищённого ставнями. И при сушёном свете керосиновых ламп пальцы людей с зелёными козырьками нервно выстукивали новости о битве на Дымной Горе; об индейском лагере на южном рукаве Республиканской Реки; о требухе, оставшейся на месте, где Шайены свежевали угнанный скот; о двенадцати лошадях, уведенных из ранчо; о широком следе, оставленном на мягком грунте речного русла; о столбах дыма, высоко поднявшихся в небо; о топоте копыт звездной ночью в прериях.

За этим мчавшимся куда-то индейским племенем, которое затерялось на просторах северо-западного Канзаса и юго-западной Небраски, следила вся нация: люди в Вашингтоне торопились покончить с этим неприятным делом; журналисты – встать на ту или другую сторону; путешественники – поглядеть на Шайенов, скакавших вдоль пути, по которому следовали трансконтинентальные поезда; читатели газет – узнать о самой захватывающей сенсации: об отмщении за разгром Кастера и о том, что нация наконец освобождена от воспоминаний о краснокожих, некогда называвших эту землю своей.

Мир узнал, что они перешли северную границу Канзаса и переправились через Республиканскую Реку в южной Небраске, хотя два кавалерийских эскадрона висели на их фланге. А когда Мэррей и его солдаты оторвались от них, они всё же не затерялись для других людей, одетых в синие мундиры.

Майор Торнбург телеграфировал Круку из Сидни:

«Возможна попытка Шайенов переправиться завтра через реку Платт вблизи города».

Шайены переправились в ту же ночь, но не у Сидни или у Северного Платта, где их скорее всего ожидали и где непрерывно курсировали воинские поезда. Они переправились в центре капкана, менее чем в двух милях от Огаллалы, где сторожевые костры горели на песчаных холмах подобно нити блестящих бус.

Позднее, когда Шайены проскользнули через сеть и вырвались из мышеловки Крука, историю этой переправы удалось восстановить по частям. Ночью, ведя своих пони на поводу, они подошли к реке Платт почти напротив Огаллалы. Шайены, должно быть, так близко были от города, что видели его огни, сторожевые костры и неясные очертания людей, проходящих перед ними. Они растянулись длинной узкой колонной, разбившись на группы по два-три человека; шли рядом со своими лошадьми, шёпотом успокаивая их, уговаривая и лаская.

Белый человек может понимать своего коня, но Шайен настолько сроднился с ним, что умеет передавать ему свои желания простым прикосновением руки, лаской, словом, сказанным вполголоса.

Так, маленькими группами, ведя своих лошадей по рыхлому песку, они добрались до железнодорожного полотна. Молодой солдат в воинском поезде, наслаждавшийся непрерывной, хотя и бесцельной ездой туда и сюда и мурлыкавший какой-то мотив, вдруг умолк и заявил, что ему почудилось конское ржанье. Позднее об этом вспомнили, но в ту минуту, как ни напрягали слух другие солдаты, они ничего не услышали. У одного из сторожевых костров тревожно залаял пес, но пес лает и на койота. Позднее припомнили и этот лай. Кроме того, остались отпечатки ног, также свидетельствовавшие о чём-то.

Должно быть, индейцы провели своих лошадей через железнодорожное полотно с таким же мастерством, с каким цирковой эквилибрист идёт по туго натянутой проволоке. Оставленный ими глубокий след свидетельствовал о медленности их продвижения между сторожевыми огнями. Солдаты слышали лай койота, но, вероятно, это индейцы перекликались между собой. Кое-где в песке остались углубления, указывавшие на то, что Шайены лежали здесь, с бесконечным терпением выжидая удобной минуты. Собака, видимо почуявшая их, отошла не больше чем на двадцать ярдов от костра и на следующий день была найдена задушенной. Воин-индеец, должно быть, лежал здесь рядом с ещё тёплым телом собаки и слушал, как люди у костра кричали: «Билли, Билли! Куда ты запропастился! – И добавляли сердито: – Вот глупая собака! Теперь до утра не найдет дороги обратно!» А утром труп удушенной собаки также прибавил кое-что к рассказу.

Шайены должны были пройти так больше мили, медленно, терпеливо, сохраняя полное молчание. А на следующий день фермеры, лавочники из Огаллалы и солдаты покачивали головой, дивясь хитрости индейцев.

Но, пройдя эту милю, они снова вскочили на пони и помчались опять на север…

Крук, рассвирепев, выложил майору Торнбургу своё мнение о его проницательности, и Торнбург, горя ненавистью и злобой, пустился вслед за Шайенами.

Мэррей, точно прикованный к следу, пересек северный рукав реки Платт и вступил в пустынную область песчаных холмов, где исчезли Шайены. Милях в двенадцати от реки он встретил весьма мрачно настроенных кавалеристов Торнбурга. С этого пункта маленькая армия, состоявшая почти из семисот человек, пошла по следу совместно.

Кавалеристы Торнбурга выглядели свежими, аккуратными, подтянутыми. Они с удивлением разглядывали измученных, исхудалых людей, оставшихся от отряда Мэррея. Этими обросшими, измотанными солдатами командовал тощий хмурый человек, похожий на призрак.

Но когда Торнбург заявил: «Не находите ли вы, капитан, что с этого пункта преследование индейцев можем вести мы? Вашим людям необходим отдых, вы так далеко ушли от своего форта», Мэррей бросил на него такой взгляд, что Торнбург больше не промолвил ни слова.

К вечеру они добрались до места, где след разделялся надвое: один шёл на север, другой – на запад, в обширную пустынную область песчаных холмов. Как раз там, где след разделялся, они увидели признаки недавней стоянки.

Торнбург посмотрел на Мэррея; тот решительно заявил:

– Я пойду на север, майор, если вы ничего не имеете против.

Торнбург пожал плечами и, хотя он был старше Мэррея по чину, всё же не пожелал вступать в пререкания с этим сумасшедшим. Уинт вздохнул, но ничего не сказал. Ночью два эскадрона из форта Рино разбили лагерь отдельно от остальных, и утром Торнбург с удовольствием увидел, что они двинулись в путь.

Сам он направился по следу, идущему в песчаные холмы.

Марш был трудным, продвижение медленным. Лошадиные копыта глубоко уходили в мелкий, сыпучий песок.

Когда же поднимался ветер, облака мелких, острых песчинок набивались людям в лёгкие. Солдаты ехали в угрюмом молчании, тщетно пытаясь защитить лицо и рот. Когда под вечер отряд наконец остановился на отдых, то оказалось, что он сделал не более двадцати миль. Кавалеристы разбили лагерь в неглубокой лощине. Пухлые валы низких холмов кое-как укрывали их от всё усиливавшегося ветра.

Глядя в молчании, как кроваво-красное солнце опускается за покрытые скудной травой холмы, люди испытывали странную тревогу. Местность была безлюдная, угрюмая – не пустыня и не прерия, – без всяких признаков жизни, даже птицы не летали, даже не трещали кузнечики. Более всего она походила на дикий, заброшенный морской берег с бесконечными песчаными дюнами.