Мастер своего дела (сборник) - Анна Голоусикова

Магазин менялся, и не в лучшую сторону. Хорошо, что название не превратилось во что-то еще более специфическое. Валентин поднял с прилавка неведомо как там оказавшийся черный кожаный хлыст. Женский персонал, сгрудившись у кассы, глядел на старкора с опаской.

— Я заберу это, — произнес он, — как вещественное доказательство.

— «Кузница фантазий», — покачал головой шеф. — И кто им только дал лицензию на такое название?

— Мы и дали, — буркнул Валентин. — Будто не помните, что в начале девяностых творилось… Экспериментаторы, пушкин кот…

— Только стирателя нам не хватало. Оборот англицизмов в городе превышает все границы, олбанцы ходят, как у себя дома, «дело переводчиков» до сих пор не раскрыто…

Валентин молчал. Шефу явно в очередной раз досталось сверху за низкую исправляемость.

— Ну и какова твоя версия?

— Даже не знаю. Сперва я подумал, что кто-то пошутил…

— Попробуй поискать среди уволенных сотрудников, — подсказал шеф.

— Вряд ли. В последний раз у них увольняли пять лет назад. — Дантес вернулся в мыслях к нервничающему начальнику кооператива.

— Значит, обиженный клиент.

— Вы полагаете, это стихийник?

— Кто же станет заказывать такое, с позволения сказать, предприятие?

Оба синхронно вздохнули.

Нарочито бодрым шагом Валентин прошел по коридору до их с Шульцем кабинета. Он только успел включить кофе, как в дверь просунул голову Скворцов, младред из игорного отдела:

— Дантес, прошу, будь другом. Сходи за меня на похороны слова…

— По расписанию твоя очередь, — заметил Дантес.

— В том-то и дело, что по расписанию, — вздохнул Скворцов. — У меня там человек сидит — из резниковских, он что-то знает об игорных домах. Ребята его задержали за феню. И если мы от него за двое суток ничего не добьемся, придется отпускать. В общем, не до поминок мне сейчас.

— Ладно, — сказал Дантес, думая о своем. — Схожу.

Скворцов просиял и собрался было уйти, но тут взгляд его упал на хлыст, который Дантес бросил рядом с компьютером.

— А это у тебя что?

— Шульц оставил, — не моргнув глазом, отвечал Валентин. — Он тут по вечерам устраивает жесткое немецкое…

— Стыдно, — сказал Шульц, появляясь в дверях. — Стыдно, Дантес.

Выглядел он взъерошенным и недовольным — как всегда с тех пор, как началась история с документами. С порога Шульц пошел прямо к кофеварке. Бросил на стол толстую книгу, которую держал под мышкой. Налил себе полную чашку кофе — по мнению Дантеса, еще не готового. Опрокинул залпом, как рюмку водки, и уставился за окно:

— Это еще что?

За окном шел дождь и рота красноармейцев.

— Семинар молодых авторов. Тут, недалеко…

— Выходит, старых нам уже не хватает?

— Когда это у тебя закончится? — спросил Скворцов, который был в курсе эпопеи с документами.

— Видимо, никогда. Теперь им нужно свидетельство о смерти моего деда. Дед пропал без вести где-то в Белоруссии. У кого мне получать свидетельство? У Советской Армии?

Валентин усмехнулся:

— Читаешь в очередях? — Книга оказалась «Процессом» Кафки.

Шульц кивнул:

— Меня это морально поддерживает…

— Очень кстати, — заметил Валентин, перелистывая книжку. — У нас тут как раз буква «К» пропала.

— Опять египетский бог! — меланхолично сказал Шульц.

— Что это ты выражаешься в родных стенах? — удивился Скворцов.

Шульц не выражался. Был уже у них случай, когда стихийный стиратель решил исправить у себя в истории болезни смертельный диагноз и стер букву «К». Воплощение египетского бога Ра отлавливали по городу всем Отделом.

Валентин рассказал ему об «Узнице». Скворцов неожиданно навострил уши:

— Постойте-ка… Это та «Кузница», что на Советской?

— А что?

Младред покачал головой:

— Отчего же мир так тесен…

У игорного отдела были неплохие информаторы. От них Скворцов и узнал, что не так давно глава одной из городских «семей» Павел Резник делал недвусмысленное предложение кооперативу, который владел лавкой на Советской. Резнику нужно было помещение. Официально — для нового книжного магазина. Неофициально, как понимали это корректоры, — для еще одного подпольного казино.

История Шульца была долгой и грустной. Он родился в семье потомственных немцев, занесенных в СССР не слишком добрым ветром. Выбрать гражданство до совершеннолетия не получилось, но, уже повзрослев, Шульц захотел стать русским. Обратился, как положено, в ФМС — и началась эпопея с документами. Несмотря на совершенно арийскую аккуратность Шульца, в собранной им кипе бумаг все время чего-то не хватало. В последний раз обнаружилось, что у кого-то из родственников не все было в порядке с пятой графой. И у Шульца попросили справку, что он не еврей. Злоключения старкора Шульца были достойны пера автора из Коллегии. Однако Коллегию в связи с этим делом долго проверяли и ни к чему не смогли прицепиться. Заключили: просто не повезло.

Шульц действительно выглядел типичным немцем: статный, белокурый, со льдистыми голубыми глазами, совершенный контраст с чернявым, кудрявым и горбоносым Дантесом. Они вообще были полными противоположностями друг другу — вплоть до того, что Дантес страдал близорукостью, а Шульц — дальнозоркостью. Вот и теперь, проверяя картотеку, он смотрел в компьютер издалека.

— Так, гляди. — Шульц сидел в классической позе американского детектива: ноги на столе, в руке — чашка с кофе. Носки его туфель указывали на плакат, невесть кем и когда повешенный на стену: «Жи-ши» пиши с «И». — Вайсман, Леонид, пятьдесят девятого года рождения, поэт, еще при советской власти привлекался за стихи без знаков препинания, но суть не в этом… Он подчищал согласные в стихотворениях конкурентов. За что и был с треском выставлен из Коллегии.

— Вайсман пять лет как в США, — покачал головой Дантес. — Следует проверить, не вернулся ли… хотя вряд ли, учитывая, что он у Коллегии в немилости.

— Ладно… Мельников, Сергей, семьдесят четвертого… В Коллегии не состоит, привлекался по сто четвертой статье, подтирал юридические тексты, работал по заказу…

— Исключено. Мельникова я знаю, он в «Запятых» по второму заходу Розенталя читает.

— Мбонбо, Патрис, гражданин ЮАР, собственно — литературный гастарбайтер.

— А он-то при чем? — подивился Дантес.

— А вот при чем. Мне рассказывали — он надписи стирал со стен и заборов. Ну, ты понимаешь, что за надписи…

— Понимаю, — печально сказал Валентин.