Очень хотелось солнца - Мария Александровна Аверина

босоножки, и что до зарплаты надо как-то дотянуть хоть с какой-то едой в холодильнике.

Феликс чудом выкарабкался тогда, восемь лет назад, – дала о себе знать беспородная дворняжья крепкая кровь. Так неужели смерть нагнала его сейчас, причем та же, медленная, мучительная, о которой она знает, она ее чувствует, но… ничего не может поделать.

Вот опять дверь аудитории, вот очередные пустые глаза… И из института она сможет выйти только в десять вечера. Когда, возможно, Феликсу будет уже все равно.

В десять вечера она наконец освободилась. Достала сигарету и телефон, заранее зная, что звонить сыну бессмысленно. И все же позвонила.

– Веня?

– Да, мам…

– Я еду домой.

– Хорошо.

Она ждала. Но сын молчал.

– Веня, Феликс пришел?

– Не-а…

Она еще подождала. Но сын явно был чем-то увлечен и отвлекался только на ее голос.

– Ты, конечно, больше не ходил его искать?

– Мам… Я смотрю в окно через каждые пять минут.

Ложь… Опять ложь. Как всегда ложь.

Последнее время сын лгал ей легко. И кажется, при этом понимая – она знает, что он лжет. И все равно лгал. Сперва она останавливала его, «прижимала к стенке», заставляла сознаться, что соврал.

Но это ничего не изменяло. Бурность этих сцен сказывалась только на ней, только она не могла потом долго уснуть, ворочаясь в постели от гадливости к самой себе, к нему. А он спал безмятежно и спокойно. И назавтра с такой же непробиваемой уверенностью в собственной правоте лгал ей, глядя в глаза, снова и снова…

Она нажала «отбой» и направилась к остановке. Автобус, затем метро, потом троллейбус. Почти полтора часа. Путь казался ей невыносимо долгим, но денег на такси больше не было…

И вот теперь она стоит на остановке, дожидаясь троллейбуса.

Чавкая и хрипя, подполз-таки наконец синий разболтанный старичок. Днем такие на маршрут уже не выходили. Их намеренно пускали ночью в расчете на то, что беспредел молоднякового вандализма добьет вконец изношенное, но еще ползающее железное тело. Ходовая вроде еще в порядке – просто так не спишешь, даром что от салона почти ничего не осталось: латаные-перелатаные не подходящими друг к другу по цвету прямоугольниками сиденья, помутневшие стекла, облупившиеся ручки, местами уже неровный, чуть подседающий под ногами пол… И так не вяжущийся со всем этим новехонький щеголеватый валидатор в начале салона, сияющий цыплячьей желтизной.

Зябнущие уставшие попутчики выстроились в очередь. Она не торопилась лезть в эту толпу – людей немного, стоять не придется. Наконец последний человек встал на скрипящую под его ногами ступеньку, и она двинулась к дверям, на ходу вынимая из кармана проездной. Двери с клекотом и стоном закрылись, троллейбус завздыхал, поднатужился и двинулся, поскрипывая и постукивая чем-то под днищем, в хрипящем динамике включился назойливо-бодрый дикторский голос, приветствующий на таком-то маршруте москвичей и гостей столицы.

Села. Привалилась головой к стеку. Закрыла глаза. Двадцать минут сна у нее есть.

Но сон не шел.

«Нужно найти фонарик… Где-то у меня был фонарик?» – думала она.

И сама себе усмехалась: с фонариком в ночном лесу отыскать раненую собаку, при том что совершенно непонятно, в какую сторону она могла шарахнуться из-под машины… Утопия…

«Наверное, надо прихватить кусочек мяса, что ли… может, он почует запах и отзовется хотя бы стоном».

Она достала телефон.

– Да, мам.

– Веня, подойди к холодильнику, достань из морозилки собачье мясо, оно нарезано порциями. Отломи один кусок и положи размораживаться.

– Зачем? Я Линду и кота покормил. С Линдой погулял.

– Пойди и сделай это. – У нее не было сил объясняться с ним. – И еще. Поищи, пожалуйста, в моем письменном столе, в самом нижнем ящике, фонарик. Достань его и проверь, есть ли в нем батарейки и работает ли он.

– Мам, зачем?

– Не надо меня ни о чем спрашивать. Просто пойди и сделай!

– Мам…

– Если его не будет в столе, посмотри на кухне в пенале. Если батарейки не работают, поищи у себя свежие и вставь.

– Да зачем?

– Веня! Пойди и сделай. Я буду минут через пятнадцать.

И она убрала телефон.

Троллейбус стонал, хрипел, чавкал, но исправно проворачивал под колесами асфальтовую ленту длинного-длинного шоссе. Двери, заедая, открывались, выпускали выходивших – входивших в это время уже не было – и, так же заедая, дергаясь, закрывались вновь. Вскоре в салоне не осталось почти никого – ей было ехать дальше всех, почти до конечной. Где-то с середины пути, как всегда в любое время года, бензиновый угар стал отступать, и сквозь этот вечный запах большого города потянуло лесом. Значит, скоро выходить.

Наконец за окнами мелькнул зеленый неоновый крест – аптека. Она тяжело поднялась и пошла к выходу.

«Может быть… пока я ехала, он все же пришел? Набегался. Ночью еще достаточно холодно, подмерз и пришел?»

Она ступила во двор. Пусто. Феликса не было, она это чувствовала. И все же тихонько позвала:

– Феликс! Феликс! Иди домой, Феликс!

Для порядка обошла детскую площадку, заглянув под все горки, качели и кусты, осмотрела все пространства под всеми лавочками у подъездов, прошлась вдоль стен обеих «сталинок», образующих старенький, тихий, не тронутый современностью, словно еще пахнущий бельем на веревках и пивом под «вечернего козла», уютный микрорайончик. Конечно, Феликса нигде не было. И она откуда-то знала, что его тут нет.

Поднялась в квартиру, повернула ключ в замке.

Сонная Линда, переваливаясь с лапы на лапу, вяло замахала трехцветным роскошным веером хвоста.

В коридоре возник сын.

– Ты нашел фонарик?

– Фонарик? А… нет. Сейчас…

Он нырнул в ее комнату, загремел ящиками стола… Пошел на кухню.

– А мясо вынул?

– Мясо? Не… сейчас…

– Сейчас уже не надо.

Она поставила сумку и повернулась к выходу.

– Мать! Фонарика нигде нет! – показался из кухни сын. – Где еще посмотреть?

– Уже нигде, – она открыла дверь.

– Ты куда? – изумился он.

– На кудыкину гору.

Дверь хлопнула, она стала спускаться по ступенькам, отгоняя от себя все другие тягостные мысли. Сейчас надо сосредоточиться и найти Феликса. Все остальное потом.

Выйдя из двора, увидела лес, темным провалом зияющий в конце улочки. Два последних фонаря в конце – и полнейшая темнота за ними.

– Феликс! Феликс!..

Бесполезно. Тишина. Только кто-то в доме, вдоль которого она шла, недовольно хлопнул фрамугой – дескать, орут тут всякие по ночам.

Вот и место, где, как ей казалось, его могла сбить машина. Она еще раз прошла по нему: как и днем – ничего.

– Феликс! Феликс!..

Может, застонет где-нибудь, заскулит?

Ступила в темноту под сосны. Ни зги. Пошла, как ей показалось, по привычной дорожке – скорее догадываясь, что идет по ней, нежели что-то видя: теперь ватной была не только тишина, но и темнота. Впрочем, здесь просто некуда было бы свернуть – значит, надо искать в плотно окружающих дорожку кустах.

Руками нащупала колючие ветки в темноте и, перебирая по ним, пошла.

– Феликс! Феликс! Феликс!..

Минут через десять развилки дорожек. Тишина давила на уши, словно она нырнула глубоко в воду, глаза уже слезились от напряжения.

Дальше он мог