'Ученик лоцмана' - Борис Борисович Батыршин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я, собственно, ради этого и зашёл. Мужики вот позвали с собой на Онегу, на фестиваль — думаю, прежде, чем решать, надо выяснить всё подробнее. Вот, зашёл к вам — вы ж человек опытный, наверняка не раз уже такие караваны туда водили, всё знаете? К тому же у меня тут проблемы кое-какие образовались, посоветоваться хотел…
— А как же! — согласно кивнул «Врунгель». — Только с этими, фестивальщиками, в третий раз иду, да и до них приходилось…. Да ты проходи, не тушуйся — он сделал жест в направлении открытого люка, ведущего под палубу. — Посидим в кают-компании, побеседуем. О проблемах своих расскажешь — поможем, отчего ж не помочь хорошему-то человеку?
И посторонился, пропуская меня к трапу.
«Врунгель» не обманул — предстоящий переход от Долгопрудного на Онегу был расписан мне во всех деталях, подробностях и мыслимых и немыслимых вариантах. Занял рассказ примерно полтора часа; не то, чтобы меня это вовсе не интересовало — я допускал в своих планах, в том числе и то, что отправлюсь вместе к реконструкторами на их фестиваль — просто на данный момент у меня были вопросы поважнее. Однако же приходилось слушать — причём к середине разговора «Врунгель» стал уже говорить об участии в походе моего «Штральзунда» как о деле решённом, прикидывая, как использовать его с наибольшей эффективностью. Я терпеливо слушал, поддакивал, даже, помнится, предлагал какие-то варианты, большая часть которых были с негодованием отвергнуты, как дилетантские — и, выбрав подходящий момент, пожаловался уже почти будущему спутнику и коллеге на навалившиеся на меня проблемы, с которыми, кровь из носу, надо разбираться прямо сейчас, и никак не иначе.
Я уже успел понять, хотя бы в самых общих чертах, что будущее, в котором я оказался, кроме прочих сюрпризов преподнесло мне ещё и такой: между человеком и окружающей его средой был выстроен невидимый, но прочнейший электронный (цифровой, как здесь принято говорить) барьер. Например, практически исчезла практика расплачиваться наличными деньгами; даже худо-бедно знакомыми мне кредитными картами мало кто пользовался, предпочитая расплачиваться с помощью смартфонов — тех самых стеклянных пластинок, которые я впервые увидал в руках музалёвских «охламонов». Это штуки, как я уже тогда заподозрил, выполняли множество функций, кроме устройства связи и универсального справочника — в частности, выполняя функции своего рода карманного банковского терминала, избавляющего от необходимости иметь дело с другими платёжными средствами. Кроме того, в эти чёрные, размером с ладонь, пластинки была упрятана немалая часть того, что требуется обычному городскому жителю в повседневной жизни: особые программы, позволяющие заказывать билеты на что угодно, но сеанса в ближайшем кинотеатре, до международного авиарейса, показывающая не просто местонахождение владельца электронного чуда, но и маршруты и время прибытия общественного транспорта. А ещё — карточка из поликлиники, водительские права, пенсионный счёт, сведения о пришедших штрафах и прочих казённых уведомлениях и многое, многое другое. Это, наверное, очень удобно — но как быть тому, что ни разу в жизни не держал в руках подобной волшебной штучки, а услыхав о ней, сразу отнёс новость к разряду так называемой «фантастики ближнего прицела»?
Однако, именно в таком положении я сейчас и оказался, с ужасом осознавая, что не смогу даже купить порцию мороженого в киоске (если они здесь ещё остались), или, скажем, проехаться на трамвае, иначе, как зайцем. К счастью, не всё оказалось так запущено, как представилось мне в первые часы знакомства с новым миром. Выяснилось, к примеру, что мой собеседник далеко не в восторге от всеобщего господства цифровых доппельгангеров (его выражение, не моё!) — он даже признался, что как мог, оттягивал приобретение смартфона, обходясь простым (кнопочным, как он выразился) карманным телефоном, и пошёл на поводу у прогресса лишь когда это стало совершенно необходимо. Я с готовностью поддержал тему, посетовав, что как раз недавно оказался в идиотском положении — ухитрился уронить с борта в воду куртку, в карманах которой кроме электронной «палочки-выручалочки» были ещё и кое-какие бумажник, кредитные карты — словом, всё то, без чего в таком мегаполисе, как Москва, шагу не ступишь. «Врунгель» посочувствовал, успокоив меня, что содержимое смартфона восстановить нетрудно, достаточно поставить в другой аппаратик полученную от провайдера новую «симку». Что означают эти слова — «симка», «провайдер» — я, разумеется, не знал, но главное уловил: для решения моих проблем нужны деньги и документы, поскольку новый работающий смартфон без паспорта здесь не приобрести. О том, что имеющийся у меня паспорт получен ещё в СССР, а из атрибутов постсоветской жизни имеет лишь московскую прописку, датированную 1991-м годом, я благоразумно промолчал, не желая возбуждать в собеседнике ненужных подозрений. А вот на отсутствие любых, в том числе и наличных денег, посетовал — мол, кое-какая российская наличность утопла вместе со случайно оброненной за борт курткой, и всех подкожных запасов у меня на данный момент — лишь тонкая пачка долларов, которые ещё предстоит обменять, для чего (я уже успел это выяснить) нужен документ.
И «Врунгель» не обманул моих ожиданий! Поскребя пятернёй в жёсткой проволочной бороде (ну, ты влип, паря, это ж надо было так исхитриться…) он немного подумал, а потом предложил по дружбе поменять мне хотя бы часть имеющихся у меня баксов. Правда, когда зелёные бумажки оказались у него в руках, капитан довольно долго и, как мне показалось, с удивлением рассматривал их, после чего сообщил, что мои доллары все выпущены до 1996-го года, а их принимают сейчас исключительно по заниженному курсу. Оказывается, именно в этом году были введены новые меры защиты от фальшивок, вот банки и страхуются. Но он, «Врунгель», конечно, поможет коллеге, войдёт в положение и купит сотни четыре баксов… ну, скажем, по шестьдесят рублей? Оно конечно, сильно меньше официального курса, но в банке ведь тоже понадобится паспорт, да ещё и откажутся сразу менять, ждать заставят… Короче, я согласился — а что мне ещё оставалось? — и покинул буксир, имея в кармане новой российской наличности на двадцать четыре тысячи рублей в разномастных, совершенно незнакомых мне купюрах. Много это, или мало? Понятия не имею; весь мой опыт, принесённый из прошлого, твердит, что четыреста долларов — огромная сумма, имея которую можно довольно долго жить припеваючи — но кто его знает, как всё устроено здесь? Тридцать лет — не шутка, многое могло измениться…
Между прочим, во время долгой беседы с капитаном буксира, в кают-компанию заглянул с каким-то вопросом один из матросов буксира. Парень говорил с ярко выраженным прибалтийским акцентом, и когда он убрался наверх, я — уж сам не знаю, зачем? — поинтересовался, что это за сын Эстляндии и Лифляндии на нашем российском буксире? Оказалось — да, парень из Латвии, звать Влад или Валдис, родители русские, но прожили в Риге всю свою жизнь. Сам он учился у нас, в Питере, потом вернулся к родным пенатам, ходил судовым механиком на рыболовных траулерах — «шпротов ловил», пошутил «Врунгель» — а потом, когда рыболовная отрасль посыпалась вслед за всем остальным, сдуру влез в какую-то их местечковую политику — то ли в демонстрации поучаствовал, то ли в несанкционированном митинге. В результате — попал на карандаш к местной «дефензиве» и после очередного приступа русофобии на государственном уровне вынужден был уехать в Россию — где и устроился помощником механика на буксир. «Врунгель» взял его охотно — 'а что, парень порядочный, толковый, руки правильно заточены, дело знает, тоскует только без оставшейся в Риге семьи, как бы пить не начал… Сейчас Валдис, добавил капитан, ждёт ответа на свой запрос по предоставлению российского гражданства, но и тут не всё оказалось слава богу — пришлось уже дважды мотаться в Латвию, выправлять недостающие бумаги.
В иное время я выслушал бы капитана, да и выкинул бы полученные сведения из головы — зачем? Но сейчас я убрал их на полочку в памяти с намерением обдумать потом. А вдруг, да пригодится?
Что ж,
